Звездопад

* * *

- Господи, Эллен, сколько можно? Ты ведь не думаешь, что там что-то поменялось за тот день, что ты не ходила на крышу?
- О-о, не будь таким вредным! - Эллен звонко рассмеялась, цепко хватая пальцами край моей рубашки и отрезая все пути к уже заготовленному отступлению. Я картинно закатил глаза.
Я, вообще-то, ненавижу, когда она так смеётся. Просто потому, что это моментально ставит под вопрос все доводы, все аргументы и факты, даже великий здравый смысл. Что бы я не говорил, её смех всегда будет обезоруживающим приёмом, грязным "трюком-неберучкой". Я могу написать трактат на тему "почему мы не должны снова туда идти", но стоит ей разомкнуть губы и забавно фыркнуть, с детской настойчивостью толкая меня в спину, цена моего труда уравняется со стоимостью кубика льда в холодной пустыне. Просто потому, что она смеётся и, что хуже, знает, как это на меня действует. Я не умею прятать эмоции. Рядом с ней, по крайней мере.
- Тебе же не пять лет, - делаю попытку убедить её я. Тут бы ей впору обидеться, сказать о моей чёрствости и о том, какая я всё-таки эгоистичная личность, как бы это сделала нормальная девушка. А она снова смеётся. Я закипаю ещё больше просто потому, что выгляжу глупо. Чтобы отвлечь гуляющие в воздухе руки, я поправляю очки и обхватываю пальцами локти, встаю в защитную позу. Психиатр объяснял это желанием закрыться ото всех. Я просто считал, что это очень удобная позиция для конечностей.
Эллен дует губки и пальцами пытается зацепить дужку очков. Чёрт, знает ведь каждую слабую точку.
- Ну, пожалуйста, - в её голосе детская весёлость приобретает нотку ненаигранной просьбы, - ты не представляешь, что я видела сегодня! Честно, тебе нужно пойти со мной!
"Вообще-то мне и поспать тоже нужно" - ловлю себя на мысли я, но почему-то вслух не говорю.
- Ну, ла-а-адно, ладно, - сдаюсь я, когда она пытается поймать мою руку и сжать её пальцами, - максимум - двадцать минут.
Я не могу допустить прямого контакта с ней. И она, вообще-то, знает, что я ненавижу касаться кого-то, а её особенно. Не потому, что я питаю к ней отвращение, как к остальным. Нет. Я боюсь, что мне это может быть приятно. Её пальцы... Не горячие, а чуть тёплые, но меня они всё равно обжигают, как раскалённое железо. Такое тепло от неё редко исходит. Обычно, у нас обоих кожа холодная, как мрамор. Но когда она загорается чем-то, а её глаза блестят чем-то необъяснимо жарким, её пальцы тоже теплеют. И я так и не нашёл этому объяснения. Хотя, иногда скептично замечал себе, что четырёхслойный свитер, который на неё напялили, вполне может согреть даже на полюсе.
Хорошо, что Эллен не телепат. У меня слишком глупая привычка думать. А ей уже по-барабану, радостно хватает меня за воротник, как кота за шкирку, и тащит куда-то. Я знаю, куда. Просто предпочитаю водить взглядом по пролетающим стенам, а девушка в это время умудряется на своих худеньких конечностях, как локомотив, тянуть меня, еле перебирающего ногами. Я порой смотрю на неё, она кидает искры счастливого фырканья и смеха. Немного глупо, но мне нравится. Рядом с ней я чувствую себя таким умным и неприступным, что самолюбие взлетает, как ртуть в термометре. И вот это действительно глупо.
Тем временем Эллен вытаскивает меня на улицу.
На удивление не холодно. Августовский вечер, такой тихий и спокойный. Вокруг никого нет, ни единой души, даже кажется иногда, что, если бы не сверчки, мы вообще остались бы одни на этой планете. Чуть дует ветер. Звуки долетают как-то отдалённо и слишком туманно, и то, если прислушаться. Глухой тоненький стук крыльев бьющегося об лампу мотылька раздаётся над головой. Мурлычущий скрип засевших в траве кузнечиков напоминает звуковые эффекты из какого-то недавно просмотренного фильма, только здесь он настоящий. Я люблю слушать окружающее пространство. Наверное потому, что любой живой звук, кроме болтающего человеческого голоса, скрывает в себе что-то таинственное и далёкое, какую-то цепь событий, то, что ты должен отгадать сам, если хорошо прислушаешься. Это и есть удовольствие - искать что-то самому, а не получать всё готовое, как мы привыкли.
