Стендаль. Красное и черное. Полностью

Part 1

К ЧИТАТЕЛЮ Сей труд уже готов был появиться в печати, когда разразились великиеиюльские события и дали всем умам направление, мало благоприятное для игрыфантазии. У нас есть основания полагать, что нижеследующие страницы былинаписаны в 1827 году. * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ * Правда, горькая правда. ДантонI ГОРОДОК Put thousands together-less bad. But the cage less gay Hobbes [1]. Городок Верьер, пожалуй, один из самых живописных во всем Франш-Конте.Белые домики с островерхими крышами красной черепицы раскинулись по склонухолма, где купы мощных каштанов поднимаются из каждой лощинки Ду бежит внескольких сотнях шагов пониже городских укреплений; их когда-то выстроилииспанцы, но теперь от них остались одни развалины. С севера Верьер защищает высокая гора - это один из отрогов ЮрыРасколотые вершины Верра укрываются снегами с первых же октябрьскихзаморозков. С горы несется поток, прежде чем впасть в Ду, он пробегает черезВерьер и на своем пути приводит в движение множество лесопилок Эта нехитраяпромышленность приносит известный достаток большинству жителей, которыескорее похожи на крестьян, нежели на горожан. Однако не лесопилки обогатилиэтот городок; производство набивных тканей, так называемых мюлузских набоек,- вот что явилось источником всеобщего благосостояния, которое после паденияНаполеона позволило обновить фасады почти что у всех домов в Верьере. Едва только вы входите в город, как вас оглушает грохот какой-то тяжелоухающей и страшной на вид машины Двадцать тяжелых молотов обрушиваются сгулом, сотрясающим мостовую; их поднимает колесо, которое приводится вдвижение горным потоком. Каждый из этих молотов изготовляет ежедневно уж нескажу сколько тысяч гвоздей Цветущие, хорошенькие девушки занимаются тем,что подставляют под удары этих огромных молотов кусочки железа, которые тутже превращаются в гвозди. Это производство, столь грубое на вид, - одна изтех вещей, которые больше всего поражают путешественника, впервыеочутившегося в горах, отделяющих Францию от Гельвеции Если же попавший вВерьер путешественник полюбопытствует, чья это прекрасная гвоздильнаяфабрика, которая оглушает прохожих, идущих по Большой улице, ему ответятпротяжным говорком: "А-а, фабрика-то - господина мэра" И если путешественник хоть на несколько минут задержится на Большойулице Верьера, что тянется от берега Ду до самой вершины холма, - верных стошансов против одного, что он непременно повстречает высокого человека сважным и озабоченным лицом. Стоит ему показаться, все шляпы поспешно приподнимаются. Волосы у негос проседью, одет он во все серое. Он кавалер нескольких орденов, у неговысокий лоб, орлиный нос, и в общем лицо его не лишено известнойправильности черт, и на первый взгляд даже может показаться, что в немвместе с достоинством провинциального мэра сочетается некоторая приятность,которая иногда еще бывает присуща людям в сорок восемь - пятьдесят лет.Однако очень скоро путешествующий парижанин будет неприятно пораженвыражением самодовольства и заносчивости, в которой сквозит какая-тоограниченность, скудость воображения. Чувствуется, что все таланты этогочеловека сводятся к тому, чтобы заставлять платить себе всякого, кто емудолжен, с величайшей аккуратностью, а самому с уплатой своих долгов тянутькак можно дольше. Таков мэр Верьера, г-н де Реналь. Перейдя улицу важной поступью, онвходит в мэрию и исчезает из глаз путешественника. Но если путешественникбудет продолжать свою прогулку, то, пройдя еще сотню шагов, он заметитдовольно красивый дом, а за чугунной решеткой, окружающей владение, -великолепный сад. За ним, вырисовывая линию горизонта, тянутся бургундскиехолмы, и кажется, словно все это задумано нарочно, чтобы радовать взор Этотвид заставляет путешественника забыть о той зачумленной мелкимбарышничеством атмосфере, в которой он уже начинает задыхаться. Ему объясняют, что дом этот принадлежит г-ну де Реналю. Это на доходыот большой гвоздильной фабрики построил верьерский мэр свой прекрасныйособняк из тесаного камня, а сейчас он его отделывает Говорят, предки его -испанцы, из старинного рода, который будто бы обосновался в этих краях ещезадолго до завоевания их Людовиком XIV. С 1815 года господин мэр стыдится того, что он фабрикант: 1815 годсделал его мэром города Верьера. Массивные уступы стен, поддерживающихобширные площадки великолепного парка, спускающегося терраса" ми до самогоДу, - это тоже заслуженная награда, доставшаяся г-ну де Реналю за егоглубокие познания в скобяном деле. Во Франции нечего надеяться увидать такие живописные сады, как те, чтоопоясывают промышленные города Германии - Лейпциг, Франкфурт, Нюрнберг ипрочие Во Франш-Конте чем больше нагорожено стен, чем больше щетинятся вашивладения камнями, нагроможденными один на другой, тем больше вы приобретаетеправ на уважение соседей А сады г-на де Реналя, где сплошь стена на стене,еще потому вызывают такое восхищение, что кой-какие небольшие участки,отошедшие к ним, господин мэр приобретал прямо-таки на вес золота. Вот,например, и та лесопилка на самом берегу Ду, которая вас так поразила привъезде в Верьер, и вы еще обратили внимание на имя "Сорель", выведенноегигантскими буквами на доске через всю крышу, - она шесть лет назаднаходилась на том самом месте, где сейчас г-н де Реналь возводит стенучетвертой террасы своих садов. Как ни горд господин мэр, а пришлось ему долгонько обхаживать дауговаривать старика Сореля, мужика упрямого, крутого; и пришлось емувыложить чистоганом немалую толику звонких золотых, чтобы убедить того пере-нести свою лесопилку на другое место. А что касается до общественного ручья,который заставлял ходить пилу, то г-н де Реналь благодаря своим связям вПариже добился того, что его отвели в другое русло. Этот знак благоволенияон снискал после выборов 1821 года. Он дал Сорелю четыре арпана за один, в пятистах шагах ниже по берегуДу, и хотя это новое местоположение было много выгоднее для производстваеловых досок, папаша Сорель - так стали звать его с тех пор как онразбогател, - ухитрился выжать из нетерпения и мании собственника, обуявшихего соседа, кругленькую сумму в шесть тысяч франков. Правда, местные умники неодобрительно отзывались об этой сделке Как-тораз, в воскресенье, это было года четыре тому назад, г-н де Реналь в полномоблачении мэра возвращался из церкви и увидел издалека старика Сореля: тотстоял со своими тремя сыновьями и ухмылялся, глядя на него. Эта усмешкапролила роковой свет в душу г-на мэра - с тех пор его гложет мысль, что онмог бы совершить обмен намного дешевле. Чтобы заслужить общественное уважение в Верьере, очень важно, громоздякак можно больше стен, не прельститься при этом какой-нибудь выдумкой этихитальянских каменщиков, которые пробираются весной через ущелья Юры,направляясь в Париж. Подобное новшество снискало бы неосторожному строителюна веки вечные репутацию сумасброда, и он бы навсегда погиб во мненииблагоразумных и умеренных людей, которые как раз и ведают распределениемобщественного уважения во Франш-Конте. По совести сказать, эти умники проявляют совершенно несносныйдеспотизм, и вот это-то гнусное словцо и делает жизнь в маленьких городкахневыносимой для всякого, кто жил в великой республике, именуемой Парижем.Тирания общественного мнения - и какого мнения! - так же глупа в маленькихгородах Франции, как и в Американских Соединенных Штатах.II ГОСПОДИН МЭР Престиж! Как, сударь вы думаете, это пустяки? Почет от дураков,глазеющая в изумлении детвора, зависть богачей, презрение мудреца Барнав. К счастью для г-на де Реналя и его репутации правителя города,городской бульвар, расположенный на склоне холма, на высоте сотни футов надДу, понадобилось обнести громадной подпорной стеной. Отсюда благодаря наредкость удачному местоположению открывается один из самых живописных видовФранции. Но каждую весну бульвар размывало дождями, дорожки превращались всплошные рытвины, и он становился совершенно непригодным для прогулок. Этонеудобство, ощущаемое всеми, поставило г-на де Реналя в счастливуюнеобходимость увековечить свое правление сооружением каменной стены вдвадцать футов вышины и тридцать - сорок туазов длины. Парапет этой стены, ради которой г-ну де Реналю пришлось триждысовершить путешествие в Париж, ибо предпоследний министр внутренних делобъявил себя смертельным врагом верьерского бульвара, - парапет этот ныневозвышается примерно на четыре фута над землей. И, словно бросая вызов всемминистрам, бывшим и нынешним, его сейчас украшают гранитными плитами. Сколько раз, погруженный в воспоминания о балах недавно покинутогоПарижа, опершись грудью на эти громадные каменные плиты прекрасного серогоцвета, чуть отливающего голубизной, я блуждал взором по долине Ду Вдали, налевом берегу, вьются пять-шесть лощин, в глубине которых глаз отчетливоразличает струящиеся ручьи - Они бегут вниз, там и сям срываются водопадамии, наконец, низвергаются в Ду. Солнце в наших горах печет жарко, а когда оностоит прямо над головой, путешественник, замечтавшийся на этой террасе,защищен тенью великолепных платанов. Благодаря наносной земле они растутбыстро, и их роскошная зелень отливает синевой, ибо господин мэрраспорядился навалить землю вдоль всей своей громадной подпорной стены;несмотря на сопротивление муниципального совета, он расширил бульварпримерно на шесть футов (за что я его хвалю, хоть он и ультрароялист, а ялиберал), и вот почему сия терраса, по его мнению, а также по мнению г-наВально, благоденствующего директора верьерского дома призрения, ничуть неуступает Сен-Жерменской террасе в Лэ. Что до меня, то я могу посетовать только на один недостаток АллеиВерности - это официальное название можно прочесть в пятнадцати или двадцатиместах на мраморных досках, за которые г-на Реналя пожаловали еще однимкрестом, - на мой взгляд, недостаток Аллеи Верности - это варварскиизуродованные могучие платаны: их по приказанию начальства стригут и карнаютнемилосердно. Вместо того, чтобы уподобляться своими круглыми, приплюснутымикронами самым невзрачным огородным овощам, они могли бы свободно приобрестите великолепные формы, которые видишь у их собратьев в Англии. Но волягосподина мэра нерушима, и дважды в год все деревья, принадлежащие общине,подвергаются безжалостной ампутации. Местные либералы поговаривают, -впрочем, это, конечно, преувеличение, - будто рука городского садовникасделалась значительно более суровой с тех пор, как господин викарий Малойзавел обычай присваивать себе плоды этой стрижки. Сей юный священнослужитель был прислан из Безансона несколько лет томуназад для наблюдения за аббатом Шеланом и еще несколькими кюре вокрестностях Старый полковой лекарь, участник итальянской кампании,удалившийся на покой в Верьер и бывший при жизни, по словам мэра, сразу иякобинцем и бонапартистом, как-то раз осмелился попенять мэру на этосистематическое уродование прекрасных деревьев. - Я люблю тень, - отвечал г-н де Реналь с тем оттенком высокомерия вголосе, какой допустим при разговоре с полковым лекарем, кавалером орденаПочетного Легиона, - я люблю тень и велю подстригать мои деревья, чтобы онидавали тень. И я не знаю, на что еще годятся деревья, если они не могут,как, например, полезный орех, приносить доход. Вот оно, великое слово, которое все решает в Верьере: приносить доход;к этому, и только к этому сводятся неизменно мысли более чем трех четвертейвсего населения. Приносить доход - вот довод, который управляет всем в этом городке,показавшемся вам столь красивым. Чужестранец, очутившийся здесь, плененныйкрасотой прохладных, глубоких долин, опоясывающих городок, воображаетсперва, что здешние обитатели весьма восприимчивы к красоте; они без концатвердят о красоте своего края; нельзя отрицать, что они очень ценят ее, ибоона-то привлекает чужестранцев, чьи деньги обогащают содержателей гостиниц,а это, в свою очередь, в силу действующих законов о городских пошлинахприносит доход городу. Однажды в погожий осенний день г-н де Реналь прогуливался по АллееВерности под руку со своей супругой. Слушая рассуждения своего мужа, которыйразглагольствовал с важным видом, г-жа де Реналь следила беспокойным взоромза движениями трех мальчиков. Старший, которому можно было дать летодиннадцать, то и дело подбегал к парапету с явным намерением взобраться нанего Нежный голос произносил тогда имя Адольфа, и мальчик тут же отказывалсяот своей смелой затеи. Г-же де Реналь на вид можно было дать лет тридцать,но она была еще очень миловидна. - Как бы ему потом не пришлось пожалеть, этому выскочке из Парижа, -говорил г-н де Реналь оскорбленным тоном, и его обычно бледные щеки казалисьеще бледнее. - У меня найдутся друзья при дворе... Но хоть я и собираюсь на протяжении двухсот страниц рассказывать вам опровинции, все же я не такой варвар, чтобы изводить вас длиннотами имудреными обиняками провинциального разговора. Этот выскочка из Парижа, столь ненавистный мэру, был не кто иной, какг-н Аппер, который два дня тому назад ухитрился проникнуть не только втюрьму и в верьерский дом призрения, но также и в больницу, находящуюся набезвозмездном попечении господина мэра и самых видных домовладельцев города. - Но, - робко отвечала г-жа де Реналь, - что может вам сделать этотгосподин из Парижа, если вы распоряжаетесь имуществом бедных с такойщепетильной добросовестностью? - Он и приехал сюда только затем, чтобы охаять нас, а потом пойдеттискать статейки в либеральных газетах. - Да ведь вы же никогда их не читаете, друг мой. - Но нам постоянно твердят об этих якобинских статейках; все это насотвлекает и мешает нам делать добро. Нет, что касается меня, я никогда непрощу этого нашему кюреIII ИМУЩЕСТВО БЕДНЫХ Добродетельный кюре, чуждый всяких происков, поистине благодать божьядля деревни. Флери. Надобно сказать, что верьерский кюре, восьмидесятилетний старец,который благодаря живительному воздуху здешних гор сохранил железноездоровье и железный характер, пользовался правом в любое время посещатьтюрьму, больницу и даже дом призрения. Так вот г-н Аппер, которого в Парижеснабдили рекомендательным письмом к кюре, имел благоразумие прибыть в этотмаленький любознательный городок ровно в шесть часов утра и незамедлительноявился к священнослужителю на дом. Читая письмо, написанное ему маркизом де Ла-Молем, пэром Франции исамым богатым землевладельцем всей округи, кюре Шелан призадумался. "Я - старик, и меня любят здесь, - промолвил он наконец вполголоса,разговаривая сам с собой, - они не посмеют". И тут же, обернувшись кприезжему парижанину, сказал, подняв глаза, в которых, несмотря на егопреклонный возраст, сверкал священный огонь, свидетельствовавший о том, чтоему доставляет радость совершить благородный, хотя и несколько рискованныйпоступок: - Идемте со мной, сударь, но я попрошу вас не говорить в присутствиитюремного сторожа, а особенно в присутствии надзирателей дома призрения,решительно ничего о том, что мы с вами увидим. Господин Аппер понял, что имеет дело с мужественным человеком; он пошелс почтенным священником, посетил с ним тюрьму, больницу, дом призрения,задавал немало вопросов, но, невзирая на странные ответы, не позволил себевысказать ни малейшего осуждения. Осмотр этот продолжался несколько часов. Священник пригласил г-наАппера пообедать с ним, но тот отговорился тем, что ему надо написать массуписем: ему не хотелось еще больше компрометировать своего великодушногоспутника. Около трех часов они отправились заканчивать осмотр домапризрения, а затем вернулись в тюрьму. В дверях их встретил сторож -кривоногий гигант саженного роста; его и без того гнусная физиономиясделалась совершенно отвратительной от страха. - Ах, сударь, - сказал он, едва только увидел кюре, - вот этотгосподин, что с вами пришел, уж не господин ли Аппер? - Ну так что же? - сказал кюре. - А то, что я еще вчера получил определенный приказ - господин префектприслал его с жандармом, которому пришлось скакать всю ночь, - ни в коемслучае не допускать господина Аппера в тюрьму. - Могу сказать вам, господин Нуару, - сказал кюре, - что этот приезжий,который пришел со мной, действительно господин Аппер. Вам должно бытьизвестно, что я имею право входить в тюрьму в любой час дня и ночи и могупривести с собой кого мне угодно. - Так-то оно так, господин кюре, - отвечал сторож, понизив голос иопустив голову, словно бульдог, которого заставляют слушаться, показывая емупалку. - Только, господин кюре, у меня жена, дети, а коли на меня жалобабудет да я места лишусь, чем жить тогда? Ведь меня только служба и кормит. - Мне тоже было бы очень жаль лишиться прихода, - отвечал честный кюрепрерывающимся от волнения голосом. - Эка сравнили! - живо откликнулся сторож. - У вас, господин кюре, -это все знают - восемьсот ливров ренты да кусочек землицы собственной. Вот какие происшествия, преувеличенные, переиначенные на двадцатьладов, разжигали последние два дня всяческие злобные страсти в маленькомгородке Верьере. Они же сейчас были предметом маленькой размолвки междуг-ном де Реналем и его супругой. Утром г-н де Реналь вместе с г-ном Вально,директором дома призрения, явился к кюре, чтобы выразить ему свое живейшеенеудовольствие. У г-на Шелана не было никаких покровителей; он почувствовал,какими последствиями грозит ему этот разговор. - Ну что ж, господа, по-видимому, я буду третьим священником, которомув восьмидесятилетнем возрасте откажут от места в этих краях. Я здесь ужепятьдесят Шесть лет; я крестил почти всех жителей этого города, который былвсего-навсего поселком, когда я сюда приехал. Я каждый день венчаю молодыхлюдей, как когдато венчал их дедов. Верьер - моя семья, но страх покинутьего не может заставить меня ни вступить в сделку с совестью, нируководствоваться в моих поступках чемлибо, кроме нее. Когда я увидел этогоприезжего, я сказал себе: "Может быть, этот парижанин и вправду либерал - ихтеперь много развелось, - но что он может сделать дурного нашим беднякам илиузникам?" Однако упреки г-на де Реналя, а в особенности г-на Вально, директорадома призрения, становились все более обидными. - Ну что ж, господа, отнимите у меня приход! - воскликнул старик кюредрожащим голосом. - Я все равно не покину этих мест. Все знают, что сороквосемь лет тому назад я получил в наследство маленький участок земли,который приносит мне восемьсот ливров; на это я и буду жить. Я ведь,господа, никаких побочных сбережений на своей службе не делаю, и, можетбыть, потому-то я и не пугаюсь, когда мне грозят, что меня уволят. Господин де Реналь жил со своей супругой очень дружно, но, не зная, чтоответить на ее вопрос, когда она робко повторила: "А что же дурного можетсделать этот парижанин нашим узникам? - он уже готов был вспылить, как вдругона вскрикнула. Ее второй сын вскочил на парапет и побежал по нему, хотястена эта возвышалась более чем на двадцать футов над виноградником, которыйтянулся по другую ее сторону. Боясь, как бы ребенок, испугавшись, не упал,г-жа де Реналь не решалась его окликнуть. Наконец мальчик, который весь сиялот своего удальства, оглянулся на мать и, увидев, что она побледнела,соскочил с парапета и подбежал к ней. Его как следует отчитали. Это маленькое происшествие заставило супругов перевести разговор надругой предмет. - Я все-таки решил взять к себе этого Сореля, сына лесопильщика, -сказал г-н де Реналь. - Он будет присматривать за детьми, а то они сталичто-то уж слишком резвы. Это молодой богослов, почти что священник; онпревосходно знает латынь и сумеет заставить их учиться; кюре говорит, что унего твердый характер. Я дам ему триста франков жалованья и стол. У менябыли некоторые сомнения насчет его добронравия, - ведь он был любимчикомэтого старика лекаря, кавалера ордена Почетного Легиона, который,воспользовавшись предлогом, будто он какой-то родственник Сореля, явился кним да так и остался жить на их хлебах. А ведь очень возможно, что этотчеловек был, в сущности, тайным агентом либералов; он уверял, будто нашгорный воздух помогает ему от астмы, но ведь кто его знает? Он с Бонапартомпроделал все итальянские кампании, и говорят, даже когда голосовали заимперию, написал "нет". Этот либерал обучал сына Сореля и оставил емумножество книг, которые привез с собой. Конечно, мне бы и в голову не пришловзять к детям сына плотника, но как раз накануне этой истории, из-за которойя теперь навсегда поссорился с кюре, он говорил мне, что сын Сореля вот ужетри года, как изучает богословие и собирается поступить в семинарию, -значит, он не либерал, а кроме того, он латинист. - Но тут есть и еще некоторые соображения, - продолжал г-н де Реналь,поглядывая на свою супругу с видом дипломата. - Господин Вально страх какгордится, что приобрел пару прекрасных нормандок для своего выезда. А вотгувернера у его детей нет. - Он еще может у нас его перехватить. - Значит, ты одобряешь мой проект, - подхватил г-н де Реналь,отблагодарив улыбкой свою супругу за прекрасную мысль, которую она толькочто высказала. - Так, значит, решено. - Ах, боже мой, милый друг, как у тебя все скоро решается. - Потому что я человек с характером, да и наш кюре теперь в этомубедится. Нечего себя обманывать - мы здесь со всех сторон окруженылибералами. Все эти мануфактурщики мне завидуют, я в этом уверен; двоетроеиз них уже пробрались в толстосумы. Ну так вот, пусть они посмотрят, какдети господина де Реналя идут на прогулку под наблюдением своего гувернераЭто им внушит кое-что. Дед мой частенько нам говорил, что у него в детствевсегда был гувернер. Это обойдется мне Примерно в сотню экю, но при нашемположении этот расход необходим для поддержания престижа. Это внезапное решение заставило г-жу де Реналь призадуматься. Г-жа деРеналь, высокая, статная женщина, слыла когда-то, как говорится, первойкрасавицей на всю округу. В ее облике, в манере держаться было что-топростодушное и юное. Эта наивная грация, полная невинности и живости, моглабы, пожалуй, пленить парижанина какой-то скрытой пылкостью. Но если бы г-жаде Реналь узнала, что она может произвести впечатление подобного рода, онабы сгорела со стыда. Сердце ее было чуждо всякого кокетства или притворства.