Версты полторы от места, где совершилось нападение на Максима, толпы вооруженных людей сидели вокруг винных бочек с выбитыми днами. Чарки и берестовые черпала ходили из рук в руки. Пылающие костры освещали резкие черты, всклокоченные бороды и разнообразные одежды. Были тут знакомые нам лица: и Андрюшка, и Васька, и рыжий песенник; но не было старого Коршуна. Часто поминали его разбойники, хлебая из черпал и осушая чарки.
- Эх, - говорил один, - что-то с нашим дедушкой теперь?
- Вестимо что, - отвечал другой, - рвут его с дыбов, а может, на виске потряхивают[122].
- А ведь не выдаст старый черт; я чай, словечка не выронит!
- Вестимо не выронит, не таковский; этого хоть на клочья разорви, не выдаст!
- А жаль седой бороды! Ну да и атаман-то хорош! Сам небось цел, а старика-то выдал!
- Да что он за атаман! Разве это атаман, чтобы своих даром губить из-за какого-то князя!
- Да вишь ты, они с князем-то в дружбе. И теперь, вишь, в одном курене сидят. Ты про князя не говори, неравно атаман услышит, сохрани бог!
- А что ж, коль услышит! Я ему в глаза скажу, что он не атаман. Вот Коршун, так настоящий атаман! Небось был у Перстня как бельмо на глазу, так вот его нарочно и выдал!
- А что, ребята, ведь, может, и в самом деле он нарочно выдал Коршуна!
Глухой ропот пробежал меж разбойников.
- Нарочно, нарочно выдал! - сказали многие.
- Да что это за князь? - спросил один. - Зачем его держат? Выкупа за него ждет атаман, что ли?
- Нет, не выкупа! - отвечал рыжий песенник. - Князя, вишь, царь обидел, хотел казнить его; так князь-то от царя и ушел к нам; говорит: я вас, ребятушки, сам на Слободу поведу; мне, говорит, ведомо, где казна лежит. Всех, говорит, опричников перережем, а казною поделимся!
- Вот как! Так что ж он не ведет нас! Уж третьи сутки здесь даром стоим!
- Оттого не ведет, что атаман у нас баба!
- Нет, этого не говори, Перстень не баба!
- А коли не баба, так и хуже того. Стало, он нас морочит!
- Стало, - сказал кто-то, - он хочет царскую казну на себя одного взять, а нам чтоб и понюхать не досталось!