Я спустился с крыльца и встал на освещённую лампой над дверью площадку, выдохнул. Воздух чистый и будто прозрачный. Девушка наконец-то выпустила меня и, спрыгнув сразу на землю (кому нужны ступеньки, в самом деле?), пробежала ещё пару шагов по асфальтовой дорожке. Затем остановилась, перевела дух, я различил в полутьме, как её плечи поднялись и опустились несколько раз.
Зная заранее, что мне нужно будет сделать, я медлил. Мы уже делали это. Почему-то Эллен просто обожала смотреть в это чёрное небо, особенно, когда туч не было. Я не знал, что ей так в нём нравится. Небо всегда будет там же, где и всегда. Разве что, меняется иногда цвет. А так - постоянство, достойное похвалы. Если бы все люди были, как небо, мир бы, может, стал чуть-чуть лучше.
- Да что ты встал? Иди сюда, скорее! - восторженный шёпот всё ещё громко дышащей девушки прервал мои мысли. Да, я знал эту интонацию. Это предвкушение чуда, желание поскорее увидеть мою реакцию и эти сладострастные для неё секунды перед чем-то очень-очень хорошим. Именно в такие моменты она говорила шёпотом. Ей не нужно было кричать, чтобы я услышал её и, что имеет больше значения, понял, насколько это всё вообще-то важно.
Я вышел из-под навеса и встал рядом с ней. Под ногами шуршали песок и первые листики рано опавших кустов.
Я не успел ничего сказать или сделать, когда Эллен вдруг схватила дужку моих очков и лёгким движением сдёрнула их. Я уже хотел, было, возмутиться, но её пальцы в какое-то мгновение перекрыли мне даже ту малую часть всего, что я видел без чуда оптической техники. Я понял, что сопротивляться бесполезно, и чуть засмеялся, пытаясь на ощупь отнять её руки от своих глаз.
- Эллен...
- А теперь... - она снова перешла на шёпот, и я покорно сложил руки на груди, - раз... два... три.
- Ну, ладно, верни мои...
Я открыл глаза, а девушка чуть приподняла мою голову рукой.
Слова как-то сами замерли на языке. Незавершённая фраза глухо повисла в воздухе, и я чуть слышно вздохнул.
Рядом со мной гораздо громче и с шелестящим звуком выдохнула девушка.
Я смотрел на небо. Оно было таким же иссиня-чёрным. Глубоким, как омут, наполненный чернилами. И в этих чернилах в разных точках теперь вкраплениями поблёскивали какие-то далёкие ярко-белые огни. Они усеивали тёмный купол, как россыпь стразов. Словно каждая пылинка на оставленной в темноте ткани вдруг сияла изнутри, неслышно испуская заострённые стрелки света. Одни были крупнее, другие меньше. Те, что сияли чуть тусклее, сбивались в неровные стайки, кое-где в несколько рядов стояли и крупные, как обработанные алмазы. Неравномерно рассыпанные по небесам звёзды переливались, как крошечные осколки разбитого зеркального стекла, ловя малейший лучик света и торопливо пропуская его через себя.
Стояла удивительная тишина.
Звёзды всегда светят в тишине. Не было слышно, казалось, ничего, кроме собственного дыхания и чуть участившегося биения сердца. В ушах звенело. Казалось, мы остались одни. Весь мир ушёл куда-то за пределы поля зрения. Мы остались втроём - я, небо и звёзды.
Я чуть повернул голову. Небеса простирались во все стороны, обхватывали все края горизонта, как кожа, натянутая на барабан. Жемчужная россыпь почти в центре остановившегося в далёкой черноте времени. А чуть левее самого зенита, где, обычно, когда-то в полдень останавливалось солнце, эту темноту пересекало особенно крупное скопление едва видимых звёздочек, которые для меня уже терялись где-то в высоте и бесконечности. Это скопление неровным плоским эллипсом пересекало купол неба, и темноте в этом месте чуть отступала, проглядывала чуть просветлевшая фиолетовая полоса. Крупные алмазы звёзд по краям будто бы образовывали несвязанную линию, как граница этой искрящейся шали на фоне чёрного бархата. Полупрозрачный узор почти сливался, как совсем невесомая, состоящая лишь из едва материализованной мысли, ткань, или тонкая-тонкая паутинка, которая едва держится под тяжестью сверкающей, как грани сапфира, росы.