Поговаривали, что г-н Вально, богач, директор дома призрения, ухаживал заней, но без малейшего успеха, что снискало громкую славу ее добродетели, ибог-н Вально, рослый мужчина в цвете лет, могучего телосложения, с румянойфизиономией и пышными черными бакенбардами, принадлежал именно к тому сортугрубых, дерзких и шумливых людей, которых в провинции называют "красавецмужчина". Г-жа де Реналь, существо очень робкое, обладала, по-видимому,крайне неровным характером, и ее чрезвычайно раздражали постояннаясуетливость и оглушительные раскаты голоса г-на Вально. А так как онауклонялась от всего того, что зовется в Верьере весельем, о ней сталиговорить, что она слишком чванится своим происхождением. У нее этого и вмыслях не было, но она была очень довольна, когда жители городка сталибывать у нее реже. Не будем скрывать, что в глазах местных дам она слыладурочкой, ибо не умела вести никакой политики по отношению к своему мужу иупускала самые удобные случаи заставить его купить для нее нарядную шляпку вПариже или Безансоне. Только бы ей никто не мешал бродить по ее чудесномусаду, - больше она ни о чем не просила. Это была простая душа: у нее никогда даже не могло возникнуть никакихпритязаний судить о своем муже или признаться самой себе, что ей с нимскучно. Она считала, - никогда, впрочем, не задумываясь над этим, - чтомежду мужем и женой никаких других, более нежных отношений и быть не может.Она больше всего любила г-на де Реналя, когда он рассказывал ей о своихпроектах относительно детей, из которых он одного прочил в военные, другогов чиновника, а третьего в служители церкви. В общем она находилась - а деРеналя гораздо менее скучным, чем всех прочих мужчин, которые у них бывали. Это было разумное мнение супруги. Мэр Верьера обязан был своейрепутацией остроумного человека, а в особенности человека хорошего тона,полдюжине шуток, доставшихся ему по наследству от дядюшки. Старый капитан деРеналь до революции служил в пехотном полку его светлости герцогаОрлеанского и, когда бывал в Париже, пользовался привилегией посещатьнаследного принца в его доме. Там довелось ему видеть г-жу де Монтессон,знаменитую г-жу де Жанлис, г-на Дюкре, палерояльского изобретателя. Все этиперсонажи постоянно фигурировали в анекдотах г-на де Реналя. Но мало-помалуискусство облекать в приличную форму столь щекотливые и ныне забытыеподробности стало для него трудным делом, и с некоторых пор он только вособо торжественных случаях прибегал к анекдотам из жизни герцогаОрлеанского. Так как, помимо всего прочего, он был человек весьма учтивый,исключая, разумеется, те случаи, когда речь шла о деньгах, то он и считалсяпо справедливости самым большим аристократом в Верьере.IV ОТЕЦ И СЫН Esara mia colpa, se cosie? Machiauelli [2]. "Нет, жена моя действительно умница, - говорил себе на другой день вшесть часов утра верьерский мэр, спускаясь к лесопилке папаши Сореля. - Хотья и сам поднял об этом разговор, чтобы сохранить, как оно и надлежит, своепревосходство, но мне и в голову не приходило, что если я не возьму этогоаббатика Сореля, который, говорят, знает латынь, как ангел господень, тодиректор дома призрения - вот уж поистине неугомонная душа - может не хужеменя возыметь ту же самую мысль и перехватить его у меня. А уж какимсамодовольным тоном стал бы он говорить о гувернере своих детей... Ну, аесли я заполучу этого гувернера, в чем же он у меня будет ходить, в сутане?" Господин де Реналь пребывал на этот счет в глубокой нерешительности, нотут он увидел издалека высокого, чуть ли не в сажень ростом крестьянина,который трудился с раннего утра, меряя громадные бревна, сложенные по берегуДу, на самой дороге к рынку. Крестьянин, по-видимому, был не очень доволен,увидя приближающегося мэра, так как громадные бревна загромождали дорогу, алежать им в этом месте не полагалось. Папаша Сорель - ибо это был не кто иной, как он, - чрезвычайноудивился, а еще более обрадовался необыкновенному предложению, с которым г-нде Реналь обратился к нему относительно его сына Жюльена. Однако он выслушалего с видом мрачного недовольства и полнейшего равнодушия, которым такискусно прикрывается хитрость уроженцев здешних гор. Рабы во временаиспанского ига, они еще до сих пор не утратили этой черты египетскогофеллаха. Папаша Сорель ответил сперва длинной приветственной фразой, состоящейиз набора всевозможных почтительных выражений, которые он знал наизусть. Вто время как он бормотал эти бессмысленные слова, выдавив на губах кривуюусмешку, которая еще больше подчеркивала коварное и слегка плутовскоевыражение его физиономии, деловитый ум старого крестьянина старалсядоискаться, чего это ради такому важному человеку могло прийти в головувзять к себе его дармоеда-сына. Он был очень недоволен Жюльеном, а вот занего-то как раз г-н де Реналь нежданно-негаданно предлагал ему тристафранков в год со столом и даже с одеждой. Это последнее условие, котороесразу догадался выдвинуть папаша Сорель, тоже было принято г-ном де Реналем. Мэр был потрясен этим требованием. "Если Сорель не чувствует себяоблагодетельствованным и, по-видимому, не в таком уж восторге от моегопредложения, как, казалось бы, следовало ожидать, значит, совершенно ясно, -говорил он себе, - что к нему уже обращались с таким предложением; а кто жееще мог это сделать, кроме Вально?" Тщетно г-н де Реналь добивался от Сореляпоследнего слова, чтобы тут же покончить с делом; лукавство старогокрестьянина делало его упрямым: ему надобно, говорил он, потолковать ссыном; да слыханное ли это дело в провинции, чтобы богатый отец советовалсяс сыном, у которого ни гроша за душой? Разве уж просто так, для вида. Водяная лесопилка представляет собой сарай, который строят на берегуручья. Крыша его опирается на стропила, которые держатся на четырех толстыхстолбах. На высоте восьми или десяти футов посреди сарая ходит вверх и внизпила, а к ней при помощи очень несложного механизма подвигается бревно.Ручей вертит колесо, и оно приводит в движение весь этот двойной механизм:тот, что поднимает и опускает пилу, и тот, что тихонько подвигает бревна кпиле, которая распиливает их, превращая в доски. Подходя к своей мастерской, папаша Сорель зычным голосом кликнулЖюльена - никто не отозвался. Он увидел только своих старших сыновей,настоящих исполинов, которые, взмахивая тяжелыми топорами, обтесывали еловыестволы, готовя их для распилки. Стараясь тесать вровень с черной отметиной,проведенной по стволу, они каждым ударом топора отделяли огромные щепы. Онине слыхали, как кричал отец. Он подошел к сараю, но, войдя туда, не нашелЖюльена на том месте возле пилы, где ему следовало быть. Он обнаружил его несразу, пятью-шестью футами повыше. Жюльен сидел верхом на стропилах и,вместо того чтобы внимательно наблюдать за ходом пилы, читал книжку. Ничегоболее ненавистного для старика Сореля быть не могло; он бы, пожалуй, дажепростил Жюльену его щуплое сложение, мало пригодное для физической работы истоль не похожее на рослые фигуры старших сыновей, но эта страсть к чтениюбыла ему отвратительна: сам он читать не умел. Он окликнул Жюльена два или три раза без всякого успеха. Внимание юношибыло целиком поглощено книгой, и это, пожалуй, гораздо больше, чем шум пилы,помешало ему услышать громовой голос отца. Тогда старик, несмотря на своигоды, проворно вскочил на бревно, лежавшее под пилой, а оттуда на поперечнуюбалку, поддерживавшую кровлю. Мощный удар вышиб книгу из рук Жюльена, и онаупала в ручей; второй такой же сильный удар обрушился Жюльену на голову - онпотерял равновесие и полетел бы с высоты двенадцати - пятнадцати футов подсамые рычаги машины, которые размололи бы его на куски, если бы отец непоймал его левой рукой на лету. - Ах, дармоед, ты вот так и будешь читать свои окаянные книжонки вместотого, чтобы за пилой смотреть? Вечером можешь читать, когда пойдешь небокоптить к кюре, - там и читай сколько влезет. Оглушенный ударом и весь в крови, Жюльен все-таки пошел на указанноеместо около пилы. Слезы навернулись у него на глаза - не столько от боли,сколько от огорчения из-за погибшей книжки, которую он страстно любил. - Спускайся, скотина, мне надо с тобой потолковать. Грохот машины опять помешал Жюльену расслышать отцовский приказ. Аотец, уже стоявший внизу не желая утруждать себя и снова карабкаться наверх,схватил длинную жердь, которой сшибали орехи, и ударил ею сына по плечу.Едва Жюльен соскочил наземь, как старик Сорель хлопнул его по спине и, грубоподталкивая, погнал к дому. "Бог знает, что он теперь со мной сделает", -думал юноша. И украдкой он горестно поглядел на ручей, куда упала его книга,- это была его самая любимая книга: "Мемориал Святой Елены". Щеки у него пылали; он шел, не поднимая глаз. Это был невысокий юношалет восемнадцати или девятнадцати, довольно хрупкий на вид, с неправильными,но тонкими чертами лица и точеным, с горбинкой носом. Большие черные глаза,которые в минуты спокойствия сверкали мыслью и огнем, сейчас горели самойлютой ненавистью. Темно-каштановые волосы росли так низко, что почтизакрывали лоб, и от этого, когда он сердился, лицо казалось очень злым.Среди бесчисленных разновидностей человеческих лиц вряд ли можно найти ещеодно такое лицо, которое отличалось бы столь поразительным своеобразием.Стройный и гибкий стан юноши говорил скорее о ловкости, чем о силе. С самыхранних лет его необыкновенно задумчивый вид и чрезвычайная бледностьнаводили отца на мысль, что сын его не жилец на белом свете, а если ивыживет, то будет только обузой для семьи. Все домашние презирали его, и онненавидел своих братьев и отца; в воскресных играх на городской площади оннеизменно оказывался в числе побитых. Однако за последний год его красивое лицо стало привлекатьсочувственное внимание кое-кого из юных девиц. Все относились к нему спрезрением, как к слабому существу, и Жюльен привязался всем сердцем кстарику полковому лекарю, который однажды осмелился высказать свое мнениегосподину мэру относительно платанов. Этот отставной лекарь откупал иногда Жюльена у папаши Сореля на целыйдень и обучал его латыни и истории, то есть тому, что сам знал из истории, аэто были итальянские походы 1796 года. Умирая, он завещал мальчику свойкрест Почетного Легиона, остатки маленькой пенсии и тридцать - сорок томовкниг, из коих самая драгоценная только что нырнула в городской ручей,изменивший свое русло благодаря связям г-на мэра. Едва переступив порог дома, Жюльен почувствовал на своем плече могучуюруку отца; он задрожал, ожидая, что на него вот-вот посыплются удары. - Отвечай мне да не смей врать! - раздался у самого уха грубыйкрестьянский голос, и мощная рука повернула его кругом, как детская ручонкаповорачивает оловянного солдатика. Большие, черные, полные слез глазаЖюльена встретились с пронизывающими серыми глазами старого плотника,которые словно старались заглянуть ему в самую душу.V СДЕЛКА Cunctando restituit rem. Enmus. [3] - Отвечай мне, проклятый книгочей, да не смей врать, хоть ты без этогои не можешь, откуда ты знаешь госпожу де Реналь? Когда это ты успел с нейразговориться? - Я никогда с ней не разговаривал, - ответил Жюльен. - Если я когда ивидел эту даму, так только в церкви. - Так, значит, ты на нее глазел, дерзкая тварь? - Никогда. Вы знаете, что в церкви я никого, кроме бога, не вижу, -добавил Жюльен, прикидываясь святошей в надежде на то, что это спасет его отпобоев. - Нет, тут что-то да есть, - промолвил хитрый старик и на минуту умолк.- Но из тебя разве что выудишь, подлый ты ханжа? Ну, как бы там ни было, а яот тебя избавлюсь, и моей пиле это только на пользу пойдет. Как-то уж тысумел обойти господина кюре или кого там другого, что они тебе отхлопоталинедурное местечко. Поди собери свой скарб, и я тебя отведу к господину деРеналю. Ты у него воспитателем будешь, при детях. - А что я за это буду получать? - Стол, одежду и триста франков жалованья. - Я не хочу быть лакеем. - Скотина! А кто тебе говорит про лакея? Да я-то что ж, хочу, что ли,чтоб у меня сын в лакеях был? - Ас кем я буду есть? Этот вопрос озадачил старика Сореля: он почувствовал, что если будетпродолжать разговор, это может довести до беды; он накинулся на Жюльена сбранью, попрекая его обжорством, и наконец оставил его и пошелпосоветоваться со старшими сыновьями. Спустя некоторое время Жюльен увидел, как они стояли все вместе,опершись на топоры, и держали семейный совет Он долго смотрел на них, но,убедившись, что ему все равно не догадаться, о чем идет речь, обошеллесопилку и пристроился по ту сторону пилы, чтобы его не захватили врасплох.Ему хотелось подумать на свободе об этой неожиданной новости, которая должнабыла перевернуть всю его судьбу, но он чувствовал себя сейчас неспособным нина какую рассудительность, воображение его то и дело уносилось к тому, чтоожидало его в чудесном доме г-на де Реналя. "Нет, лучше отказаться от всего этого, - говорил он себе, - чемдопустить, чтобы меня посадили за один стол с прислугой. Отец, конечно,постарается принудить меня силой; нет, лучше умереть. У меня накопленопятнадцать франков и восемь су; сбегу сегодня же ночью, и через два дня,коли идти напрямик, через горы, где ни одного жандарма и в помине нет, япопаду в Безансон; там запишусь в солдаты, а не то так и в Швейцарию сбегу.Но только тогда уж ничего впереди, никогда уж не добиться мне званиясвященника, которое открывает дорогу ко всему". Этот страх оказаться за одним столом с прислугой вовсе не был свойственнатуре Жюльена. Чтобы пробить себе дорогу, он пошел бы и не на такиеиспытания. Он почерпнул это отвращение непосредственно из "Исповеди" Руссо.Это была единственная книга, при помощи которой его воображение рисовало емусвет. Собрание реляций великой армии и "Мемориал Святой Елены" - вот трикниги, в которых заключался его Коран. Он готов был на смерть пойти за этитри книжки. Никаким другим книгам он не верил. Со слов старого полковоголекаря он считал, что все остальные книги на свете - сплошное вранье, инаписаны они пройдохами, которым хотелось выслужиться. Одаренный пламенной душой, Жюльен обладал еще изумительной памятью,которая нередко бывает и у дураков. Чтобы завоевать сердце старого аббатаШелана, от которого, как он ясно видел, зависело все его будущее, он выучилнаизусть по-латыни весь Новый завет; он выучил таким же образом и книгу "Опапе" де Местра, одинаково не веря ни той, ни другой. Словно по обоюдному согласию, Сорель и его сын не заговаривали большедруг с другом в течение этого дня. К вечеру Жюльен отправился к кюре на урокбогословия; однако он решил не поступать опрометчиво и ничего не сказал емуо том необыкновенном предложении, которое сделали его отцу "А вдруг этокакая-нибудь ловушка? - говорил он себе. - Лучше сделать вид, что я простозабыл об этом". На другой день рано утром г-н де Реналь послал за стариком Сорелем, итот, заставив подождать себя часок-другой, наконец явился и, еще непереступив порога, стал отвешивать поклоны и рассыпаться в извинениях. Последолгих выспрашивании обиняками Сорель убедился, что его сын будет обедать схозяином и с хозяйкой, а в те дни, когда у них будут гости, - в отдельнойкомнате с детьми Видя, что господину мэру прямо-таки не терпится заполучитьк себе его сына, изумленный и преисполненный недоверия Сорель становился всеболее и более придирчивым и, наконец, потребовал, чтобы ему показаликомнату, где будет спать его сын. Это оказалась большая, очень приличнообставленная комната, и как раз при них туда уже перетаскивали кроваткитроих детей. Обстоятельство это словно что-то прояснило для старого крестьянина; онтотчас же с уверенностью потребовал, чтобы ему показали одежду, которуюполучит его сын. Г-н де Реналь открыл бюро и вынул сто франков. - Вот деньги: пусть ваш сын сходит к господину Дюрану, суконщику, изакажет себе черную пару. - А коли я его от вас заберу, - сказал крестьянин, вдруг позабыв всесвои почтительные ужимки, - эта одежда ему останется? - Конечно. - Ну, так, - медленно протянул Сорель. - Теперь, значит, нам остаетсястолковаться только об одном: сколько жалованья вы ему положите. - То есть как? - воскликнул г-н де Реналь. - Мы же покончили с этим ещевчера: я даю ему триста франков; думаю, что этого вполне достаточно, а можетбыть, даже и многовато. - Вы так предлагали, я с этим не спорю, - еще медленнее промолвилстарик Сорель и вдруг с какой-то гениальной прозорливостью, которая можетудивить только того, кто не знает наших франшконтейских крестьян, добавил,пристально глядя на г-на де Реналя: - В другом месте мы найдем и получше. При этих словах лицо мэра перекосилось. Но он тот" час же овладелсобой, и, наконец, после весьма мудреного разговора, который занял добрыхдва часа и где ни одного слова не было сказано зря, крестьянская хитростьвзяла верх над хитростью богача, который ведь не кормится ею. Всемногочисленные пункты, которыми определялось новое существование Жюльена,были твердо установлены; жалованье его не только было повышено до четырехсотфранков в год, но его должны были платить вперед, первого числа каждогомесяца. - Ладно. Я дам ему тридцать пять франков, - сказал г-н де Реналь. - Для круглого счета такой богатый и щедрый человек, как господин нашмэр, - угодливо подхватил старик, - уж не поскупится дать и тридцать шестьфранков. - Хорошо, - сказал г-н де Реналь, - но на этом и кончим. Гнев, охвативший его, придал на сей раз его голосу нужную твердость.Сорель понял, что нажимать больше нельзя. И тут же перешел в наступление г-нде Реналь. Он ни в коем случае не соглашался отдать эти тридцать шестьфранков за первый месяц старику Сорелю, которому очень хотелось получить ихза сына. У г-на де Реналя между тем мелькнула мысль, что ведь ему придетсярассказать жене, какую роль он вынужден был играть в этой сделке. - Верните мне мои сто франков, которые я вам дал, - сказал он сраздражением. - Господин Дюран мне кое-что должен. Я сам пойду с вашим сыноми возьму ему сукна на костюм. После этого резкого выпада Сорель счел благоразумным рассыпаться взаверениях почтительности; на это ушло добрых четверть часа. В конце концов,видя, что больше уж ему ничего не выжать, он, кланяясь, пошел к выходу.Последний его поклон сопровождался словами: - Я пришлю сына в замок. Так горожане, опекаемые г-ном мэром, называли его дом, когда хотелиугодить ему. Вернувшись к себе на лесопилку, Сорель, как ни старался, не мог найтисына. Полный всяческих опасений и не зная, что из всего этого получится,Жюльен ночью ушел из дому. Он решил спрятать в надежное место свои книги исвой крест Почетного Легиона и отнес все это к своему приятелю Фуке,молодому лесоторговцу, который жил высоко в горах, возвышавшихся надВерьером. Как только он появился, отец заорал на него: - Ах ты, проклятый лентяй! Хватит ли у тебя совести перед богомзаплатить мне хоть за кормежку, на которую я для тебя тратился столько лет?Забирай свои лохмотья и марш к господину мэру. Жюльен, удивляясь, что его не поколотили, поторопился уйти. Но, едваскрывшись с глаз отца, он замедлил шаг. Он решил, что ему следуетподкрепиться в своем ханжестве и для этого неплохо было бы зайти в церковь. Вас удивляет это слово? Но прежде чем он дошел до этого ужасного слова,душе юного крестьянина пришлось проделать немалый путь. С самого раннего детства, после того как он однажды увидал драгун изшестого полка в длинных белых плащах, с черногривыми касками на головах -драгуны эти возвращались из Италии, и лошади их стояли у коновязи передрешетчатым окошком его отца, - Жюльен бредил военной службой. Потом, ужеподростком, он слушал, замирая от восторга, рассказы старого полковоголекаря о битвах на мосту Лоди, Аркольском, под Риволи и замечал пламенныевзгляды, которые бросал старик на свой крест. Когда Жюльену было четырнадцать лет, в Верьере начали строить церковь,которую для такого маленького городишки можно было назвать великолепной. Унее были четыре мраморные колонны, поразившие Жюльена; о них потомразнеслась слава по всему краю, ибо они-то и посеяли смертельную враждумежду мировым судьей и молодым священником, присланным из Безансона исчитавшимся шпионом иезуитского общества. Мировой судья из-за этого чутьбыло не лишился места, так по крайней мере утверждали все. Ведь пришло жеему в голову затеять ссору с этим священником, который каждые две неделиотправлялся в Безансон, где он, говорят, имел дело с самим еговысокопреосвященством, епископом. Между тем мировой судья, человек многосемейный, вынес несколькоприговоров, которые показались несправедливыми: все они были направленыпротив тех жителей городка, кто почитывал "Конститюсьонель". Победа осталасьза благомыслящими. Дело шло, в сущности, о грошовой сумме, что-то около трехили пяти франков, но одним из тех, кому пришлось уплатить этот небольшойштраф, был гвоздарь, крестный Жюльена. Вне себя от ярости этот человекподнял страшный крик: "Вишь, как оно все перевернулось-то! И подуматьтолько, что вот уже лет двадцать с лишним мирового судью все считали честнымчеловеком!" А полковой лекарь, друг Жюльена, к этому времени уже умер. Внезапно Жюльен перестал говорить о Наполеоне: он заявил, чтособирается стать священником; на лесопилке его постоянно видели с латинскойбиблией в руках, которую ему дал кюре; он заучивал ее наизусть. Добрыйстарик, изумленный его успехами, проводил с ним целые вечера наставляя его вбогословии. Жюльен не позволял себе обнаруживать перед ним никаких иныхчувств, кроме благочестия. Кто мог подумать, что это юное девическое личико,такое бледненькое и кроткое, таило непоколебимую решимость вытерпеть, еслипонадобится, любую пытку, лишь бы пробить себе дорогу! Пробить дорогу для Жюльена прежде всего означало вырваться из Верьера;родину свою он ненавидел. Все, что он видел здесь, леденило его воображение. С самого раннего детства с ним не раз случалось, что его вдругмгновенно охватывало страстное воодушевление. Он погружался в восторженныемечты о том, как его будут представлять парижским красавицам, как он сумеетпривлечь их внимание каким-нибудь необычайным поступком. Почему одной из нихне полюбить его? Ведь Бонапарта, когда он был еще беден, полюбила жеблестящая госпожа де Богарнэ! В продолжение многих лет не было, кажется, вжизни Жюльена ни одного часа, когда бы он не повторял себе, что Бонапарт,безвестный и бедный поручик, сделался владыкой мира с помощью своей шпаги.Эта мысль утешала его в его несчастьях, которые ему казались ужасными, иудваивала его радость, когда ему случалось чему-нибудь радоваться. Постройка церкви и приговоры мирового судьи внезапно открыли ему глаза;ему пришла в голову одна мысль, с которой он носился как одержимый в течениенескольких недель, и, наконец, она завладела им целиком с той непреодолимойсилой, какую обретает над пламенной душой первая мысль, которая кажется ейее собственным открытием. "Когда Бонапарт заставил говорить о себе, Франция трепетала в страхеперед иноплеменным нашествием; военная доблесть в то время была необходима,и она была в моде. А теперь священник в сорок лет получает жалованья стотысяч франков, то есть ровно в три раза больше, чем самые знаменитыегенералы Наполеона. Им нужны люди, которые помогали бы им в их работе. Вот,скажем, наш мировой судья: такая светлая голова, такой честный был до сихпор старик, а от страха, что может навлечь на себя неудовольствие молодоготридцатилетнего викария, он покрывает себя бесчестием! Надо стать попом". Однажды, в разгаре своего новообретенного благочестия, когда он уже двагода изучал богословие, Жюльен вдруг выдал себя внезапной вспышкой тогоогня, который пожирал его душу. Это случилось у г-на Шелана; на одном обеде,в кругу священников, которым добряк кюре представил его как истинное чудопремудрости, он вдруг с жаром стал превозносить Наполеона. Чтобы наказатьсебя за это, он привязал к груди правую руку, притворившись, будто вывихнулее, поворачивая еловое бревно, и носил ее привязанной в этом неудобномположении ровно два месяца. После кары, которую он сам себе изобрел, онпростил себя. Вот каков был этот восемнадцатилетний юноша, такой хрупкий навид, что ему от силы можно было дать семнадцать лет, который теперь смаленьким узелком под мышкой входил под своды великолепной верьерскойцеркви. Там было темно и пусто. По случаю праздника все переплеты окон былизатянуты темно-красной материей, благодаря чему солнечные лучи приобреталикакой-то удивительный оттенок, величественный и в то же время благолепный.Жюльена охватил трепет. Он был один в церкви. Он уселся на скамью, котораяпоказалась ему самой красивой: на ней был герб г-на де Реналя. На скамеечке для коленопреклонения Жюльен заметил обрывок печатнойбумаги, словно бы нарочно положенный так, чтобы его прочли. Жюльен поднесего к глазам и увидал: "Подробности казни и последних минут жизни Людовика Женреля, казненногов Безансоне сего..?" Бумажка была разорвана. На другой стороне уцелели только два первыхслова одной строчки, а именно. "Первый шаг?" - Кто же положил сюда эту бумажку? - сказал Жюльен. - Ах, несчастный! -добавил он со вздохом. - А фамилия его кончается так же, как и моя... - И онскомкал бумажку. Когда Жюльен выходил, ему показалось, что на земле, около кропильницы,кровь - это была разбрызганная святая вода, которую отсвет красных занавесейделал похожей на кровь. Наконец Жюльену стало стыдно своего тайного страха. "Неужели я такой трус? - сказал он себе. - К оружию!" Этот призыв, так часто повторявшийся в рассказах старого лекаря,казался Жюльену героическим. Он повернулся и быстро зашагал к дому г-на деРеналя. Однако, несмотря на всю свою великолепную решимость, едва только онувидал в двадцати шагах перед собой этот дом, как его охватила непобедимаяробость. Чугунная решетчатая калитка была открыта: она показалась ему верхомвеликолепия. Надо было войти в нее. Но не только у Жюльена сжималось сердце оттого, что он вступал в этотдом. Г-жа де Реналь при ее чрезвычайной застенчивости была совершенноподавлена мыслью о том, что какой-то чужой человек, в силу своихобязанностей, всегда будет теперь стоять между нею и детьми. Она привыкла ктому, что ее сыновья спят около нее, в ее комнате. Утром она пролила немалослез, когда у нее на глазах перетаскивали их маленькие кроватки в комнату,которая была предназначена для гувернера. Тщетно упрашивала она мужа, чтобыон разрешил перенести обратно к ней хотя бы только кроватку самого младшего,Станислава-Ксавье. Свойственная женщинам острота чувств у г-жи де Реналь доходила докрайности. Она уже рисовала себе отвратительного, грубого, взлохмаченногосубъекта, которому разрешается орать на ее детей только потому, что он знаетлатынь. И за этот варварский язык он еще будет пороть ее сыновей.VI НЕПРИЯТНОСТЬ Non so piu cosa son Cosa faccio. Mozart (Figaro) [4] Госпожа де Реналь с живостью и грацией, которые были так свойственныей, когда она не опасалась, что на нее кто-то смотрит, выходила из гостинойчерез стеклянную дверь в сад, и в эту минуту взгляд ее упал на стоявшего уподъезда молодого крестьянского паренька, совсем еще мальчика, с оченьбледным, заплаканным лицом. Он был в чистой белой рубахе и держал под мышкойочень опрятную курточку из лилового ратина. Лицо у этого юноши было такое белое, а глаза такие кроткие, что слегкаромантическому воображению г-жи де Реналь представилось сперва, что это,быть может, молоденькая переодетая девушка, которая пришла просить очем-нибудь господина мэра. Ей стало жалко бедняжку, стоявшую у подъезда и,по-видимому, не решавшуюся протянуть руку к звонку. Г-жа де Ренальнаправилась к ней, забыв на минуту о том огорчении, которое причиняла еймысль о гувернере. Жюльен стоял лицом к входной двери и не видел, как онаподошла. Он вздрогнул, услыхав над самым ухом ласковый голос: - Что вы хотите, дитя мое? Жюльен быстро обернулся и, потрясенный взглядом, полным участия, забылна миг о своем смущении; он смотрел на нее, изумленный ее красотой, и вдругзабыл все на свете, забыл даже, зачем он пришел сюда. Г-жа де Ренальповторила свой вопрос. - Я пришел сюда потому, что я должен здесь быть воспитателем, сударыня,- наконец вымолвил он, весь вспыхнув от стыда за свои слезы и стараясьнезаметно вытереть их. Госпожа де Реналь от удивления не могла выговорить ни слова; они стоялисовсем рядом и глядели друг на друга Жюльену еще никогда в жизни неприходилось видеть такого нарядного существа, а еще удивительнее было то,что эта женщина с белоснежным лицом говорила с ним таким ласковым голосом.Г-жа де Реналь смотрела на крупные слезы, катившиеся сначала по этим ужаснобледным, а теперь вдруг ярко зардевшимся щекам крестьянского мальчика. Ивдруг она расхохоталась безудержно и весело. Совсем как девчонка. Онасмеялась над самой собой и просто опомниться не могла от счастья. Как! Таквот он каков, этот гувернер! А она-то представляла себе грязногонеряху-попа, который будет орать на ее детей и сечь их розгами. - Как, сударь, - промолвила она, наконец, - вы знаете латынь? Это обращение "сударь" так удивило Жюльена, что он даже на минутуопешил. - Да, сударыня, - робко ответил он. Госпожа де Реналь была в таком восторге, что решилась сказать Жюльену: - А вы не будете очень бранить моих мальчиков? - Я? Бранить? - переспросил удивленный Жюльен - А почему? - Нет, право же, сударь, - добавила она после маленькой паузы, и вголосе ее звучало все больше и больше волнения, - вы будете добры к ним, вымне это обещаете? Услышать снова, что его совершенно всерьез называет "сударем" такаянарядная дама, - это поистине превосходило все ожидания Жюльена; какие бывоздушные замки он ни строил себе в детстве, он всегда был уверен, что ниодна знатная дама не удостоит его разговором, пока на нем не будеткрасоваться роскошный военный мундир. А г-жа де Реналь, со своей стороны,была введена в полнейшее заблуждение нежным цветом лица, большими чернымиглазами Жюльена и его красивыми кудрями, которые на этот раз вились ещебольше обычного, потому что он по дороге, чтобы освежиться, окунул голову вбассейн городского фонтана. И вдруг, к ее неописуемой радости, этовоплощение девической застенчивости оказалось тем страшным гувернером,которого она, содрогаясь за своих детей, рисовала себе грубым чудовищем! Длятакой безмятежной души, какою была г-жа де Реналь, столь внезапный переходот того, чего она так боялась, к тому, что она теперь увидела, был целымсобытием. Наконец она пришла в себя и с удивлением обнаружила, что стоит уподъезда своего дома с этим молодым человеком в простой рубахе, и совсемрядом с ним. - Идемте, сударь, - сказала она несколько смущенным тоном. Еще ни разу в жизни г-же де Реналь не случалось испытывать такогосильного волнения, вызванного столь исключительно приятным чувством, никогдаеще не бывало с ней, чтобы мучительное беспокойство и страхи сменялись вдругтакой чудесной явью. Значит, ее хорошенькие мальчики, которых она таклелеяла, не попадут в руки грязного, сварливого попа! Когда она вошла впереднюю, она обернулась к Жюльену, робко шагавшему позади. На лице его привиде такого роскошного дома изобразилось глубокое изумление, и от этого онпоказался еще милее г-же де Реналь. Она никак не могла поверить себе, иглавным образом потому, что всегда представляла себе гувернера не иначе, какв черном костюме. - Но неужели это правда, сударь? - промолвила она снова, останавливаясьи замирая от страха. (А что, если это вдруг окажется ошибкой, - а она-то такрадовалась, поверив этому! - Вы в самом деле знаете латынь? Эти слова задели гордость Жюльена и вывели его из того сладостногозабытья, в котором он пребывал вот уже целые четверть часа. - Да, сударыня, - ответил он, стараясь принять как можно более холодныйвид - Я знаю латынь не хуже, чем господин кюре, а иногда он по своей добротедаже говорит, что я знаю лучше его. Госпоже де Реналь показалось теперь, что у Жюльена очень злое лицо - онстоял в двух шагах от нее. Она подошла к нему и сказала вполголоса: - Правда, ведь вы не станете в первые же дни сечь моих детей, даже еслиони и не будут знать уроков? Ласковый, почти умоляющий тон этой прекрасной дамы так подействовал наЖюльена, что все его намерения поддержать свою репутацию латиниста мигомулетучились. Лицо г-жи де Реналь было так близко, у самого его лица, онвдыхал аромат летнего женского платья, а это было нечто столь необычайноедля бедного крестьянина, что Жюльен покраснел до корней волос и пролепеталедва слышным голосом: - Не бойтесь ничего, сударыня, я во всем буду вас слушаться. И вот только тут, в ту минуту, когда весь ее страх за детейокончательно рассеялся, г-жа де Реналь с изумлением заметила, что Жюльеннеобыкновенно красив. Его тонкие, почти женственные черты, его смущенный видне казались смешными этой женщине, которая и сама отличалась крайнейзастенчивостью; напротив, мужественный вид, который обычно считаютнеобходимым качеством мужской красоты, только испугал бы ее. - Сколько вам лет, сударь? - спросила она Жюльена. - Скоро будет девятнадцать. - Моему старшему одиннадцать, - продолжала г-жа де Реналь, теперь ужесовершенно успокоившись. - Он вам почти товарищ будет, вы его всегда сможетеуговорить. Раз как-то отец вздумал побить его - ребенок потом был боленцелую неделю, а отец его только чуть-чуть ударил. "А я? - подумал Жюльен. - Какая разница! Вчера еще отец отколотил меня.Какие они счастливые, эти богачи!" Госпожа де Реналь уже старалась угадать малейшие оттенки того, чтопроисходило в душе юного гувернера, и это мелькнувшее на его лице выражениегрусти она сочла за робость. Ей захотелось подбодрить его. - Как вас зовут, сударь? - спросила она таким подкупающим тоном и стакой приветливостью, что Жюльен весь невольно проникся ее очарованием, дажене отдавая себе в этом отчета. - Меня зовут Жюльен Сорель, сударыня; мне страшно потому, что я первыйраз в жизни вступаю в чужой дом; я нуждаюсь в вашем покровительстве и прошу,чтобы вы простили мне очень многое на первых порах Я никогда не ходил вшколу, я был слишком беден для этого; и я ни с кем никогда не говорил,исключая моего родственника, полкового лекаря, кавалера ордена ПочетногоЛегиона, и нашего кюре, господина Шелана. Он скажет вам всю правду обо мне.Мои братья вечно колотили меня; не верьте им, если они будут вам на менянаговаривать; простите меня, если я в чем ошибусь; никакого дурного умысла уменя быть не может. Жюльен мало-помалу преодолевал свое смущение, произнося эту длиннуюречь; он, не отрываясь, смотрел на г-жу де Реналь. Таково действие истинногообаяния, когда оно является природным даром, а в особенности когда существо,обладающее этим даром, не подозревает о нем. Жюльен, считавший себя знатокомпо части женской красоты, готов был поклясться сейчас, что ей никак небольше двадцати лет. И вдруг ему пришла в голову дерзкая мысль - поцеловатьу нее руку. Он тут же испугался этой мысли, но в следующее же мгновениесказал себе: "Это будет трусость с моей стороны, если я не совершу того, чтоможет принести мне пользу и сбить немножко презрительное высокомерие, скаким, должно быть, относится эта прекрасная дама к бедному мастеровому,только что оставившему пилу". Быть может, Жюльен расхрабрился еще и потому,что ему пришло на память выражение "хорошенький мальчик", которое он вот ужеполгода слышал по воскресеньям от молодых девиц. Между тем, пока он боролсясам с собой, г-жа де Реналь старалась объяснить ему в нескольких словах,каким образом следует держать себя на первых порах с детьми. Усилие, ккоторому принуждал себя Жюльен, заставило его опять сильно побледнеть; онсказал каким-то неестественным тоном: - Сударыня, я никогда не буду бить ваших детей, клянусь вам передбогом. И, произнося эти слова, он осмелился взять руку г-жи де Реналь и поднесее к губам. Ее очень удивил этот жест, и только потом уж, подумав, онавозмутилась. Было очень жарко, и ее обнаженная рука, прикрытая только шалью,открылась чуть ли не до плеча, когда Жюльен поднес ее к своим губам. Черезнесколько секунд г-жа де Реналь уже стала упрекать себя за то, что невозмутилась сразу. Господин де Реналь, услышав голоса в передней, вышел из своего кабинетаи обратился к Жюльену с тем величественным и отеческим видом, с каким онсовершал бракосочетания в мэрии. - Мне необходимо поговорить с вами, прежде чем вас увидят дети, -сказал он. Он провел Жюльена в комнату и удержал жену, которая хотела оставить ихвдвоем. Затворив дверь, г-н де Реналь важно уселся. - Господин кюре говорил мне, что вы добропорядочный юноша Вас здесь всебудут уважать, и если я буду вами доволен, я помогу вам в будущем приличноустроиться. Желательно, чтобы вы отныне не виделись больше ни с вашимиродными, ни с друзьями, ибо их манеры не подходят для моих детей. Вот вамтридцать шесть франков за первый месяц, но вы мне дадите слово, что из этихденег ваш отец не получит ни одного су. Господин де Реналь не мог простить старику, что тог сумел перехитритьего в этом деле. - Теперь, сударь, - я уже всем приказал называть вас "сударь", и высами увидите, какое это преимущество - попасть в дом к порядочным людям, -так вот, теперь, сударь, неудобно, чтобы дети увидели вас в куртке.