На несколько секунд я буквально слышал собственное сердцебиение и даже то, как волнами накатывает кровь по вдруг похолодевшим венам. Я не мог оторвать глаз, и лишь когда шея начала уставать от долгого положения поднятой головы, я всё-таки опустил взгляд и посмотрел на благоговейно замершую рядом со мной Эллен. В этот момент её радость осталась где-то позади. Глаза, веки которых обрамляли длинные ресницы, были широко распахнуты, а в голубовато-серой радужке отражались темнота небес. На долю мгновения я словно видел, как два ярких огня, две звезды зажглись в глубине зрачков и померкли в полумраке.
Я выдохнул. Девушка молча подала мне очки, и я вернул их на место. Звёзды в моих глазах чуть отдалились, стали видны далёкие расплывчатые огоньки, некоторые из них чуть отличались от белёсых собратьев, носили в себе отголоски голубого, синего или какого-то переходного между рыжим и фиолетовым цветов.
Я позволил себе сосредоточить органы чувств на стоящей рядом со мной Эллен. Она едва дышала, слышен был тоненький свист. Только сейчас я заметил, что её рука чуть сжимает мои пальцы, и не смел двинуться, чтобы их освободить.
Она много раз показывала мне звёзды. Она любила смотреть на закаты и рассветы, на пламенную игру красок и чёрные силуэты зданий. Она рассматривала причудливые облака и иногда рассуждала о том, что они похожи на что-то. И я всегда был рядом, хотя и не разделял этого восторга. Тут бы сказать: "Господи, как же я был слеп". Но я не люблю каламбуры. Тем более, про плохое зрение.
- Ну, как? - в её голосе уже нет той детской радости. Это уже какое-то очень закоренелое и глубокое ощущение счастья. Самого серьёзного и взрослого счастья.
- Эллен, это... Это... - я и думать забыл про богатый словарный запас. Я не мог сказать "красиво", или, там, "прикольно". Звёзды всегда будут звёздными, потому что они не могут быть лучше или хуже себя. Они - совершенны.
- Здорово, правда? - чуть кивает она, возвращаясь в привычную колею. Не нужно быть экстрасенсом, чтобы почувствовать, что она чуть отдаляется от темы непостижимого великолепия и возвращается на землю, чуть ближе ко мне и нормальным человеческим эмоциям. Я запоздало понимаю, что она имеет полное право смеяться над моим невежеством. Я ведь готов был отказаться, хотя, как теперь понимаю, не имел на это права.
Проходит около минуты, мы садимся прямо на бордюр. Я понимаю, что не смогу стоять долго, а она додумывает, что останемся мы здесь на гораздо дольше.
- Посмотри, - она перехватила мою руку, которой я собирался поправить съехавшие очки, и указала ей куда-то в нижнюю часть неба, - видишь, вон там? Красноватая звезда? Это планета, Венера. Она так близко сегодня. Представь себе, она подходит к Земле так близко только раз в...
Эллен закусила губу и задумалась, глазами ища что-то наверху. Спустя несколько секунд она махнула рукой и с прежней искоркой веселья рассмеялась над собой:
- В общем, очень-очень редко.
Я издал понятливый смешок. Она снова обратилась к натуральной звёздной карте. Дни изучения старых атласов даром не прошли.
- А сверху от неё созвездие... Рака. Да, Рака. А в другой стороне Лебедь! Видишь, будто крылья?
Я проследил за её пальцем. Да, если отключить логику, то между несколькими особо яркими звёздами можно было различить что-то вроде ровной линии и двух изогнутых прямых по бокам. Эллен громко засмеялась:
- Кто вообще даёт им названия?
Я пожал плечами. Пятиминутка юмора была закончена, девушка чуть прокашлялась и снова обратила бездонные глаза куда-то ввысь. Я последовал её примеру и вскоре снова остался наедине со своими ощущениями и мыслями. Как это всё-таки странно - просто смотреть на звёзды...
Некоторое время мы смотрели молча. Я снова отвлёкся от созерцания небес. Сейчас было самое время многое обдумать.