Кто-нибудь из прислуги видел его? - спросил г-н де Реналь, обращаясь к жене. - Нет, мой друг, - отвечала она с видом глубокой задумчивости. - Тем лучше. Наденьте-ка вот это, - сказал он удивленному юноше,протягивая ему собственный сюртук. - Мы сейчас пойдем с вами к суконщику,господину Дюрану. Часа через полтора г-н де Реналь вернулся с гувернером, одетым в черноес ног до головы, и увидал, что жена его все еще сидит на прежнем месте. Унее стало спокойнее на душе при виде Жюльена; глядя на него, она переставалаего бояться. А Жюльен уже и не думал о ней; несмотря на все его недоверие кжизни и к людям, душа его в эту минуту была, в сущности, совсем как уребенка: ему казалось, что прошли уже годы с той минуты, когда он, всего тричаса тому назад, сидел, дрожа от страха, в церкви. Вдруг он заметил холодноевыражение лица г-жи де Реналь и понял, что она сердится за то, что оносмелился поцеловать ее руку. Но гордость, которая поднималась в нем оттого,что он чувствовал на себе новый и совершенно непривычный для него костюм, дотакой степени лишала его всякого самообладания, а вместе с тем ему такхотелось скрыть свою радость, что все его движения отличались какойто почтиисступленной, судорожной порывистостью. Г-жа де Реналь следила за нимизумленным взором. - Побольше солидности, сударь, - сказал ему г-н де Реналь, - если выжелаете пользоваться уважением моих детей и прислуги. - Сударь, - отвечал Жюльен, - меня стесняет эта новая одежда: я бедныйкрестьянин и никогда ничего не носил, кроме куртки. Я хотел бы, с вашегоразрешения, удалиться в свою комнату, чтобы побыть одному. - Ну, как ты находишь это новое приобретение? - спросил г-н де Ренальсвою супругу. Повинуясь какому-то почти невольному побуждению, в котором она,конечно, и сама не отдавала себе отчета, г-жа де Реналь скрыла правду отмужа. - Я не в таком уж восторге от этого деревенского мальчика и боюсь, какбы все эти ваши любезности не сделали из него нахала: тогда не пройдет имесяца, как вам придется прогнать его. - Ну, что ж, и прогоним. Это обойдется мне в какую-нибудь сотнюфранков, а в Верьере меж тем привыкнут, что у детей господина де Реналя естьгувернер. А этого нельзя добиться, если оставить его в куртке мастерового.Ну, а если прогоним, ясное дело, та черная пара, отрез на которую я взялсейчас у суконщика, останется у меня. Отдам ему только вот эту, что вмастерской нашлась: я его сразу в нее и обрядил. Жюльен пробыл с час у себя в комнате, но для г-жи де Реналь этот часпролетел, как мгновение; как только детям сообщили, что у них теперь будетгувернер, они засыпали мать вопросами. Наконец появился Жюльен. Это уже былдругой человек: мало сказать, что он держался солидно, - нет, это была самавоплощенная солидность. Его представили детям, и он обратился к ним такимтоном, что даже сам г-н де Реналь, и тот удивился. - Я здесь для того, господа, - сказал он им, заканчивая свою речь, -чтобы обучать вас латыни. Вы знаете, что значит отвечать урок. Вот передвами священное писание. - И он показал им маленький томик, в 32-ю долюлиста, в черном переплете. - Здесь рассказывается жизнь господа нашегоИисуса Христа, эта святая книга называется Новым заветом. Я буду постоянноспрашивать вас по этой книге ваши уроки, а теперь спросите меня вы, чтобы явам ответил свой урок. Старший из детей, Адольф, взял книгу. - Откройте ее наугад, - продолжал Жюльен, - и скажите мне первое словолюбого стиха. Я буду вам отвечать наизусть эту святую книгу, которая всемнам должна служить примером в жизни, и не остановлюсь, пока вы сами неостановите меня. Адольф открыл книгу и прочел одно слово, и Жюльен стал без запинкичитать на память всю страницу и с такой легкостью, как если бы он говорил народном языке. Г-н де Реналь с торжеством поглядывал на жену. Дети, видяудивление родителей, смотрели на Жюльена широко раскрытыми глазами. К дверямгостиной подошел лакей; Жюльен продолжал говорить полатыни. Лакей сначалаостановился как вкопанный, постоял минутку и исчез. Затем в дверях появилисьгорничная и кухарка; Адольф уже успел открыть книгу в восьми местах, иЖюльен читал наизусть все с такой же легкостью. - Ах, боже ты мой! Что за красавчик-попик! Да какой молоденький! -невольно воскликнула кухарка, добрая и чрезвычайно набожная девушка. Самолюбие г-на де Реналя было несколько встревожено: собираясьпроэкзаменовать своего нового гувернера, он силился отыскать в памяти хотябы несколько латинских слов; наконец ему удалось припомнить один стих изГорация. Но Жюльен ничего не знал по-латыни, кроме своей Библии. И онответил, нахмурив брови: - Священное звание, к которому я себя готовлю, воспрещает мне читатьтакого нечестивого поэта. Господин де Реналь процитировал еще немало стихов, якобы принадлежащихГорацию, и начал объяснять детям, кто такой был этот Гораций, но мальчики,разинув рты от восхищения, не обращали ни малейшего внимания на то, что имговорил отец. Они смотрели на Жюльена. Видя, что слуги продолжают стоять в дверях, Жюльен решил, что следуетеще продолжить испытание. - Ну, а теперь, - обратился он к самому младшему, - надо, чтобыСтанислав-Ксавье тоже предложил мне какой-нибудь стих из священного писания. Маленький Станислав, просияв от гордости, прочел с грехом пополампервое слово какого-то стиха, и Жюльен прочитал на память всю страницу.Словно нарочно для того, чтобы дать г-ну де Реналю насладиться своимторжеством, в то время как Жюльен читал эту страницу, вошли г-н Вально,владелец превосходных нормандских лошадей, и за ним г-н Шарко де Можирон,помощник префекта округа. Эта сцена утвердила за Жюльеном титул "сударь", -отныне даже слуги не дерзали оспаривать его право на это. Вечером весь Верьер сбежался к мэру, чтобы посмотреть на это чудо.Жюльен отвечал всем с мрачным видом, который удерживал собеседников наизвестном расстоянии. Слава о нем так быстро распространилась по всемугороду, что не прошло и нескольких дней, как г-н де Реналь, опасаясь, как быего кто-нибудь не переманил, предложил ему подписать с ним обязательство надва года. - Нет, сударь, - холодно отвечал Жюльен. - Если вам вздумается прогнатьменя, я вынужден буду уйти. Обязательство, которое связывает только меня, авас ни к чему не обязывает, - это неравная сделка. Я отказываюсь. Жюльен сумел так хорошо себя поставить, что не прошло и месяца с техпор, как он появился в доме, как уже сам г-н де Реналь стал относиться кнему с уважением. Кюре не поддерживал никаких отношений с господами деРеналем и Вально, и никто уж не мог выдать им давнюю страсть Жюльена кНаполеону; сам же он говорил о нем не иначе, как с омерзением.VII ИЗБИРАТЕЛЬНОЕ СРОДСТВО Они не способны тронуть сердце, не причинив ему боль. Современный автор. Дети обожали его; он не питал к ним никакой любви; мысли его былидалеко от них. Что бы ни проделывали малыши, он никогда не терял терпения.Холодный, справедливый, бесстрастный, но тем не менее любимый, - ибо егопоявление все же как-то рассеяло скуку в доме, - он был хорошимвоспитателем. Сам же он испытывал лишь ненависть и отвращение к этомувысшему свету, куда он был допущен, - правда, допущен только к самомукраешку стола, чем, быть может, и объяснялись его ненависть и отвращение.Иногда, сидя за столом во время какого-нибудь званого обеда, он едва сдержи-вал свою ненависть ко всему, что его окружало. Как-то раз в праздник св.Людовика, слушая за столом разглагольствования г-на Вально, Жюльен чуть былоне выдал себя: он убежал в сад под предлогом, что ему надо взглянуть надетей! "Какое восхваление честности! - мысленно восклицал он. - Можноподумать, что это единственная добродетель в мире, а в то же время какоенизкопоклонство, какое пресмыкательство перед человеком, который ужнаверняка удвоил и утроил свое состояние с тех пор, как распоряжаетсяимуществом бедняков. Готов биться об заклад, что он наживается даже на техсредствах, которые отпускает казна на этих несчастных подкидышей, чьябедность поистине должна быть священной и неприкосновенной. Ах, чудовища!Чудовища! Ведь и сам-то я, да, я тоже вроде подкидыша: все меня ненавидят -отец, братья, вся семья". Незадолго до этого праздника св. Людовика Жюльен, повторяя на памятьмолитвы, прогуливался в небольшой роще, расположенной над Аллеей Верности иназывавшейся Бельведер, как вдруг на одной глухой тропинке увидел издалисвоих братьев; ему не удалось избежать встречи с ними. Его прекрасный черныйкостюм, весь его чрезвычайно благопристойный вид и то совершенно искреннеепрезрение, с каким он относился к ним, вызвали такую злобную ненависть уэтих грубых мастеровых, что они набросились на него с кулаками и избили так,что он остался лежать без памяти, весь в крови. Г-жа де Реналь, прогуливаясьв обществе г-на Вально и помощника префекта, случайно зашла в эту рощу и,увидев Жюльена распростертым на земле, решила, что он убит. Она пришла втакое смятение, что у г-на Вально шевельнулось чувство ревности. Но это была преждевременная тревога с его стороны. Жюльен считал г-жуде Реналь красавицей, но ненавидел ее за ее красоту: ведь это было первоепрепятствие на его пути к преуспеянию, и он чуть было не споткнулся о него.Он всячески избегал разговаривать с нею, чтобы у нее скорее изгладился изпамяти тот восторженный порыв, который толкнул его поцеловать у нее руку впервый день. Элиза, горничная г-жи де Реналь, не замедлила влюбиться в юногогувернера: она постоянно говорила о нем со своей госпожой. Любовь Элизынавлекла на Жюльена ненависть одного из лакеев. Как-то однажды он услышал,как этот человек упрекал Элизу: "Вы и говорить-то со мной больше не желаетес тех пор, как этот поганый гувернер появился у нас в доме". Жюльен отнюдьне заслуживал подобного эпитета; но, будучи красивым юношей, он инстинктивноудвоил заботы о своей наружности. Ненависть г-на Вально тоже удвоилась. Онгромогласно заявил, что юному аббату не подобает такое кокетство. Жюльен всвоем черном долгополом сюртуке был похож на монаха, разве что сутаны нехватало. Госпожа де Реналь заметила, что Жюльен частенько разговаривает сЭлизой, и дозналась, что причиной тому является крайняя скудость егогардероба. У него было так мало белья, что ему приходилось то и делоотдавать его в стирку, - за этими-то маленькими одолжениями он и обращался кЭлизе. Эта крайняя бедность, о которой она и не подозревала, растрогала г-жуде Реналь; ей захотелось сделать ему подарок, но она не решалась, и этотвнутренний разлад был первым тяжелым чувством, которое причинил ей Жюльен.До сих пор имя Жюльена и ощущение чистой духовной радости сливались для неевоедино. Мучаясь мыслью о бедности Жюльена, г-жа де Реналь однажды сказаламужу, что следовало бы сделать Жюльену подарок, купить ему белье. - Что за глупости! - отвечал он. - С какой стати делать подаркичеловеку, которым мы довольны и который нам отлично служит? Вот если бы мызаметили, что он отлынивает от своих обязанностей, тогда бы следовалопоощрить его к усердию. Госпоже де Реналь показался унизительным такой взгляд на вещи; однакодо появления Жюльена она бы даже не заметила этого. Теперь, всякий раз, едватолько взгляд ее падал на безукоризненно опрятный, хоть и весьманепритязательный костюм юного аббата, у нее невольно мелькала мысль: "Бедныймальчик, да как же это он ухитряется?" И постепенно все то, чего недоставало Жюльену, стало вызывать в нейодну только жалость и отнюдь не коробило ее. Госпожа де Реналь принадлежала к числу тех провинциалок, которые напервых порах знакомства легко могут показаться глупенькими. У нее не былоникакого житейского опыта, и она совсем не старалась блеснуть в разговоре.Одаренная тонкой и гордой душой, она в своем безотчетном стремлении ксчастью, свойственном всякому живому существу, в большинстве случаев простоне замечала того, что делали эти грубые люди, которыми ее окружила судьба. Будь у нее хоть какое-нибудь образование, она, несомненно, выделяласьбы и своими природными способностями и живостью ума, но в качестве богатойнаследницы она воспитывалась у монахинь, пламенно приверженных "Святомусердцу Иисусову" и воодушевленных кипучей ненавистью ко всем тем французам,которые считались врагами иезуитов. У г-жи де Реналь оказалось достаточноздравого смысла, чтобы очень скоро забыть весь тот вздор, которому ее училив монастыре, но она ничего не обрела взамен и так и жила в полномневежестве. Лесть, которую ей с юных лет расточали как богатой наследнице, инесомненная склонность к пламенному благочестию способствовали тому, что онастала замыкаться в себе. На вид она была необыкновенно уступчива и,казалось, совершенно отреклась от своей воли, и верьерские мужья не упускалислучая ставить это в пример своим женам, что составляло предмет гордостиг-на де Реналя; на самом же деле ее обычное душевное состояние былоследствием глубочайшего высокомерия. Какая-нибудь принцесса, которуювспоминают как пример гордыни, и та проявляла несравненно больше внимания ктому, что делали окружающие ее придворные, чем проявляла эта, такая кроткаяи скромная с виду женщина, ко всему, что бы ни сделал или не сказал еесупруг. До появления Жюльена единственное на что она, в сущности, обращалавнимание, были ее дети. Их маленькие недомогания, их огорчения, их крохотныерадости поглощали всю способность чувствовать у этой души. За всю свою жизньг-жа де Реналь пылала любовью только к господу богу, когда воспитывалась вмонастыре Сердца Иисусова в Безансоне. Хоть она и не снисходила до того, чтобы кому-нибудь говорить об этом,но достаточно было хотя бы легкого озноба или жара у одного из ее сыновей,чтобы она сразу же пришла в такое состояние, как если бы ребенок уже погиб.Грубый смех, пожимание плечами да какая-нибудь избитая фраза по поводуженской блажи - вот все, что она получала в ответ, когда в первые годызамужества в порыве откровенности пыталась поделиться своими чувствами смужем. От такого рода шуточек, в особенности когда речь шла о болезни детей,у г-жи де Реналь сердце переворачивалось в груди. Вот что она обрела взаменугодливой и медоточивой лести иезуитского монастыря, где протекала ееюность. Горе воспитало ее. Гордость не позволяла ей признаться в этихогорчениях даже своей лучшей подруге, г-же Дервиль, и она пребывала вуверенности, что все мужчины таковы, как ее муж, как г-н Вально и помощникпрефекта Шарко де Можирон. Грубость и самое тупое равнодушие ко всему, чтоне имеет отношения к наживе, к чинам или крестам, слепая ненависть ковсякому неугодному им суждению - все это казалось ей столь же естественным упредставителей сильного пола, как то, что они ходят в сапогах и фетровойшляпе. Но даже после стольких лет г-жа де Реналь все-таки не могла привыкнутьк этим толстосумам, в среде которых ей приходилось жить. Это-то и было причиной успеха юного крестьянина Жюльена В симпатии кэтой благородной и гордой душе она познала какую-то живую радость, сиявшуюпрелестью новизны. Госпожа де Реналь очень скоро простила ему и его незнание самых простыхвещей, которое скорей даже умиляло ее, и грубость манер, которую ейудавалось понемногу сглаживать Она находила, что его стоило послушать, дажекогда он говорил о чем-нибудь обыкновенном, ну хотя бы когда он рассказывало несчастной собаке, которая, перебегая улицу, попала под быстро катившуюсякрестьянскую телегу. Зрелище такого несчастья вызвало бы грубый хохот у еесупруга, а тут она видела, как страдальчески сдвигаются тонкие, черные и таккрасиво изогнутые брови Жюльена. Малопомалу ей стало казаться, чтовеликодушие, душевное благородство, человечность - все это присуще толькоодному этому молоденькому аббату. И все то сочувствие и даже восхищение,которые пробуждаются в благородной душе этими высокими добродетелями, онатеперь питала только к нему одному. В Париже отношения Жюльена с г-жой де Реналь не замедлили быразрешиться очень просто, но ведь в Париже любовь - это дитя романов. Юныйгувернер и его робкая госпожа, прочитав три-четыре романа или послушавпесенки в театре Жимназ, не преминули бы выяснить свои взаимоотношения.Романы научили бы их, каковы должны быть их роли, показали бы им примеры,коим надлежит подражать, и рано или поздно, возможно, даже без всякойрадости, может быть, даже нехотя, но имея перед собой такой пример, Жюльениз тщеславия невольно последовал бы ему. В каком-нибудь маленьком городке в Авейроне или в Пиренеях любаяслучайность могла бы ускорить развязку - таково действие знойного климата. Апод нашим более сумрачным небом юноша-бедняк становится честолюбцем толькопотому, что его возвышенная натура заставляет его стремиться к такимрадостям, которые стоят денег; он видит изо дня в день тридцатилетнююженщину, искренне целомудренную, поглощенную заботами о детях и отнюдь несклонную искать в романах образцы для своего поведения. Все идет потихоньку,все в провинции совершается мало-помалу и более естественно. Нередко, задумываясь о бедности юного гувернера, г-жа де Ренальспособна была растрогаться до слез. И вот как-то раз Жюльен застал ее, когдаона плакала. - Ах, сударыня, уж не приключилось ли с вами какой беды? - Нет, мой друг, - отвечала она ему. - Позовите детей и пойдемтегулять. Она взяла его под руку и оперлась на него, что показалось Жюльену оченьстранным. Это было впервые, что она назвала его "мой друг". К концу прогулки Жюльен заметил, что она то и дело краснеет. Оназамедлила шаг. - Вам, наверно, рассказывали, - заговорила она, не глядя на него, - чтоя единственная наследница моей тетки, которая очень богата и живет вБезансоне. Она постоянно посылает мне всякие подарки... А сыновья мои делаюттакие успехи... просто удивительные... Так вот я хотела попросить васпринять от меня маленький подарок в знак моей благодарности. Это просто так,сущие пустяки, всего несколько луидоров вам на белье. Только вот... -добавила она, покраснев еще больше, и замолчала. - Только что, сударыня? - спросил Жюльен. - Не стоит, - прошептала она, опуская голову, - не стоит говорить обэтом моему мужу. - Я человек маленький, сударыня, но я не лакей, - отвечал Жюльен,гневно сверкая глазами, и, остановившись, выпрямился во весь рост. - Вы,конечно, не соизволили об этом подумать. Я бы считал себя ниже всякоголакея, если бы позволил себе скрыть от господина де Реналя что бы то ни былоотносительно моих денег. Госпожа де Реналь чувствовала себя уничтоженной. - Господин мэр, - продолжал Жюльен, - вот уже пять раз, с тех пор как яздесь живу, выдавал мне по тридцать шесть франков Я хоть сейчас могупоказать мою расходную книжку господину де Реналю, да хоть кому угодно, дажегосподину Вально, который меня терпеть не может. После этой отповеди г-жа де Реналь шла рядом с ним бледная,взволнованная, и до самого конца прогулки ни тому, ни другому не удалосьпридумать какого-нибудь предлога, чтобы возобновить разговор. Теперь уже полюбить г-жу де Реналь для гордого сердца Жюльена сталочем-то совершенно немыслимым; а она, она прониклась к нему уважением; онавосхищалась им: как он ее отчитал! Как бы стараясь загладить обиду, которуюона ему невольно нанесла, она теперь разрешила себе окружать его самыминежными заботами. И новизна этих забот доставляла радость г-же де Реналь втечение целой недели. В конце концов ей удалось несколько смягчить гневЖюльена, но ему и в голову не приходило заподозрить в этом что-либо похожеена личную симпатию. "Вот они каковы, - говорил он себе, - эти богачи: втопчут тебя в грязь,а потом думают, что все это можно загладить какими-то ужимками". Сердце г-жи де Реналь было так переполнено, и так оно еще было невинно,что она, несмотря на все свои благие решения не пускаться в откровенности,не могла не рассказать мужу о предложении, которое она сделала Жюльену, и отом, как оно было отвергнуто. - Как! - вскричал страшно возмущенный г-н де Реналь. - И вы допустили,что вам отказал ваш слуга? Госпожа де Реналь, возмущенная этим словом, попыталась было возражать. - Я, сударыня, - отвечал он, - выражаюсь так, как соизволил выразитьсяпокойный принц Конде, представляя своих камергеров молодой супруге. "Все этилюди, - сказал он, - наши слуги". Я вам читал это место из мемуаров деБезанваля, весьма поучительное для поддержания