Эллен всегда была немного "того", но сейчас она прямо горела изнутри, так ровно и плавно, как только зажжённая свеча, храня свой яркий кусочек огня глубоко-глубоко внутри себя. И эта жизнь внутри неё, казалось, была какими-то незримыми хрустальными нитями привязана к этим крошечным огонькам где-то в миллиардах световых лет от нас. Они горели, горела она.
Девушка смотрела на них, почти не моргая. Я бы предпочёл даже оставить её наедине со своей маленькой тайной, если бы вдруг не осознал: я тоже был среди них. Тоже среди этих звёзд, к которым она так тянулась. Нет, даже не так... Все эти огни... Они... Они далеко. Где-то очень и очень высоко над нами. Да, они красивые, на них можно любоваться, ими можно бесконечно восторгаться, но они никогда не скажут ничего в ответ. Они холодные и прекрасные, и эта жестокая красота - их природа. Звёзды есть, и им этого достаточно. И никогда они не услышат наших голосов. Так же, как мы никогда не сможем понять причину их глубокого гордого молчания.
А я был рядом. Такой простой и земной, обычный человек, которому можно доверять. Я всегда слушал и слышал. Меня можно было потаскать за руку, или, там, в шутку подразнить "четырёхглазым". Я был ближе этих звёзд. Как и любой человек, я не хранил такой красоты, как они. Я был нужен просто потому что я есть. Так же, как эти сверкающие огни далеко в небе.
Мы оба молчали. Прошла минута, две, пять...
Я вдруг понял, что от меня очень сильно зависят. Я ненавидел испытывать к кому-то чувство долга, просто потому, что я бы тогда потерял свою независимость. Самодостаточность - пускай не добродетель, но хорошее качество для того, на чью долю выпала судьба быть одиноким. Но Эллен... Я понимал, что в моей власти сейчас очень и очень многое. Одно моё слово, и эта хрупкая стеклянная ниточка жизни в ней будет сломана. Доверие - очень опасная вещь в руках того, к кому его питают. Но я бы никогда не сделал такого. Сама того не зная, девушка взяла и разорвала мой жалкий "самодостаточный" мирок на части. Я чувствовал, что несу ответственность. И в этот момент я хотел крикнуть куда-то в небеса, прямо им, горящим сегодня звёздам: "Вы тоже несёте ответственность!". А они всё равно промолчат... Какое им дело до одной маленькой жизни, которая так сильно привязана к ним хрупким и нежным, как лепесток лилии, рассудком?..
Будь мне так же всё равно, как им, я бы уже давно ушёл, ещё раз вслух убедившись в том, что у неё явно не все дома. Но мне было не наплевать. И это странное чувство, вытесняющее равнодушный пофигизм к окружающим, не давало мне просто смириться с тем, что я так долго не замечал и не чувствовал ничего подобного.
Видя эти звёзды, эти горящие глаза и этот неповторимый взгляд, я не мог не признать, что, наверное, сам уже давно свихнулся несмотря на старания психиатра. И это было великолепно.
Мы были втроём. Двое сумасшедших и звёздное небо. И весь мир ждал, пока они вместе объявят конец этой ночи.
Эллен чуть наклонилась ко мне.
Вдруг, всё в такой же тишине, одна из звёздочек где-то сверху резко дёрнулась с места и, оставив за собой пропавший спустя мгновение световой порез, скрылась в вуали мрака.
Я скосил глаза и увидел, что она тоже заметила это. Не теряя времени, девушка зажмурилась и что-то прошелестела одними губами. Я не стал ничего говорить, только спокойно вернулся к сиявшим звёздам. Пускай это желание будет её личным маленьким секретом. Такой, как она, невозможно хранить ничего в тайне. Пусть это будет хотя бы небольшим знанием, которое никогда не выйдет за пределы её сознания. Лично я нахожу удовольствие в том, что люди знают обо мне лишь то, что я позволяю им знать.
Тем временем, ещё один огонёк вдруг сорвался со своего места, а за ним, словно в торопят куда-то, третий...
Я услышал, как Эллен восторженно задержала дыхание. Затем она вдруг чуть кашлянула и плечом прильнула ко мне. Я поборол желание вздрогнуть.
Ещё одна звезда, такая близкая, словно её можно было поймать одной рукой, оставила за собой блеснувшую иглу огненного хвоста и растаяла.