престижа. Всякий, кто недворянин и живет у вас на жалованье, - это слуга ваш. Я с ним поговорю, сэтим господином Жюльеном, и дам ему сто франков. - Ах, друг мой! - промолвила, дрожа всем телом, г-жа де Реналь. - Нухоть по крайней мере так, чтобы слуги не видели. - Ну, еще бы! Они стали бы завидовать - и не без оснований, - сказалсупруг, выходя из комнаты и раздумывая, не слишком ли велика сумма, которуюон назвал. Госпожа де Реналь до того была расстроена, что упала в кресло почти безчувств. "Теперь он постарается унизить Жюльена, и это по моей вине". Онапочувствовала отвращение к мужу и закрыла лицо руками. Теперь уж она даласебе слово: никогда не пускаться с ним в откровенности. Когда она увидела Жюльена, она вся задрожала, у нее так стеснило вгруди, что она не могла выговорить ни слова. В замешательстве она взяла егоза обе руки и крепко пожала их. - Ну как, друг мой, - вымолвила она наконец, - довольны ли вы моиммужем? - Как же мне не быть довольным! - отвечал Жюльен с горькой усмешкой. -Еще бы! Он дал мне сто франков. Госпожа де Реналь смотрела на него словно в нерешительности. - Идемте, дайте мне вашу руку, - внезапно сказала она с такойтвердостью, какой до сих пор Жюльен никогда в ней не замечал. Она решилась пойти с ним в книжную лавку, невзирая на то, чтоверьерский книготорговец слыл ужаснейшим либералом. Там она выбрала надесять луидоров несколько книг в подарок детям. Но все это были книги,которые, как она знала, хотелось иметь Жюльену. Она настояла, чтобы тут же,за прилавком, каждый из детей написал свое имя на тех книгах, которые емудостались. А в то время как г-жа де Реналь радовалась, что нашла способвознаградить Жюльена, он оглядывался по сторонам, удивляясь множеству книг,которые стояли на полках книжной лавки. Никогда еще он не решался войти втакое нечестивое место; сердце его трепетало. Он не только не догадывался отом, что творится в душе г-жи де Реналь, но вовсе и не думал об этом: онвесь был поглощен мыслью, как бы ему придумать какой-нибудь способ раздобытьздесь несколько книг, не замарав своей репутации богослова. Наконец емупришло в голову, что, если за это взяться половчей, то, может быть, удастсявнушить г-ну де Реналю, что для письменных упражнений его сыновей самойподходящей темой были бы жизнеописания знаменитых дворян здешнего края Послецелого месяца стараний Жюльен, наконец, преуспел в своей затее, да такловко, что спустя некоторое время он решился сделать другую попытку иоднажды в разговоре с г-ном де Реналем намекнул ему на некую возможность,которая для высокородного мэра представляла немалое затруднение, речь шла отом, чтобы способствовать обогащению либерала - записаться абонентом в егокнижную лавку. Г-н де Реналь вполне соглашался, что было бы весьма полезнодать его старшему сыну беглое представление de visu [5] о коекакихпроизведениях, о которых может зайти разговор, когда он будет в военнойшколе; но Жюльен видел, что дальше этого г-н мэр не пойдет. Жюльен решил,что тут, вероятно, что-то кроется, но что именно, он не мог догадаться. - Я полагаю, сударь, - сказал он ему как-то раз, - что это, конечно,было бы до крайности непристойно, если бы такое доброе дворянское имя, какРеналь, оказалось в мерзких списках книготорговца. Чело г-на де Реналя прояснилось. - Да и для бедного студента-богослова, - продолжал Жюльен значительноболее угодливым тоном, - тоже было бы темным пятном, если бы кто-нибудьвпоследствии откопал, что его имя значилось среди абонентов книгопродавца,отпускающего книги на дом. Либералы смогут обвинить меня в том, что я бралсамые что ни на есть гнусные книги, и - кто знает - они не постесняютсяприписать под моим именем названия этих поганых книг. Но тут Жюльен заметил, что дал маху. Он видел, как на лице мэра сновапроступает выражение замешательства и досады. Он замолчал "Ага, попался,теперь я его вижу насквозь", - заключил он про себя. Прошло несколько дней, и вот как-то раз в присутствии г-на де Реналястарший мальчик спросил Жюльена, что это за книга, о которой появилосьобъявление в "Котидьен". - Чтобы не давать этим якобинцам повода для зубоскальства, а вместе стем дать мне возможность ответить на вопрос господина Адольфа, можно было бызаписать абонентом в книжную лавку кого-либо из ваших слуг, скажем, лакея. - Вот это недурно придумано, - подхватил, явно обрадовавшись, г-н деРеналь. - Но, во всяком случае, надо будет принять меры, - продолжал Жюльен ссерьезным, чуть ли не горестным видом, который весьма подходит некоторымлюдям, когда они видят, что цель, к которой они так долго стремились,достигнута, - надо будет принять меры, чтобы слуга ваш ни в коем случае небрал никаких романов. Стоит только этим опасным книжкам завестись в доме, иони совратят горничных да и того же слугу. - А политические памфлеты? Вы о них забыли? - с важностью добавил г-нде Реналь. Ему не хотелось обнаруживать своего восхищения этим искусным маневром,который придумал гувернер его детей. Так жизнь Жюльена заполнялась этими маленькими уловками, и их успехинтересовал его много больше, чем та несомненная склонность, которую он безтруда мог бы прочитать в сердце г-жи де Реналь. Душевное состояние, в котором он пребывал до сих пор, теперь сноваовладело им в доме г-на мэра И тут, как на лесопилке своего отца, он глубокопрезирал людей, среди которых жил, и чувствовал, что и они ненавидят его.Слушая изо дня в день разговоры помощника префекта, г-на Вально и прочихдрузей дома о тех или иных событиях, случившихся у них на глазах, он видел,до какой степени их представления не похожи на действительность.Какой-нибудь поступок, которым он мысленно восхищался, неизменно вызываляростное негодование у всех окружающих Он беспрестанно восклицал про себя:"Какие чудовища! Ну и болваны!" Забавно было то, что, проявляя такоевысокомерие, он частенько ровно ничего не понимал из того, о чем ониговорили. За всю свою жизнь он ни с кем не разговаривал откровенно, если несчитать старика-лекаря, а весь небольшой запас знаний, которыми тотрасполагал, ограничивался итальянскими кампаниями Бонапарта и хирургией.Подробные описания самых мучительных операций пленяли юношескую отвагуЖюльена; он говорил себе: - Я бы стерпел, не поморщившись. В первый раз, когда г-жа де Реналь попробовала завязать с ним разговор,не имеющий отношения к воспитанию детей, он стал рассказывать ей охирургических операциях; она побледнела и попросила его перестать. А кроме этого, Жюльен ничего не знал. И хотя жизнь его протекала впостоянном общении с г-жой де Реналь, - стоило им только остаться вдвоем,между ними воцарялось глубокое молчание На людях, в гостиной, как бысмиренно он ни держал себя, она угадывала мелькавшее в его глазах выражениеумственного превосходства над всеми, кто у них бывал в доме. Но как толькоона оставалась с ним наедине, он приходил в явное замешательство. Еетяготило это, ибо она своим женским чутьем угадывала, что замешательство этопроистекает отнюдь не от каких-либо нежных чувств. Руководствуясь невесть какими представлениями о высшем обществе,почерпнутыми из рассказов старикалекаря, Жюльен испытывал крайнеунизительное чувство, если в присутствии женщины посреди общего разговоравдруг наступала пауза, - точно он-то и был виноват в этом неловком молчании.Но чувство это было во сто крат мучительнее, если молчание наступало, когдаон бывал наедине с женщиной. Его воображение, напичканное самыминепостижимыми, поистине испанскими представлениями о том, что надлежитговорить мужчине, когда он остается вдвоем с женщиной, подсказывало ему вэти минуты замешательства совершенно немыслимые вещи. На что он только неотваживался про себя! А вместе с тем он никак не мог прервать этоунизительное молчание. И в силу этого его суровый вид во время долгихпрогулок с г-жой де Реналь и детьми становился еще суровее от переживаемыхим жестоких мучений. Он страшно презирал себя. А если ему на свою бедуудавалось заставить себя заговорить, он изрекал что-нибудь совершеннонелепое. И ужаснее всего было то, что он не только сам видел нелепостьсвоего поведения, но и преувеличивал ее. Но было при этом еще нечто, чего онне мог видеть, - его собственные глаза; а они были так прекрасны, и в нихотражалась такая пламенная душа, что они, подобно хорошим актерам, придавалииной раз чудесный смысл тому, в чем его и в помине не было. Г-жа де Ренальзаметила, что наедине с нею он способен был разговориться только в техслучаях, когда под впечатлением какого-нибудь неожиданного происшествиязабывал о необходимости придумывать комплименты. Так как друзья дома отнюдьне баловали ее никакими блестящими, интересными своей новизной мыслями, онанаслаждалась и восхищалась этими редкими вспышками, в которых обнаруживалсяум Жюльена. После падения Наполеона в провинциальных нравах не допускается большеникакой галантности. Всякий дрожит, как бы его не сместили. Мошенники ищутопоры в конгрегации, и лицемерие процветает вовсю даже в кругах либералов.Скука возрастает. Не остается никаких развлечений, кроме чтения да сельскогохозяйства. Госпожа де Реналь, богатая наследница богобоязненной тетки, выданнаязамуж в шестнадцать лет за немолодого дворянина, за всю свою жизнь никогдане испытывала и не видела ничего хоть сколько-нибудь похожего на любовь.Только ее духовник, добрый кюре Шелан, говорил с ней о любви по случаюухаживаний г-на Вально и нарисовал ей такую отвратительную картину, что этослово в ее представлении было равнозначно самому гнусному разврату. А тонемногое, что она узнала из нескольких романов, случайно попавших ей в руки,казалось ей чем-то совершенно исключительным и даже небывалым. Благодаряэтому неведению г-жа де Реналь, всецело поглощенная Жюльеном, пребывала вполном блаженстве, и ей даже в голову не приходило в чем-либо себя упрекать.VIII МАЛЕНЬКИЕ ПРОИСШЕСТВИЯ Then there were sighs, the deeper for suppression, And stolen glances, sweeter for the theft, And burning blushes, though for no transgression... Don Juan, c. I, st. LXXIV [6]. Ангельская кротость г-жи де Реналь, которая проистекала из еехарактера, а также из того блаженного состояния, в котором она сейчаснаходилась, немного изменяла ей, едва она вспоминала о своей горничнойЭлизе. Девушка эта получила наследство, после чего, придя на исповедь к кюреШелану, призналась ему в своем желании выйти замуж за Жюльена. Кюре от всегосердца порадовался счастью своего любимца, но каково же было его удивление,когда Жюльен самым решительным образом заявил ему, что предложениемадемуазель Элизы для него никак не подходит. - Берегитесь, дитя мое, - сказал кюре, нахмурив брови, - остерегайтесьтого, что происходит в сердце вашем; я готов порадоваться за вас, если выповинуетесь своему призванию и только во имя его готовы презреть такоеизрядное состояние. Вот уж ровно пятьдесят шесть лет стукнуло, как я служусвященником в Верьере и тем не менее меня, по всей видимости, сместят. Ясокрушаюсь об этом, но как-никак у меня есть восемьсот ливров ренты. Я васпосвящаю в такие подробности, чтобы вы не обольщали себя надеждами на то,что может вам принести сан священника. Если вы станете заискивать передлюдьми власть имущими, вы неминуемо обречете себя на вечную гибель.Возможно, вы достигнете благоденствия, но для этого вам придется обижатьбедных, льстить помощнику префекта, мэру, каждому влиятельному лицу иподчиняться их прихотям; такое поведение, то есть то, что в миру называется"умением жить", не всегда бывает для мирянина совсем уж несовместимо соспасением души, но в нашем звании надо выбирать: либо благоденствовать вэтом мире, либо в жизни будущей; середины нет. Ступайте, мой друг,поразмыслите над этим, а через три дня приходите и дайте мне окончательныйответ. Я иногда с сокрушением замечаю некий сумрачный пыл, сокрытый вприроде вашей, который, на мой взгляд, не говорит ни о воздержании, ни обезропотном отречении от благ земных, а ведь эти качества необходимыслужителю церкви. Я знаю, что с вашим умом вы далеко пойдете, но позвольтемне сказать вам откровенно, - добавил добрый кюре со слезами на глазах, -если вы примете сан священника, я со страхом думаю, убережете ли вы своюдушу. Жюльен со стыдом признался себе, что он глубоко растроган: первый раз вжизни он почувствовал, что кто-то его любит; он расплакался от умиления и,чтобы никто не видел его, убежал в лесную чащу, в горы над Верьером. "Что со мной делается? - спрашивал он себя. - Я чувствую, что мог бысто раз жизнь свою отдать за этого добрейшего старика, а ведь как раз он-томне и доказал, что я дурак. Именно его-то мне важнее всего обойти, а он менявидит насквозь. Этот тайный пыл, о котором он говорит, ведь это моя жаждавыйти в люди. Он считает, что я недостоин стать священником, а я-товоображал, что этот мой добровольный отказ от пятисот луидоров ренты внушитему самое высокое представление о моей святости и о моем призвании". "Отныне, - внушал самому себе Жюльен, - я буду полагаться только на течерты моего характера, которые я уж испытал на деле. Кто бы мог сказать, чтоя с таким наслаждением буду обливаться слезами? Что я способен любитьчеловека, который доказал мне, что я дурак?" Через три дня Жюльен, наконец, нашел предлог, которым ему следовало бывооружиться с самого первого дня; этот предлог, в сущности, был клеветой, ноне все ли равно? Он неуверенным голосом признался кюре, что есть однапричина - какая, он не может сказать, потому что это повредило бы третьемулицу, - но она-то с самого начала и отвратила его от этого брака.Разумеется, это бросало тень на Элизу. Отцу Шелану показалось, что все этосвидетельствует только о суетной горячности, отнюдь не похожей на тотсвященный огонь, которому надлежит пылать в душе юного служителя церкви. - Друг мой, - сказал он ему, - для вас было бы много лучше статьдобрым, зажиточным деревенским жителем, семьянином, почтенным иобразованным, чем идти без призвания в священники. Жюльен сумел очень хорошо ответить на эти увещевания: он говорил какраз то, что нужно, то есть выбирал именно те выражения, какие больше всегоподходят ревностному семинаристу; но тон, каким все это произносилось, исверкавший в его очах огонь, который он не умел скрыть, пугали отца Шелана. Однако не следует делать из этого какие-либо нелестные выводы оЖюльене: он тщательно продумывал свои фразы, исполненные весьма тонкого иосторожного лицемерия, и для своего возраста справился с этим не так ужплохо. Что же касается тона и жестов, то ведь он жил среди простых крестьяни не имел перед глазами никаких достойных примеров. В дальнейшем, едватолько он обрел возможность приблизиться к подобного рода мастерам, егожестикуляция сделалась столь же совершенной, сколь и его красноречие. Госпожа де Реналь удивлялась, отчего это ее горничная, с тех пор какполучила наследство, ходит такая невеселая: она видела, что девушкабеспрестанно бегает к кюре и возвращается от него заплаканная; в концеконцов Элиза сама заговорила с ней о своем замужестве. Госпожа де Реналь занемогла; ее кидало то в жар, то в озноб, и онасовсем лишилась сна; она только тогда и была спокойна, когда видела возлесебя свою горничную или Жюльена. Ни о чем другом она думать не могла, кактолько о них, о том, как они будут счастливы, когда поженятся. Этот бедныймаленький домик, где они будут жить на свою ренту в пятьсот луидоров,рисовался ей в совершенно восхитительных красках. Жюльен, конечно, сможетпоступить в магистратуру в Брэ, в двух лье от Верьера, и в таком случае унее будет возможность видеть его время от времени. Госпоже де Реналь стало всерьез казаться, что она сходит с ума; онасказала об этом мужу и в конце концов действительно заболела и слегла.Вечером, когда горничная принесла ей ужин, г-жа де Реналь заметила, чтодевушка плачет. Элиза теперь ужасно раздражала ее, и она прикрикнула на нее,но тут же попросила у нее прощения. Элиза разрыдалась и, всхлипывая,сказала, что, ежели госпожа позволит, она ей расскажет свое горе. - Расскажите, - отвечала г-жа де Реналь. - Ну так вот, сударыня, он отказал мне; видно, злые люди наговорили емупро меня, а он верит. - Кто отказал вам? - произнесла г-жа де Реналь, едва переводя дух. - Да кто же, как не господин Жюльен? - рыдая, промолвила служанка. -Господин кюре как уж его уговаривал; господин кюре говорил, что ему неследует отказывать порядочной девушке из-за того только, что она служит вгорничных. А ведь у самого-то господина Жюльена отец простой плотник, да исам он, пока не поступил к вам, на что жил-то? Госпожа де Реналь уже не слушала: она была до того счастлива, что чутьне лишилась рассудка. Она заставила Элизу несколько раз повторить, чтоЖюльен в самом деле отказал ей, и что это уже окончательно, и нечего инадеяться, что он еще может передумать и принять более разумное решение. - Я сделаю еще одну, последнюю попытку, - сказала г-жа де Ренальдевушке, - я сама поговорю с господином Жюльеном. На другой день после завтрака г-жа де Реналь доставила себе несказанноенаслаждение, отстаивая интересы своей соперницы только затем, чтобы в ответна это в течение целого часа слушать, как Жюльен снова и снова упорноотказывается от руки и состояния Элизы. Жюльен мало-помалу оставил свою осмотрительную уклончивость и в концеконцов очень неглупо отвечал на благоразумные увещевания г-жи де Реналь.Бурный поток радости, хлынувший в ее душу после стольких дней отчаяния,сломил ее силы. Она лишилась чувств. Когда она пришла в себя и ее уложили вее комнате, она попросила оставить ее одну. Она была охвачена чувствомглубочайшего изумления. "Неужели я люблю Жюльена? - спросила она, наконец, самое себя. Это открытие, которое в другое время вызвало бы у нее угрызение совестии потрясло бы ее до глубины души, теперь показалось ей просто чем-тостранным, на что она взирала безучастно, как бы со стороны. Душа ее,обессиленная всем тем, что ей пришлось пережить, стала теперьнечувствительной и неспособной к волнению. Госпожа де Реналь хотела было заняться рукоделием, но тут же уснуламертвым сном, а когда проснулась, все это показалось ей уж не такимстрашным, как должно было бы казаться. Она чувствовала себя такойсчастливой, что не способна была видеть что-либо в дурном свете Эта милаяпровинциалка, чистосердечная и наивная, никогда не растравляла себе душу,чтобы заставить ее острее ощутить какой-нибудь неизведанный оттенок чувстваили огорчения. А до того как в доме появился Жюльен, г-жа де Реналь, целикомпоглощенная бесконечными хозяйственными делами, которые за пределами Парижадостаются в удел всякой доброй матери семейства, относилась к любовнымстрастям примерно так, как мы относимся к лотерее: явное надувательство, итолько сумасшедший может верить, что ему посчастливится. Позвонили к обеду; г-жа де Реналь вспыхнула, услыхав голос Жюльена,возвращавшегося с детьми. Она уже научилась немножко хитрить, с тех пор какполюбила, и, чтобы объяснить свой внезапный румянец, начала жаловаться, чтоу нее страшно болит голова. - Вот все они на один лад, эти женщины, - громко захохотав, сказал г-нде Реналь. - Вечно у них там что-то такое в неисправности. Как ни привыкла г-жа де Реналь к подобного рода шуточкам, на этот разее покоробило. Чтобы отделаться от неприятного чувства, она поглядела наЖюльена, будь он самым что ни на есть страшным уродом, он сейчас все равнопонравился бы ей. Господин де Реналь тщательно подражал обычаям придворной знати и, едватолько наступили первые теплые весенние дни, перебрался в Вержи; это быладеревенька, прославившаяся трагической "Историей Габриэли". В несколькихшагах от живописных развалин старинной готической церкви стоит древний замокс четырьмя башнями, принадлежащий г-ну де Реналю, а кругом парк, разбитыйнаподобие Тюильрийского, с множеством бордюров из букса и с каштановымиаллеями, которые подстригают дважды в год. К нему примыкает участок,усаженный яблонями, - излюбленное место для прогулок. В конце этой фруктовойрощи возвышаются восемь или десять великолепных ореховых деревьев - ихогромная листва уходит чуть ли не на восемьдесят футов в вышину. - Каждый из этих проклятых орехов, - ворчал г-н де Реналь, когда егожена любовалась ими, - отнимает у меня пол-арпана урожая: пшеница невызревает в их тени. Госпожа де Реналь словно впервые почувствовала прелесть природы; онавосхищалась всем, не помня себя от восторга. Чувство, воодушевлявшее ее,делало ее предприимчивой и решительной. Через два дня после их переезда вВержи, как только г-н де Реналь, призываемый своими обязанностями мэра,уехал обратно в город, г-жа де Реналь наняла за свой счет рабочих. Жюльенподал ей мысль проложить узенькую дорожку, которая вилась бы вокругфруктового сада вплоть до громадных орехов и была бы посыпана песком. Тогдадети будут с раннего утра гулять здесь, не рискуя промочить ноги в росистойтраве. Не прошло и суток, как эта идея была приведена в исполнение. Г-жа деРеналь очень весело провела весь этот день с Жюльеном, руководя рабочими. Когда верьерский мэр вернулся из города, он чрезвычайно удивился,увидев уже готовую дорожку. Г-жа де Реналь также, со своей стороны,удивилась его приезду: она совсем забыла о его существовании. Целых двамесяца он с возмущением говорил о ее самочинстве: как это можно было, непосоветовавшись с ним, решиться на такое крупное новшество? И только то, чтог-жа де Реналь взяла этот расход на себя, несколько утешал его. Она целые дни проводила с детьми в саду, гонялась вместе с ними забабочками. Они смастерили себе большие колпаки из светлого газа, при помощикоторых и ловили бедных чешуекрылых. Этому тарабарскому названию научил г-жуде Реналь Жюльен, ибо она выписала из Безансона превосходную книгу Годара, иЖюльен рассказывал ей о необыкновенных нравах этих насекомых. Их безжалостно накалывали булавками на большую картонную рамку, тожеприспособленную Жюльеном. Наконец у г-жи де Реналь и Жюльена нашлась тема для бесед, и ему уже неприходилось больше терпеть невыразимые муки, которые он испытывал в минутымолчания. Они говорили без конца и с величайшим увлечением, хотя всегда опредметах самых невинных. Эта кипучая жизнь, постоянно чем-то заполненная ивеселая, была по вкусу всем, за исключением горничной Элизы, которойприходилось трудиться не покладая рук. "Никогда, даже во время карнавала,когда у нас бывает бал в Верьере, - говорила она, - моя госпожа так незанималась своими туалетами; она по два, по три раза в день меняет платья". Так как в наши намерения не входит льстить кому бы то ни было, мы нестанем отрицать, что г-жа де Реналь, у которой была удивительная кожа, сталатеперь шить себе платья с короткими рукавами и с довольно глубоким вырезом.Она была очень хорошо сложена, и такие наряды шли ей как нельзя лучше. - Никогда вы еще такой молоденькой не выглядели, - говорили ей друзья,приезжавшие иногда из Верьера обедать в Вержи. (Так любезно выражаются внаших краях.) Странное дело - мало кто этому у нас поверит, - но г-жа де Ренальпоистине без всякого умысла предавалась заботам о своем туалете. Ей этодоставляло удовольствие; и без всякой задней мысли, едва только у неевыдавался свободный часок, когда она не охотилась за бабочками с Жюльеном идетьми, она садилась за иглу и вдвоем с Элизой мастерила себе платья. Когдаона один-единственный раз собралась съездить в Верьер, это тоже было вызваножеланием купить на летние платья новую материю, только что полученную изМюлуза. Она привезла с собой в Вержи свою молодую родственницу. Послезамужества г-жа де Реналь незаметно для себя сблизилась с г-жой Дервиль, скоторой она когда-то вместе училась в монастыре Сердца Иисусова. Госпожа Дервиль всегда очень потешалась над всяческими, как онаговорила, "сумасбродными выдумками" своей кузины. "Вот уж мне самой никогдабы не пришло в голову", - говорила она. Свои внезапные выдумки, которые вПариже назвали бы остроумием, г-жа де Реналь считала вздором и стесняласьвысказывать их при муже, но присутствие г-жи Дервиль воодушевляло ее. Онасначала очень робко произносила вслух то, что ей приходило на ум, но когдаподруги подолгу оставались наедине, г-жа де Реналь оживлялась: долгиеутренние часы, которые они проводили вдвоем, пролетали как миг, и обеим былоочень весело. В этот приезд рассудительной г-же Дервиль кузина показалась нетакой веселой, но гораздо более счастливой. Жюльен, в свою очередь, с тех пор как приехал в деревню, чувствовалсебя совсем как ребенок и гонялся за бабочками с таким же удовольствием, каки его питомцы. После того как ему то и дело приходилось сдерживаться и вестисамую замысловатую политику, он теперь, очутившись в этом уединении, нечувствуя на себе ничьих взглядов и инстинктивно не испытывая никакого страхаперед г-жой де Реналь, отдавался радости жизни, которая так живо ощущается вэтом возрасте, да еще среди самых чудесных гор в мире. Госпожа Дервиль с первого же дня показалась Жюльену другом, и он сразуже бросился показывать ей, какой прекрасный вид открывается с последнегоповорота новой дорожки под ореховыми деревьями. Сказать правду, эта панораманичуть не хуже, а может быть, даже и лучше, чем самые живописные ландшафты,которыми могут похвастаться Швейцария и итальянские озера. Если подняться покрутому склону, который начинается в двух шагах от этого места, перед вамивскоре откроются глубокие пропасти, по склонам которых чуть ли не до самойреки тянутся дубовые леса. И вот сюда-то, на вершины отвесных скал, веселый,свободный - и даже, пожалуй, в некотором смысле повелитель дома - Жюльенприводил обеих подруг и наслаждался их восторгом перед этим величественнымзрелищем. - Для меня это как музыка Моцарта, - говорила г-жа Дервиль. Вся красота горных окрестностей Верьера была совершенно отравлена дляЖюльена завистью братьев и присутствием вечно чем-то недовольногодеспота-отца. В Вержи ничто не воскрешало этих горьких воспоминаний; первыйраз в жизни он не видел вокруг себя врагов. Когда г-н де Реналь уезжал вгород - а это случалось часто, - Жюльен разрешал себе читать, и вскоре,вместо того чтобы читать по ночам, да еще пряча лампу под опрокинутымцветочным горшком, он мог преспокойно спать ночью, а днем, в промежуткахмежду занятиями с детьми, забирался на эти утесы с книгой, которая была длянего единственным учителем жизни и неизменным предметом восторгов. И здесь вминуты уныния он обретал сразу и радость, и вдохновение, и утешение. Некоторые изречения Наполеона о женщинах, коекакие рассуждения одостоинствах того или иного романа, бывшего в моде во время егоцарствования, теперь впервые навели Жюльена на мысли, которые у всякогодругого молодого человека явились бы много раньше. Наступили жаркие дни. У них завелся обычай сидеть вечерами под огромнойлипой в нескольких шагах от дома. Там всегда было очень темно. Как-то разЖюльен что-то с воодушевлением рассказывал, от души наслаждаясь тем, что онтак хорошо говорит, а его слушают молодые женщины. Оживленно размахиваяруками, он нечаянно задел руку г-жи де Реналь, которой она оперлась наспинку крашеного деревянного стула, какие обычно ставят в саду. Она мгновенно отдернула руку; и тут Жюльену пришло в голову, что ондолжен добиться, чтобы впредь эта ручка не отдергивалась, когда он еекоснется. Это сознание долга, который ему предстояло свершить, и боязньпоказаться смешным или, вернее, почувствовать себя униженным мгновенноотравили всю его радость.IX ВЕЧЕР В УСАДЬБЕ "Дидона" Герена - прелестный набросок! Штромбек. Когда на другое утро Жюльен увидал г-жу де Реналь, он несколько разокинул ее очень странным взглядом: он наблюдал за ней, словно за врагом, скоторым ему предстояла схватка. Столь разительная перемена в выражении этихвзглядов, происшедшая со вчерашнего дня, привела г-жу де Реналь в сильноесмятение: ведь она так ласкова с ним, а он как будто сердится. Она не всостоянии, была оторвать от него глаз. Присутствие г-жи Дервиль позволяло Жюльену говорить меньше и почтивсецело сосредоточиться на том, что было у него на уме. Весь этот день онтолько тем и занимался, что старался укрепить себя чтением вдохновлявшей егокниги, которая закаляла его дух. Он намного раньше обычного закончил свои занятия с детьми, и, когдапосле этого присутствие г-жи де Реналь заставило его снова целикомпогрузиться в размышления о долге и о чести, он решил, что ему надо во чтобы то ни стало сегодня же вечером добиться, чтобы ее рука осталась в егоруке. Солнце садилось, приближалась решительная минута, и сердце Жюльенанеистово колотилось в груди. Наступил вечер. Он заметил, - и у него точнобремя свалилось с плеч, - что ночь обещает сегодня быть совсем темной. Небо,затянутое низко бегущими облаками, которые погонял знойный ветер,по-видимому, предвещало грозу. Приятельницы загулялись допоздна. Во всем,что бы они ни делали в этот вечер, Жюльену чудилось что-то особенное. Онинаслаждались этой душной погодой, которая для некоторых чувствительных натурсловно усиливает сладость любви. Наконец все уселись - г-жа де Реналь подле Жюльена, г-жа Дервиль рядомсо своей подругой. Поглощенный тем, что ему предстояло совершить, Жюльен нио чем не мог говорить. Разговор не клеился. "Неужели, когда я в первый раз выйду на поединок, я буду вот так жедрожать и чувствовать себя таким же жалким?" - говорил себе Жюльен, ибо, посвоей чрезмерной подозрительности к самому себе и к другим, он не мог несознавать, в каком он сейчас состоянии. Он предпочел бы любую опасность этому мучительному томлению. Он уж нераз молил судьбу, чтобы г-жу де Реналь позвали по какому-нибудь делу в дом ией пришлось бы уйти из сада. Усилие, к которому вынуждал себя Жюльен, былостоль велико, что даже голос у него заметно изменился, а вслед за этимсейчас же задрожал голос и у г-жи де Реналь; но Жюльен этого даже незаметил. Жестокая борьба между долгом и нерешительностью держала его в такомнапряжении, что он не в состоянии был видеть ничего, что происходило вне егосамого. Башенные часы пробили три четверти десятого, а он все еще ни на чтоне решился. Возмущенный собственной трусостью, Жюльен сказал себе: "Кактолько часы пробьют десять, я сделаю то, что обещал себе нынче весь деньсделать вечером, - иначе иду к себе, и пулю в лоб". И вот миновал последний миг ожидания и томительного страха, когдаЖюльен от волнения уже не помнил самого себя, и башенные часы высоко над егоголовой пробили десять. Каждый удар этого рокового колокола отдавался у негов груди и словно заставлял ее содрогаться. Наконец, когда последний, десятый удар пробил и еще гудел в воздухе, онпротянул руку и взял г-жу де Реналь за руку - она тотчас же отдернула ее.Жюльен, плохо сознавая, что делает, снова схватил ее руку. Как ни взволнованон был, он все же невольно поразился - так холодна была эта застывшая рука;он судорожно сжал ее в своей; еще одно, последнее усилие вырваться - и,наконец, ее рука затихла в его руке. Душа его утопала в блаженстве - не оттого, что он был влюблен в г-жу деРеналь, а оттого, что, наконец, кончилась эта чудовищная пытка. Для тогочтобы г-жа Дервиль ничего не заметила, он счел нужным заговорить - голос егозвучал громко и уверенно. Голос г-жи де Реналь, напротив, так прерывался отволнения, что ее подруга решила, что ей нездоровится, и предложила вернутьсядомой. Жюльен почувствовал опасность: "Если г-жа де Реналь уйдет сейчас вгостиную, я опять окажусь в том же невыносимом положении, в каком пробылсегодня целый день. Я так мало еще держал ее руку в своей, что это не можетсчитаться завоеванным мною правом, которое будет признано за мной раз инавсегда". Госпожа Дервиль еще раз предложила пойти домой, и в эту самую минутуЖюльен крепко стиснул в своей руке покорно отдавшуюся ему руку. Госпожа де Реналь, которая уже совсем было поднялась, снова села исказала еле слышным голосом: - Мне, правда, немножко нездоровится, но только, пожалуй, на свежемвоздухе мне лучше. Эти слова так обрадовали Жюльена, что он почувствовал себя на седьмомнебе от счастья; он стал болтать, забыл о всяком притворстве, и обеимподругам, которые его слушали, казалось, что милее и приятнее человека нетна свете. Однако во всем этом красноречии, которое нашло на него таквнезапно, была некоторая доля малодушия. Он ужасно боялся, как бы г-жаДервиль, которую раздражал сильный ветер, видимо, предвещавший грозу, невздумала одна вернуться домой. Тогда ему пришлось бы остаться с глазу наглаз с г-жой де Реналь. У него как-то нечаянно хватило слепого мужествасовершить то, что он сделал, но сказать теперь г-же де Реналь хотя бы однослово было свыше его сил. Как бы мягко она ни упрекнула его, он почувствуетсебя побежденным, и победа, которую он только что одержал, обратится вничто. На его счастье в этот вечер его прочувствованные и приподнятые речизаслужили признание даже г-жи Дервиль, которая частенько говорила, что ондержит себя нелепо, как ребенок, и не находила в нем ничего интересного. Чтоже касается г-жи де Реналь, чья рука покоилась в руке Жюльена, она сейчас недумала ни о чем, она жила словно в забытьи. Эти часы, которые они провелиздесь, под этой огромной липой, посаженной, как утверждала молва, КарломСмелым, остались для нее навсегда счастливейшей порой ее жизни. Она снаслаждением слышала, как вздыхает ветер в густой липовой листве, какстучат, падая на нижние листья, редкие капли начинающегося дождя. Жюльенпропустил без внимания одно обстоятельство, которое могло бы чрезвычайнопорадовать его: г-жа де Реналь на минуту встала, чтобы помочь кузине поднятьцветочную вазу, которую ветер опрокинул им под ноги, и поневоле отняла унего руку, но как только она опять села, она тотчас же чуть ли недобровольно отдала ему руку, как если бы это уже с давних пор вошло у них вобычай. Давно уже пробило двенадцать, пора было уходить из сада; они разошлись.Г-жа де Реналь, совершенно упоенная своей любовью, пребывала в такомблаженном неведении, что даже не упрекала себя ни в чем. Всю ночь она несомкнула глаз: счастье не давало ей уснуть; Жюльен сразу заснул мертвымсном, совершенно изнеможенный той борьбой, которую в течение целого дня велив его сердце застенчивость и гордость. Утром его разбудили в пять; проснувшись, он даже не вспомнил о г-же деРеналь, - если бы она знала это, каким бы это было для нее жестоким ударом!Он выполнил свой долг, героический долг. Упоенный этим сознанием, он заперсяна ключ у себя в комнате и с каким-то новым удовольствием погрузился вописания подвигов своего героя. Когда позвонили к завтраку, он, начитавшись подробных донесений обоперациях Великой Армии, уже забыл о всех своих победах, одержанныхнакануне. Сходя в столовую, он полушутливо подумал: "Надо будет сказать этойженщине, что я влюблен в нее". Но вместо томных взоров, которые он рассчитывал встретить, он увиделсердитую физиономию г-на де Реналя, который уже два часа назад приехал изВерьера и сейчас отнюдь не скрывал своего крайнего неудовольствия тем, чтоЖюльен провел целое утро, не занимаясь с детьми. Нельзя было представитьсебе ничего отвратительнее этого спесивого человека, когда он бывал чемлибонедоволен и считал себя вправе выказывать свое неудовольствие. Каждое едкое слово мужа разрывало сердце г-жи де Реналь. Но Жюльен всееще пребывал в экстазе; весь он был до того поглощен великими делами,которые в течение нескольких часов совершались перед его мысленным взором,что ему трудно было сразу спуститься на землю; грубые замечания г-на деРеналя почти не доходили до него. Наконец он ему ответил довольно резко: - Я себя плохо чувствовал. Тон, каким это было сказано, задел бы, пожалуй, и гораздо менееобидчивого человека, чем верьерский мэр: он чуть было не поддался желаниютотчас же выгнать Жюльена. Его удержало только вошедшее у него в привычкуправило никогда не торопиться в делах. "Этот негодный мальчишка, - подумал он, - создал себе некоторуюрепутацию у меня в доме; Вально, пожалуй, возьмет его к себе, а не то он же-нится на Элизе - ив том и в другом случае он втайне будет смеяться надомной". Однако, несмотря на эти весьма резонные рассуждения, недовольство г-наде Реналя разразилось грубой бранью, которая мало-помалу разозлила Жюльена.Г-жа де Реналь едва удерживалась от слез. Как только поднялись из-за стола,она подошла к Жюльену и, взяв его под руку, предложила пойти погулять; онадружески оперлась на него. Но на все, что бы ни говорила ему г-жа де Реналь,Жюльен только отвечал вполголоса: - Вот каковы они, богатые люди! Господин де Реналь шел рядом с ними, и его присутствие еще усиливалоярость Жюльена. Он вдруг заметил, что г-жа де Реналь как-то слишком явноопирается на него; ему стало противно, он грубо оттолкнул ее и отдернул своюруку. К счастью, г-н де Реналь не заметил этой новой дерзости, ее заметилатолько г-жа Дервиль; приятельница ее расплакалась. Как раз в эту минуту г-нде Реналь принялся швырять камнями в какую-то крестьянскую девочку, котораяосмелилась пойти запретной дорожкой, пересекавшей дальний конец фруктовогосада. - Господин Жюльен, умоляю вас, возьмите себя в руки; подумайте, увсякого ведь бывает дурное настроение, - поспешила заметить ему г-жаДервиль. Жюльен холодно смерил ее взглядом, исполненным самого безграничногопрезрения. Этот взгляд удивил г-жу Дервиль, но он удивил бы ее еще больше, если быона догадалась, что, собственно, он хотел им выразить: она прочла бы в немчто-то вроде смутной надежды на самую яростную месть. Несомненно, такиеминуты унижения я создают робеспьеров. - Ваш Жюльен прямо какой-то неистовый, я его боюсь, - сказала тихо г-жаДервиль своей подруге. - Как же ему не возмущаться? - отвечала та. - После того как ондобился, что дети делают такие поразительные успехи, что тут такого, если онодно утро не позанимался с ними? Нет, правду надо сказать, мужчины ужасногрубый народ. Первый раз в жизни г-жа де Реналь испытывала чтото похожее на желаниеотомстить своему мужу. Лютая ненависть к богачам, которою сейчас пылалЖюльен, готова была вот-вот прорваться наружу. К счастью, г-н де Ренальпозвал садовника и принялся вместе с ним загораживать колючими прутьямизапретную тропинку через фруктовый сад. Жюльен не отвечал ни слова на все телюбезности, которые расточались ему во время прогулки. Едва только г-н деРеналь удалился, как обе приятельницы, ссылаясь на усталость, взяли Жюльенас обеих сторон под руки. Он шел между двумя женщинами, раскрасневшимися от волнения изамешательства. Какой удивительный контраст представляла рядом с ними еговысокомерная бледность, его мрачный, решительный вид! Он презирал этихженщин и все нежные чувства на свете. "Будь у меня хоть пятьсот франков в год, - говорил он себе, - чтобытолько хватило на учение! Эх, послал бы я его к черту!" Погруженный в эти недобрые размышления, он едва удостаивал вниманиялюбезности обеих подруг, а то немногое, что достигало его слуха, раздражалоего, казалось лишенным смысла, вздорным, беспомощным - одним словом, бабьейболтовней. Чтобы только говорить о чем-нибудь и как-то поддержать разговор, г-жаде Реналь между прочим упомянула о том, что муж ее приехал сегодня изВерьера только потому, что купил у одного фермера кукурузную солому(кукурузной соломой в этих краях набивают матрацы). - Муж сейчас уже не вернется сюда, - добавила г-жа де Реналь. - Онпозвал лакея и садовника, и теперь они втроем будут перетряхивать всематрацы в доме. Сегодня утром они набили все матрацы во втором этаже, асейчас отправились в третий. Жюльен переменился в лице; он как-то странно поглядел на г-жу де Ренальи, ускорив шаг, быстро увлек ее вперед. Г-жа Дервиль не стала их догонять. - Спасите меня, - сказал Жюльен г-же де Реналь. - Вы одна только можетеэто сделать. Вы ведь знаете, этот лакей до смерти ненавидит меня. Я долженвам признаться: у меня хранится портрет, он спрятан в матраце. Услышав это, г-жа де Реналь внезапно побледнела. - Только вы одна можете сейчас войти в мою комнату. Пошарьте как-нибудьнезаметно в самом углу матраца, с той стороны, где окно, - вы нащупаете таммаленькую коробочку: гладкая черная картонная коробочка. - Ив ней портрет? - вымолвила г-жа де Реналь, чувствуя, что у нееподкашиваются ноги. Жюльен, заметив ее убитый вид, тотчас воспользовался этим. - У меня к вам еще одна просьба: сделайте милость, сударыня, умоляювас, не глядите на этот портрет - это моя тайна. - Тайна? - шепотом повторила г-жа де Реналь. Но хотя она выросла среди спесивых людей, чванившихся своим богатствоми не помышлявших ни о чем, кроме наживы, любовь, пробудившаяся в этой душе,уже научила ее великодушию. Как ни жестоко она была уязвлена, она ссамоотверженной готовностью стала расспрашивать Жюльена о кое-какихподробностях, которые ей было необходимо знать, чтобы выполнить егопоручение. - Хорошо, - сказала она, уходя, - значит, маленькая круглая коробочка,совсем гладкая, черная? - Да, да, сударыня, - ответил Жюльен тем жестким тоном, которыйпоявляется у людей в минуты опасности. Бледная, точно приговоренная к смерти, она поднялась на третий этаж. Вдовершение ко всем этим нестерпимым мукам она вдруг почувствовала, что ейвот-вот сделается дурно; но сознание, что она должна помочь Жюльену, вернулоей силы. "Я во что бы то ни стало должна достать эту коробку", - сказала онасебе. Она услышала голос мужа, который разговаривал с лакеем как раз вкомнате Жюльена. Но, на ее счастье, они прошли в детскую. Она приподняламатрац и так стремительно засунула руку в солому, что исцарапала себе всепальцы. Но, хоть она и была очень чувствительна к боли, сейчас она ее дажене заметила, так как в тот же момент нащупала гладкую поверхность коробочки.