Девушка вдруг засмеялась и протянула руку вверх. Пока я наблюдал за ней, она резко сжала в воздухе пальцы и притянула кисть обратно. Затем вдруг обернулась ко мне и, несмотря на готовые сорваться с моих губ вопросы, разжала ладонь над моей головой. Секунду она смотрела на моё недоумение, затем надула щёки, издала странный звук и засмеялась в полный голос. Я с долей непонимания провёл рукой по волосам.
- Теперь у тебя на голове звезда, - сквозь смех сказала она. Я встряхнулся. Конечно, можно было посмеяться с этой странной игры в невидимые предметы, но почему-то мне показалось это немного глупым. Ну, нам ведь действительно не три года?
Вдруг Эллен снова обернулась к небу и, коснувшись моего плеча, прервала уже заготовленную мною фразу, заставив меня замереть:
- Подаришь мне одну потом?
Тут бы и ответить, как я собирался, но меня поразили не по-детски наивные слова, а то, как в этой тёмной тишине прозвучал голос моего друга. Она говорила совершенно серьёзно, так тихо-тихо, тем шёпотом, которым обычно люди говорят самые важные вещи в своей жизни. Я подумал, что раздуваю их мухи слона, и поспешил обратить всё в шутку, добавив в голос усмешку:
- Ты это загадала, да?
К моему счастью, её глаза снова блеснули озорством и она звонко засмеялась. Её смех нельзя было сравнить со звоном колокольчика или серебряным переливом. Она просто смеялась искренне. А искрений смех - самый лучший, что можно услышать.
- Глупый, - отдышавшись, сказала она с долей досадливой поучительности, - ну, кто же будет говорить свои желания вслух?

* * *

...Она умерла, когда ей только исполнилось восемнадцать.
ХОБЛ* сделала своё дело, не оставив шанса ни ей, ни врачам.
Я не видел, как это произошло. Только слышал из-за двери сухой отчёт доктора: когда началась последняя стадия, её просто отключили от аппарата, чтобы предотвратить мучительную смерть.
Я почти не помню этот день. Помню только, что это был её День Рождения. Я не смог даже попрощаться с ней. Никто бы не пустил мальчика из палаты к тяжело больной на лёгкие девочке. Ещё я помню, что в тот день мне сказали, что через неделю меня выпишут и отправят в детдом, так как опекунов (вернее, людей, которые хотели бы меня взять) так и не нашли. Я должен был быть рад, но... Почему-то мне вдруг мучительно не хотелось уходить из приевшегося госпиталя. Каждый коридор напоминал о том, как мы иногда пересекались и разговаривали с ней. Когда я выходил на порог, то вспоминал, как она тащила меня смотреть на звёзды.
Я уехал оттуда, но ощущение чего-то незаконченного, просящего завершения меня не покидало. Словно, я так и не отдал что-то, что когда-то давно одолжил.
Я не расплатился по счетам. Не смог дать ей ничего взамен всего, чем она так щедро наградила меня. Она многому меня научила. Её жизнь, тяжёлая и без сомнений полная неприятного, не была так глубоко мне интересна, пока не достигла своего конца. Я часто искал в медицинских справочниках эту болезнь. Тяжёлая, неизлечимая. Доктора сделали всё, чтобы замедлить её развитие, но, то ли не хватило собранных на пожертвования денег, то ли просто не было никого, кто бы действительно боролся за её жизнь... Такой конец, как бы об этом ни тяжело думать, был легче для неё самой.
Она научила меня любить жизнь. Ценить каждое мгновение, которое у тебя есть. Я не придавал значения минутам. И только потом, терзая себя мыслями о том, как тяжело ей было в последние свои дни, понимал, что нельзя упускать своё время.
Она прекрасно знала, что не вылечится. Но это не мешало ей быть счастливой. Я ни разу не слышал от неё ни одного слова, показывающего, как ей жаль себя. Она не просто наполнила свой короткий век жизнью. Она умудрилась даже вытащить моё жалкое существование из пучины последствий травмы, от которых меня бы не вылечил ни один психиатр.
Тяжело было даже представить себе то, что она сделала для меня больше, чем кто-либо в этой жизни, а я просто смог отпустить её...
И тяжелее всего мне было думать о том, что я так и не подарил ей звезду на её День Рождения.

_______
ХОБЛ* - Хроническая Обструктивная Болезнь Лёгких

Рассказ вдохновлён песней
Akira Yamaoka - «Letter From The Lost Days» (Silent Hill 3 OST)