Она схватила ее и выбежала из комнаты. Едва только она избавилась от страха, что ее застанет муж, как мысль обэтой коробке привела ее в такое смятение, что она на самом деле чуть было нелишилась чувств. "Значит, Жюльен влюблен, и вот здесь, у меня в руках, портрет женщины,которую он любит". Терзаясь всеми муками ревности, г-жа де Реналь в изнеможении опустиласьна стул в передней, возле его двери. Ее исключительное неведение помогло ейи на этот раз. Удивление, которое она сейчас испытывала, смягчало ее муки.Вошел Жюльен; он выхватил у нее из рук коробку и, не сказав ни слова, непоблагодарив, бросился к себе в комнату, быстро развел огонь в камине ишвырнул в него коробку. Он стоял бледный, уничтоженный; он сильнопреувеличивал грозившую ему опасность. "Портрет Наполеона, - говорил он себе, качая головой. - И его хранит усебя человек, выказывающий такую ненависть к узурпатору! И портрет этотнаходит господин де Реналь, лютый роялист, который к тому же так обозлен наменя! И надо же проявить такую неосторожность, сзади на портрете, прямо набелом картоне, строки, написанные моей рукой. И уж тут никаких сомнений бытьне может: сразу ясно, что я перед ним преклоняюсь. Каждое мое излияние влюбви помечено числом И последнюю запись я сделал только позавчера. Так бы сразу и кончилась, погибла бы в один миг вся моя репутация, -говорил себе Жюльен, глядя, как пылает его коробочка - А ведь моя репутация- это все, что я имею - только этим я и живу... А какая это жизнь, божемой!" Час спустя, усталый и преисполненный жалости к самому себе, Жюльенсовсем расчувствовался. Встретившись с г-жой де Реналь, он взял ее руку,поднес к своим губам и поцеловал с такой сердечностью, какой ему никогда неудавалось изобразить. Она вся вспыхнула от счастья и вдруг, чуть ли не в тотже миг, оттолкнула его в порыве ревности. Гордость Жюльена, еще неоправившаяся от нанесенного ей недавно удара, лишила его теперь рассудка. Онувидел в г-же де Реналь только богатую даму и ничего более; он с презрениемвыпустил ее руку и удалился В глубоком раздумье пошел он бродить по саду, ивскоре горькая усмешка искривила его губы. "Разгуливаю спокойно, точно я сам себе хозяин. Не обращаю на детейникакого внимания и дождусь того, что мне опять придется выслушиватьунизительные попреки господина де Реналя, - и он будет прав!" И Жюльен побежал в детскую. Младший мальчик, которого он очень любил, стал ласкаться к нему, и этонемножко смягчило его горькие чувства. "Этот меня еще не презирает, - подумал он. Но тут же упрекнул себя замягкосердие, решив, что это опять не что иное, как проявление слабости. -Эти дети ласкают меня так, как приласкали бы охотничью собаку, которую имкупили вчера".X МНОГО БЛАГОРОДСТВА И МАЛО ДЕНЕГ But passion most dissembles, yet betrays, Even by its darkness, as the blacket sky Foretells the heaviest tempest.. Don Juan, c. I. st. LXXIII [7] Господин де Реналь делал обход по всем комнатам замка и теперь опятьпришел в детскую в сопровождении слуг, которые тащили набитые зановоматрацы. Неожиданное появление этого человека было для Жюльена последнейкаплей, переполнившей чашу. Побледнев, он бросился к г-ну де Реналю с таким мрачно-решительнымвидом, какого тот у него еще никогда не видел. Г-н де Реналь остановился иоглянулся на своих слуг. - Сударь, - сказал Жюльен, - неужели вы думаете, что со всяким другимнаставником ваши дети сделали бы такие успехи, как со мной? А если выскажете "нет", - продолжал он, не дожидаясь ответа, - так как же выосмеливаетесь упрекать меня, будто я их забросил? Господин де Реналь, уже оправившись от своего испуга, решил, что этотдрянной мальчишка неспроста позволяет себе такой тон, что у него, должнобыть, навернулось какое-нибудь выгодное предложение и он собирается от нихуйти. А Жюльен, теперь уже не в силах совладать со своей злобой, добавил: - Я, сударь, проживу и без вас. - Право, я очень огорчен, что вы так разволновались, - слегказапинаясь, отвечал г-н де Реналь. Слуги были тут же, шагах в десяти: они оправляли постели. - Не этого я жду от вас, сударь, - вскричал уже совсем рассвирепевшийЖюльен. - Вы вспомните только, какими оскорбительными попреками вы меняосыпали, да еще при женщинах! Господин де Реналь отлично понимал, чего добивается Жюльен; в душе егопроисходила мучительная борьба. И тут Жюльен, не помня себя от ярости,крикнул ему: - Я знаю, сударь, куда идти, когда я выйду из вашего дома! Услышав эти слова, г-н де Реналь мигом представил себе Жюльена в домег-на Вально. - Ну, хорошо, сударь, - промолвил он наконец, тяжко вздохнув и с такимвидом, словно обращался к хирургу, решившись на самую мучительную операцию.- Я согласен на вашу просьбу. Начиная с послезавтра - это как раз будетпервое число - я плачу вам пятьдесят франков в месяц. Жюльен чуть было не расхохотался: он был до такой степени поражен, чтовсю его злобу как рукой сняло. "Выходит, я мало еще презирал это животное! - подумал он. - Вот ужпоистине самое щедрое извинение, на какое только и способна эта низкаядушонка". Дети, которые смотрели на эту сцену, разинув рты, бросились в сад кматери рассказать ей, что господин Жюльен ужас как рассердился, но чтотеперь он будет получать пятьдесят франков в месяц. Жюльен по привычке отправился вслед за ними, даже не взглянув на г-наде Реналя, которого он оставил в величайшем раздражении. "Он уже вскочил мне в сто шестьдесят восемь франков, этот Вально, -говорил себе мэр. - Надо будет порешительней намекнуть ему насчет егопоставок подкидышам". Не прошло и минуты, как Жюльен снова очутился перед ним: - Мне надо пойти исповедаться к моему духовнику господину Шелану; честьимею поставить вас в известность, что я отлучусь на несколько часов. - Ну, что вы, дорогой Жюльен, - промолвил г-н де Реналь с каким-точрезвычайно фальшивым смешком. - Пожалуйста, хоть на целый день и завтра навесь день, мой друг, если вам угодно. Да вы возьмите у садовника лошадь, непешком же вам идти в Верьер. "Ну вот, ясно. Он пошел дать ответ Вально, - подумал г-н де Реналь. -Он ведь мне ничего не обещал; ну что ж, надо дать время остыть этомусорвиголове". Жюльен поспешно удалился и направился в горы, в большой лес, черезкоторый можно было пройти напрямик из Вержи в Верьер. Он вовсе не собиралсясразу идти к г-ну Шелану. У него не было ни малейшего желания сновапритворяться и разыгрывать лицемерную сцену. Ему нужно было хорошенькоразобраться в собственной душе и дать волю обуревавшим его чувствам. "Я выиграл битву, - сказал он себе, как только очутился в лесу, гденикто не мог его видеть, - да, я выиграл битву". Мысль эта представила ему все случившееся с ним в самом выгодном светеи вернула ему душевное равновесие. "Так, значит, я теперь буду получать пятьдесят франков в месяц. Похоже,господин де Реналь здорово струхнул. Но чего он испугался?" И, задумавшись над тем, что, собственно, могло напугать этогопреуспевающего, влиятельного человека, который час тому назад внушал ему та-кую бешеную злобу, Жюльен мало-помалу отдался чувству сладостного покоя. Намгновение его как бы покорила чудесная красота лесной чащи, по которой оншел. Огромные глыбы скал, некогда оторвавшиеся от горы, громоздились вглубине. Могучие буки простирались далеко ввысь, доходя чуть ли не до вершинэтих скал, а под ними царила такая дивная прохлада, тогда как тут же рядом,в каких-нибудь трех шагах, солнце палило так, что нельзя было стоять. Жюльен передохнул немного в тени этих огромных утесов и пошел дальше,забираясь все выше в горы. Вскоре он свернул на еле заметную тропку, кудатолько пастухи поднимались с козами, и, вскарабкавшись по ней на самыйвысокий утес, почувствовал себя, наконец, совершенно отрезанным от всегомира. Это физическое ощущение высоты вызвало улыбку на его губах: оно как быпоказывало ему то состояние, которого жаждал достигнуть его дух. Чистыйгорный воздух приносил с собой ясность и даже какую-то отраду его душе. Мэргорода Верьера по-прежнему олицетворял для него всех богачей и всех наглецовв мире, но он чувствовал, что ненависть, которая только что его душила,несмотря на все ее бурные проявления, не заключала в себе ничего личного.Стоит ему только перестать видеться с г-ном де Реналем, через неделю онзабудет и его, и его замок, и собак, и детей, и всю его семью. "Не понимаю,каким образом я заставил его принести такую огромную жертву. Подумать только- больше пятидесяти экю в год! А за минуту до этого я едва выпутался изтакой ужасной опасности! Вот две победы в один день; правда, во второй смоей стороны нет никаких заслуг; надо бы догадаться все-таки, как это вышло.Но отложим до завтра всякие неприятные размышления". Жюльен стоял на своем высоком утесе и глядел в небо, накаленное жаркимавгустовским солнцем. Кузнечики заливались на лугу, под самым утесом, акогда они вдруг смолкали, всюду вокруг него наступало безмолвие. Он могохватить взглядом местность, простиравшуюся у его ног, на двадцать лье вокружности. Ястреб, сорвавшись со скалы над его головой, бесшумно описывалгромадные круги, время от времени появляясь в поле его зрения Жюльенмашинально следил взором за пернатым хищником. Его спокойные могучиедвижения поражали его; он завидовал этой силе, он завидовал этомуодиночеству. Вот такая была судьба у Наполеона, может быть, и его ожидает такая же?XI ВЕЧЕРОМ Yet julid'b very coldness still Wes kind, And tremulously gentle her small hand Withdrew itself from his, but left behind A little pressure, thrilling, and so bland A slight so very slight that to the mind Tibas but a doubt Don Juan, с I, st LXXI [8] Однако, как-никак, надо было показаться и в Верьере. Ему повезло: едватолько он вышел от кюре, как навстречу ему попался г-н Вально, которому онне преминул рассказать, что ему прибавили жалованье. Вернувшись в Вержи, Жюльен подождал, пока стемнеет, и только тогдаотправился в сад. Он чувствовал душевную усталость от всех этих потрясений,которые он пережил сегодня "А что я им скажу?" - с беспокойством думал он,вспоминая о своих дамах. Ему не приходило в голову, что вот сейчас егодушевное состояние было как раз на уровне тех мелких случайностей, которымиобычно ограничивается весь круг интересов у женщин. Госпожа Дервиль и даже ее подруга частенько не понимали Жюльена, но ион, со своей стороны, тоже только наполовину понимал, что они ему говорят.Таково было действие силы и - уж позволю себе сказать - величия неугомонныхстрастей, обуревавших этого юного честолюбца. У этого необыкновенногосущества в душе что ни день клокотала буря. Направляясь этим вечером в сад, Жюльен склонен был приобщиться кинтересам хорошеньких кузин Они ждали его с нетерпением. Он уселся на своеобычное место возле г-жи де Реналь. Вскоре стало совсем темно Он попробовалбыло завладеть беленькой ручкой, которую он давно уже видел перед собой наспинке стула. Ему сначала как-то неуверенно уступили, а затем все-таки ручкавырвалась, да так решительно, что ясно было: на него сердятся. Жюльен несклонен был настаивать и продолжал весело болтать, как вдруг послышалисьшаги г-на де Реналя. В ушах у Жюльена еще стояли все те грубости, которых он от негонаслушался утром. "А что, если насмеяться над этой тварью, которая все можетсебе позволить за свои деньги? - подумал он. - Вот сейчас взять да изавладеть ручкой его супруги, и именно при нем? Да, да, и я это сделаю, я,тот самый, кого он оплевал с таким презрением". После этого спокойствие, столь необычное для характера Жюльена, тотчаспокинуло его. Им овладело страстное желание - так что он больше ни о чемдругом и думать не мог - добиться во что бы то ни стало, чтобы г-жа деРеналь позволила ему завладеть ее рукой. Господин да Реналь с возмущением заговорил о политике: два-трифабриканта в Верьере вылезли в богачи; пожалуй, они вот-вот станут богачеего; конечно, им не терпится стать ему поперек дороги на выборах, Г-жаДервиль слушала. Жюльен, обозленный этими разглагольствованиями, пододвинулсвой стул поближе к г-же де Реналь. Тьма была такая, что ничего не быловидно. Он осмелился положить свою руку совсем рядом с ее прелестной,обнаженной выше локтя рукой. Его охватил трепет, мысли его спутались, онприльнул щекой к этой прелестной руке и вдруг, осмелев, прижался к нейгубами. Госпожу де Реналь бросило в дрожь. Муж ее был в каких-нибудь четырехшагах; она быстро протянула Жюльену руку и вместе с тем тихонько оттолкнулаего. В то время как г-н де Реналь ругал и проклинал этих мошенников иякобинцев, набивающих себе мошну, Жюльен осыпал страстными поцелуямипротянутую ему руку, но, впрочем, может быть, они казались страстными тольког-же де Реналь. А между тем бедняжка только сегодня, в этот роковой для неедень, держала в своих руках доказательство того, что человек, которого она,сама себе в том не признаваясь, обожала, любит другую. Весь день, покаЖюльена не было, она чувствовала себя бесконечно несчастной, и это заставилоее призадуматься. "Как, неужели я люблю? - говорила она себе. - Я полюбила? Я, замужняяженщина, и вдруг влюбилась? Но ведь никогда в жизни я не испытывала к мужуничего похожего на это страшное наваждение, которое не дает мне ни насекунду забыть о Жюльене. А ведь это, в сущности, дитя, и он относится комне с таким уважением. Конечно, это наваждение пройдет. Да не все ли равномоему мужу, какие чувства я могу питать к этому юноше? Господин де Ренальумер бы со скуки от наших разговоров с Жюльеном, от всех этих фантазий; чтоему до этого? Он занят своими делами, и ведь я у него ничего не отнимаю дляЖюльена". Никакое притворство еще не запятнало чистоты этой невинной души,введенной в заблуждение никогда не изведанной страстью. Она поддаласьобману, но она и не подозревала об этом, а между тем добродетель ее уже инс-тинктивно била тревогу. Вот какая мучительная борьба происходила в ее душе,когда Жюльен появился в саду. Она услышала его голос и чуть ли не в тот жемиг увидела, что он садится рядом с ней. Душа ее встрепенулась, словноокрыленная упоительным счастьем, которое каждый день в течение двух недельне столько прельщало ее, сколько всякий раз снова и снова повергало вбесконечное изумление. Но прошло несколько секунд. "Что же это такое? -сказала она себе. - Значит, достаточно мне только его увидеть, и я ужеготова простить ему все?" Ей стало страшно, и вот тут-то она и отняла у негосвою руку. Его страстные поцелуи - никто ведь никогда так не целовал ее рук -заставили ее сразу забыть о том, что он, может быть, любит другую. Он уже нив чем не был виноват перед ней. Мучительная горечь, рожденная подозрением,мигом исчезла, а чувство блаженства, которое ей даже никогда не снилось,наполнило ее восторгом любви и неудержимой радостью. Этот вечер показалсячудесным всем, за исключением верьерского мэра, который никак не мог забытьо своих разбогатевших фабрикантах. Жюльен уже не помнил ни о своем черномзамысле, ни о своих честолюбивых мечтах, для осуществления которых надо былопреодолеть столько препятствий. Первый раз в жизни испытывал он на себемогущественную силу красоты. В какой-то смутной сладостной истоме, стольнеобычной для него, нежно пожимая эту милую ручку, пленившую его своейнеизъяснимой прелестью, он в полузабытьи слушал шорох липовой листвы, покоторой пробегал мягкий ночной ветер, да далекий лай собак с мельницы наберегу Ду. Однако это его состояние было просто приятным отдыхом, но отнюдь нестрастью. Возвращаясь к себе в комнату, он думал только об одном: какое этобудет блаженство снова взяться сейчас за свою любимую книгу, ибо для юноши вдвадцать лет мысли о "свете" и о том, какое он впечатление в нем произведет,заслоняют все. Вскоре, впрочем, он отложил книгу. Раздумывая о победах Наполеона, онкак-то по-новому взглянул и на свою победу. "Да, я выиграл битву, - сказалон себе. - Так надо же воспользоваться этим; надо раздавить гордость этогоспесивого дворянина, пока еще он отступает. Так именно действовал Наполеон.Надо мне будет потребовать отпуск на три дня: тогда я смогу навестить моегодруга Фуке. А если г-н де Реналь мне откажет, я ему пригрожу, что совсемуйду... Да он, конечно, уступит". Госпожа де Реналь ни на минуту не сомкнула глаз. Ей казалось, что онасовсем не жила до сих пор. Она снова и снова мысленно переживала тосладостное ощущение и блаженство, охватившее ее, когда она почувствовала насвоей руке пламенные поцелуи Жюльена. И вдруг перед ней мелькнуло страшное слово - прелюбодеяние. Все самоеотвратительное, что только низкое, гнусное распутство может вложить впредставление о чувственной любви, вдруг встало перед ней. И эти видениястарались загрязнить нежный, прекрасный образ - ее мечты о Жюльене и осчастье его любить. Будущее рисовалось ей в самых зловещих красках. Она ужевидела, как все презирают ее. Это были ужасные мгновения: душе ее открылись неведомые области. Едватолько ей дано было вкусить никогда не изведанного блаженства, и вот уже онаввергнута в бездну чудовищных мук. Она никогда не представляла себе, чтоможно так страдать; у нее помутился рассудок. На секунду у нее мелькнуламысль сознаться мужу, что она боится полюбить Жюльена. Ей пришлось бы тогдарассказать о нем все. К счастью, ей припомнилось наставление, которое ейкогда-то давно, накануне свадьбы, прочла ее тетка, - наставление о том, какопасно откровенничать с мужем, который в конце концов, как-никак, господинсвоей жены. В полном отчаянии она ломала руки. В голове ее бессвязно возникали мучительные, противоречивые мысли. Тоона дрожала, что Жюльен ее не любит, то вдруг ее охватывал ужас: оначувствовала себя преступницей и содрогалась, как будто ей завтра жепредстояла публичная казнь на городской площади Верьера - стоять у позорногостолба с дощечкой на груди, чтобы весь народ видел и знал, что онапрелюбодейка. У г-жи де Реналь не было ни малейшего жизненного опыта, и ей даже средибела дня, в здравом уме и твердой памяти, не могло прийти в голову, чтосогрешить перед богом - не совсем то же, что стать жертвой всеобщегопрезрения и подвергнуться публичному позору. Когда страшная мысль о прелюбодеянии и о всем том бесчестии, которое,по ее мнению, оно неизбежно влечет за собой, на минуту покидала ее и онаначинала думать о том, как сладостно было бы жить с Жюльеном в невинности, ипогружалась в воспоминания, ее тотчас же снова охватывало ужасноеподозрение, что Жюльен любит другую женщину. Она вспоминала, как онпобледнел, испугавшись, что у него отнимут этот портрет или что онскомпрометирует ее, если этот портрет кто-нибудь увидит. Впервые она виделастрах на этом спокойном, благородном лице. Не было случая, чтобы онкогда-нибудь так волновался из-за нее или из-за детей. И этот новый поводдля мучений, когда она и так уже не знала, куда деваться от горя, переполнилмеру страданий, отпущенную человеческой душе. Г-жа де Реналь невольнозастонала, и ее стоны разбудили служанку. Вдруг она увидела перед собойпламя свечи и Элизу, стоявшую возле ее постели. - Так это вас он любит - вскричала она, не помня себя. Служанка, с изумлением видя, что с ее госпожой творится что-тонеладное, к счастью, не обратила никакого внимания на эти странные слова.Г-жа де Реналь поняла, что допустила какую-то неосторожность. - У меня жар, - сказала она ей, - и я, кажется, бредила. Побудьте здесьсо мной. Вынужденная сдерживаться, она мало-помалу пришла в себя, и ей сталонесколько легче; рассудок, покинувший ее, пока она находилась в полузабытье,теперь снова вернулся к ней. Чтобы избавиться от пристального взглядаслужанки, она приказала ей почитать вслух газету, и, постепенно успокоеннаямонотонным голосом девушки, читавшей какую-то длинную статью из"Quotidienne", г-жа де Реналь пришла к добродетельному решению обращаться сЖюльеном, когда она с ним увидится, как нельзя холоднее.XII ПУТЕШЕСТВИЕ В Париже можно встретить хорошо одетых людей, в провинции попадаютсялюди с характером. Синее. На следующий день, с пяти часов утра, - г-жа де Реналь еще не выходилаиз спальни, - Жюльен уже отпросился у ее мужа на три дня. Неожиданно длянего самого Жюльену вдруг захотелось повидаться с нею; ему вспомнилась еепрелестная ручка. Он вышел в сад; г-жа де Реналь долго заставила себя ждать.Конечно, если бы Жюльен любил, он бы не преминул заметить ее заполуприкрытыми ставнями в окне второго этажа. Она стояла, прижавшись лбом кстеклу, она смотрела на него. Наконец, вопреки всем своим решениям, онавсе-таки рискнула выйти в сад. Вместо обычной бледности на лице ее сейчаспроступал яркий румянец Эта бесхитростная женщина явно была взволнована:какая-то натянутость и даже, пожалуй, недовольство нарушали обычноевыражение невозмутимой ясности, как бы презревшей все пошлые, мирскиезаботы, - той ясности, которая придавала особенное очарование ее небеснымчертам. Жюльен поспешно приблизился к ней; он с восхищением смотрел на еепрекрасные обнаженные руки, полуприкрытые накинутой наспех шалью. Свежийутренний воздух, казалось, заставил еще ярче пылать ее щеки, на которыхпосле пережитых за ночь волнений играл лихорадочный румянец. Ее скромная,трогательная красота и вместе с тем одухотворенная мыслью, - чего невстретишь у простолюдинки, - словно пробудила в Жюльене какое-то свойстводуши, которого он в себе не подозревал. Восхищенный этой красотой, которойжадно упивался его взор, Жюльен нимало не сомневался, что его встретятдружески; он даже и не думал об этом. Каково же было его удивление, когда онвдруг увидел явно подчеркнутую ледяную холодность, в которой он тотчас жезаподозрил желание поставить его на место! Радостная улыбка на его губах сразу исчезла; он вспомнил, какоеположение он занимает, особенно в глазах знатной и богатой наследницы. Лицоего мгновенно изменилось: в нем теперь нельзя было прочесть ничего, кромевысокомерия и злости на самого себя. Его охватило чувство нестерпимой досадыза то, что он дожидался здесь час с лишним, - и только дождался того, чтоего так унизили. "Только дурак может сердиться на других, - рассуждал он про себя. -Камень падает вследствие собственной тяжести. Неужели я навсегда останусьтаким младенцем? Неужели же я никогда не научусь отмерять этим людям ровностолько моей души, сколько полагается за их деньги? Если я хочу, чтобы онименя уважали и чтобы я уважал самого себя, надо дать им понять, что этотолько моя нужда вступает в сделку с их богатством, а сердце мое за тысячулье от их наглости и на такой высоте, где его не могут задеть жалкие,ничтожные знаки их пренебрежения или милости". В то время как эти чувства теснились в душе юного гувернера, на егоподвижном лице появилось выражение уязвленной гордости и жестокогоозлобления. Г-жа де Реналь совершенно растерялась. Добродетельнаяхолодность, которой она решила его встретить, сменилась на ее лице участием- участием, полным тревоги и недоумения перед этой внезапной переменой,совершившейся с ним на ее глазах. Ничего не значащие фразы, которыми принятообмениваться утром насчет здоровья или погоды, застыли на губах у обоих.Жюльен, который сохранил все свое здравомыслие, ибо он не испытывал никакогосмятения страсти, нашел способ показать г-же де Реналь, что он ни в какоймере не считает их отношения дружескими: он не сказал ей ни слова о своемотъезде, откланялся и исчез. В то время как она стояла и смотрела ему вслед, пораженная этимзлобным, презрительным взглядом, который еще только вчера был такимдружеским, к ней подбежал ее старший сын и, бросившись ей на шею, крикнул: - А у нас каникулы: господин Жюльен сегодня уезжает! Услыхав это, г-жа де Реналь вся похолодела; она чувствовала себя такойнесчастной из-за своей добродетели, но она была еще во сто крат несчастнееиз-за своей слабости. Это новое событие заслонило собой все в ее воображении. Все ееблагоразумные намерения мигом улетучились. Ей уж теперь приходилось думатьне о том, чтобы устоять перед этим обворожительным возлюбленным, а о том,что она вот-вот потеряет его навеки. Ей пришлось взять себя в руки, чтобы высидеть за завтраком. Вдовершение всех зол г-н де Реналь и г-жа Дервиль только и говорили, что оботъезде Жюльена. Верьерскому мэру показался несколько странным решительныйтон Жюльена, каким тот заявил, что ему необходимо отлучиться. - Ясно, что мальчишке кто-то сделал выгодное предложение, - в этомможно не сомневаться. Но кто бы это ни был, будь то сам г-н Вально, шестьсотфранков в год на жалованье гувернеру - такая сумма заставит хоть когопризадуматься. Вчера в Верьере ему, должно быть, сказали, чтобы он подождалденька три, пока там подумают, так вот нынче утром, чтобы не давать мнеответа, этот негодный мальчишка улизнул в горы. Подумать только, что мывынуждены считаться с какимто ничтожным мастеровым, который еще и хамит нам,- вот до чего мы дошли! "Если даже мой муж, который не представляет себе, как он жестокооскорбил Жюльена, и тот опасается, как бы он от нас не ушел, так что же я-тодолжна думать? - говорила себе г-жа де Реналь. - Все кончено!" Чтобы выплакаться вволю и не отвечать на расспросы г-жи Дервиль, онасказала, что у нее ужасно болит голова, ушла к себе в спальню и легла впостель. - Вот они, эти женщины, - повторял г-н де Реналь. - Вечно у них тамчто-то не ладится. Уж больно они хитро устроены. И он удалился, посмеиваясь. В то время как г-жа де Реналь, жертва своей несчастной и столь внезапнопоработившей ее страсти, переживала жесточайшие муки, Жюльен весело шагал подороге, и перед его глазами расстилались живописнейшие пейзажи, какимитолько может порадовать глаз горная природа. Ему надо было перевалить черезвысокий хребет к северу от Вержи. Тропинка, по которой он шел среди густойчащи громадных буков, постепенно поднималась, делая беспрестанные петли, посклону высокой горы, что замыкает на севере долину Ду. Взорам путника, ужеминовавшего невысокие холмы, между которыми Ду поворачивает на юг, открылисьтеперь широкие плодородные равнины Бургундии и Божоле. Хотя душа этого юногочестолюбца была весьма мало чувствительна к такого рода красотам, он времяот времени все же невольно останавливался и окидывал взором эту широкую,величественную картину. Наконец он поднялся на вершину большой горы, через которую ему надобыло перевалить, чтобы попасть в уединенную долину, где жил его друг,молодой лесоторговец Фуке. Жюльен вовсе не торопился увидеть Фуке - ни его,ни вообще кого-либо на свете. Укрывшись, словно хищная птица, среди голыхутесов, торчащих на самой вершине большой горы, он заметил бы издалекавсякого, кто бы ни направлялся сюда. Почти на отвесном уступе одного изутесов он увидел небольшую пещеру, забрался в нее и расположился в этомтайном убежище. "Вот уж здесь-то, - сказал он себе с заблестевшими отрадости глазами, - здесь никто не может до меня добраться". Здесь, казалосьему, он отлично может записать некоторые свои мысли, что в любом ином местебыло бы крайне опасно. Каменная четырехугольная глыба заменила ему стол. Онтак увлекся, что еле успевал записывать; он ничего не видел кругом. Наконецон очнулся и заметил, что солнце уже садится за отдаленной грядой горБожоле. "А почему бы мне не остаться здесь на ночь? - подумал он. - Хлеб у меняесть, и я свободен". Произнеся это великое слово, он почувствовал, как душаего встрепенулась от восторга Вечное притворство довело его до того, что онне мог чувствовать себя свободным даже с Фуке. Подперев голову руками,Жюльен сидел в этой маленькой пещере, упиваясь своими мечтами и ощущениемсвободы, и чувствовал себя таким счастливым, как никогда в жизни. Он незаметил, как один за Другим догорели последние отблески заката. Средиобступившей его необъятной тьмы душа его, замирая, созерцала картины,возникавшие в его воображении, картины его будущей жизни в Париже. Преждевсего ему рисовалась прекрасная женщина, такая прекрасная и возвышенная,какой он никогда не встречал в провинции. Он влюблен в нее страстно, и онлюбим... Если он разлучался с ней на несколько мгновений, то лишь затем,чтобы покрыть себя славой и стать еще более достойным ее любви. Юноша, выросший среди унылой действительности парижского света, будь унего даже богатое воображение Жюльена, невольно усмехнулся бы, поймав себяна таких бреднях; великие подвиги и надежды прославиться мигом исчезли бы изего воображения, вытесненные общеизвестной истиной: "Тот, кто красотку своюпокидает, - горе тому! - трижды на дню ему изменяют". Но этому юномукрестьянину казалось, что для совершения самых героических деяний ему нехватает только случая. Между тем глубокая ночь давно сменила день, а до поселка, где жил Фуке,оставалось еще два лье. Прежде чем покинуть свою пещеру, Жюльен развел огоньи старательно сжег все, что написал. Он очень удивил своего приятеля, когда в час ночи постучался в егодверь. Фуке не спал: он корпел над своей отчетностью. Это был высоченныймалый, довольно нескладный, с грубыми чертами лица, с громадным носом; нопод этой отталкивающей внешностью скрывалось неисчерпаемое добродушие. - Уж не поругался ли ты с господином де Реналем, что явился такнежданно-негаданно? Жюльен рассказал ему - так, как он считал нужным, - все, что с нимпроизошло накануне. - Оставайся-ка у меня, - сказал ему Фуке. - Я вижу, ты теперь хорошо ихзнаешь - и господина де Реналя, и Вально, и помощника префекта Можирона, икюре Шелана; ты теперь раскусил все их замысловатые повадки. Тебе сейчас всамую пору заняться торгами по сдаче подрядов. В арифметике ты куда сильнейменя: ты бы у меня книги вел, - я ведь немало зарабатываю моей торговлишкой.Но ведь у самого до всего руки не доходят, а взять себе компаньона боишься:как бы не налететь на мошенника. И вот только из-за этого-то каждый день иупускаешь самые что ни на есть выгодные дела. Да вот, еще только месяц томуназад я дал заработать шесть тысяч франков этому Мишо - ну, знаешь, изСент-Амана, я его лет шесть не видал, просто случайно встретил на торгах вПонтарлье. А почему бы тебе не заработать эти шесть тысяч или хотя бы тритысячи? Ведь будь ты тогда со мной на торгах, я бы накинул цену на этупартию леса и всех бы их тут же и отвадил, так бы она за мной и осталась.Иди ко мне в компаньоны. Это предложение расстроило Жюльена: оно не вязалось с егофантастическими бреднями. За ужином, который эти два друга, наподобиегомеровских героев, готовили себе сами, ибо Фуке жил один, он показалЖюльену свои счета, чтобы доказать ему, как выгодно торговать лесом. Фукебыл высокого мнения об образованности и характере Жюльена. Но вот, наконец, Жюльен остался один в маленькой каморке из еловыхбревен. "А ведь и правда, - сказал он себе, - я могу здесь заработатьнесколько тысяч франков, а потом уже решить спокойно, надеть ли мне военныймундир или поповскую сутану, в зависимости от того, на что тогда будет модаво Франции. Состояньице, которое я к тому времени прикоплю, устранитвсяческие затруднения. Здесь, в горах, где кругом ни души, я понемножкупреодолею свое темное невежество по части всяких важных материй, которымиинтересуются эти салонные господа. Но ведь Фуке не собирается жениться, асам все твердит, что пропадает здесь от одиночества. Ясно, что если он беретсебе в компаньоны человека, который ничего не может вложить в его дело,значит, он только на то и надеется, что уж тот его никогда не покинет". - Неужели же я могу обмануть друга? - с возмущением вскричал Жюльен.Этот странный человек, для которого притворство и полное отсутствие каких быто ни было привязанностей были обычным способом преуспеяния, не мог сейчасдаже и мысли допустить о том, чтобы позволить себе малейшую неделикатностьпо отношению к любящему его другу. Но вдруг Жюльен просиял: он нашел предлог отказаться. "Как? Потерять вбезвестности семь-восемь лет? Да ведь мне к тому времени стукнет ужедвадцать восемь. Бонапарт в этом возрасте совершил свои самые великие дела.А когда я, никому не ведомый, скоплю наконец немножко деньжонок, толкаясь поэтим торгам и добиваясь расположения каких-то жуликоватых чинуш, кто знает,останется ли у меня к тому времени хоть искра священного огня, которыйнеобходим, чтобы прославиться?" На другое утро Жюльен с полным хладнокровием заявил добрейшему Фуке,который считал дело уже решенным, что призвание к святому служению церкви непозволяет ему согласиться на его предложение. Фуке просто в себя прийти немог от изумления. - Да ты подумай, - говорил он ему, - ведь я тебя беру в долю, а не топросто положу тебе четыре тысячи в год! А ты вместо этого хочешь опятьвернуться к своему де Реналю, который тебя с грязью готов смешать. Да когдаты прикопишь сотни две золотых, кто же тебе помешает пойти в твою семинарию?Больше тебе скажу: я сам берусь выхлопотать тебе лучший приход во всейокруге Знаешь, - добавил Фуке, понижая голос, - я ведь им поставляю дрова,господину ***, и господину ***, и господину *** Я им везу самый высший сорт,дубовую плаху, а они мне за это платят, как за валежник, ну и мне,разумеется, верный барыш; лучше этого поместить денежки и не придумаешь. Но Жюльен продолжал твердить о своем призвании Фуке, наконец, решил,что друг его немного свихнулся. На третий день, едва забрезжил рассвет,Жюльен покинул своего приятеля, ему хотелось провести этот день в горахсреди утесов Он разыскал свою маленькую пещерку, но в душе его уже не быломира: его нарушило предложение Фуке. Подобно Геркулесу, ему предстояловыбрать, но выбрать не между пороком и добродетелью, а междупосредственностью, которая обеспечивала ему надежное благосостояние, и всемигероическими мечтами юности. "Значит, у меня нет настоящей твердости, -говорил он себе Это сомнение мучило его больше всего. - Должно быть, я не изтой глины вылеплен, из какой выходят великие люди, раз я боюсь, как бы этивосемь лет, пока я буду добывать себе кусок хлеба, не отняли у меня тойчудесной силы, которая побуждает творить необыкновенные дела".XIII АЖУРНЫЕ ЧУЛКИ Роман - это зеркало, с которым идешь по большой дороге. Сен-Реаль. Когда Жюльен снова увидел живописные развалины старинной вержийскойцеркви, он подумал о том, что за все это время, с позавчерашнего дня, он ниразу не вспомнил о г-же де Реналь. "В тот день, когда я уходил, эта женщинанапомнила мне, какое расстояние нас разделяет, она разговаривала со мной,как с мальчишкойпростолюдином. Ясное дело, она хотела дать мне понять, какона раскаивается в том, что позволила "мне накануне взять ее за руку А дочего все-таки красивая рука! Прелесть! И как она умеет глядеть, эта женщина,с каким благородством!" Возможность скопить некую толику денег на подрядах с Фуке даланекоторый простор течению мыслей Жюльена; они уже не так часто омрачалисьдосадой и не заставляли его мучиться горьким сознанием своей бедности иничтожества в глазах окружающих. Он словно стоял на каком-то возвышении и,взирая оттуда сверху вниз, мог спокойно обозревать и горькую нищету идостаток, который для него был богатством. Он отнюдь не глядел на своеположение глазами философа, но он был достаточно прозорлив, чтобыпочувствовать, что из этого маленького путешествия в горы он вернулся другимчеловеком. Его удивило необыкновенное волнение, с каким его слушала г-жа деРеналь, когда он, по ее просьбе, стал кратко рассказывать о своемпутешествии. Фуке когда-то подумывал о женитьбе и неоднократно разочаровывался влюбви; в разговорах со своим другом он откровенно рассказывал о своихнеудачах. Не раз осчастливленный раньше времени, Фуке обнаруживал, что не онодин пользуется взаимностью своего предмета. Жюльена очень удивляли этирассказы, он узнал из них много нового. Вечно наедине со своим воображением,полный недоверия ко всему окружающему, он был далек от всего, что могло хотьсколько-нибудь просветить его на этот счет. Все это время, пока он отсутствовал, г-жа де Реналь не жила, амучилась; мучения ее были самого разнообразного свойства, но все одинаковоневыносимыми. Она в самом деле занемогла. - Не вздумай выходить вечером в сад, - сказала ей г-жа Дервиль, увидяпоявившегося Жюльена. - Ты нездорова, а вечером сыро, и тебе станет хуже. Госпожа Дервиль с удивлением заметила, что ее подруга, которую г-н деРеналь вечно упрекал за то, что она чересчур уж просто одевается, ни с тогони с сего надела ажурные чулки и прелестные парижские туфельки. За последниетри дня единственным развлечением г-жи де Реналь было шитье; она скроиласебе летнее платье из очень красивой, только что вошедшей в моду материи ибеспрестанно торопила Элизу, чтобы та сшила его как можно скорей. Платьебыло закончено всего через несколько минут после того, как вернулся Жюльен,и г-жа де Реналь тотчас же его надела. У ее подруги теперь уже не оставалосьникаких сомнений. "Она влюблена, несчастная! - сказала себе г-жа Дервиль. Ейбыли теперь совершенно понятны все эти странные недомогания ее приятельницы. Она видела, как та разговаривала с Жюльеном: лицо ее то бледнело, товспыхивало ярким румянцем. Взгляд, полный мучительной тревоги, не отрывалсяот глаз молодого гувернера. Г-жа де Реналь с секунды на секунду ждала, чтоон вот-вот перейдет к объяснениям и скажет, уходит он от них или остается. АЖюльен ничего не говорил просто потому, что он вовсе об этом не думал.Наконец после долгих мучительных колебаний г-жа де Реналь решилась ипрерывающимся голосом, который явно изобличал ее чувства, спросила: - Вы, кажется, собираетесь покинуть ваших питомцев и переходите надругое место? Жюльена поразил неуверенный голос и взгляд, которым смотрела на негог-жа де Реналь. "Эта женщина любит меня, - сказал он себе, - но после тогокак она на минутку позволит себе такую слабость, в которой она по своейгордости сейчас же раскается, и как только она перестанет бояться, что яуйду от них, она снова будет держаться со мной так же надменно". Он мигомпредставил себе это невыгодное для него положение; поколебавшись, онответил. - Мне будет очень тяжело расстаться с такими милыми детьми, тем болееиз такой порядочной семьи; но, возможно, мне придется это сделать. Ведь укаждого есть обязанности и по отношению к самому себе. Выговорив это словечко "порядочной" - одно из аристократическихвыражений, которыми Жюльен только недавно обогатил свой словарь, - онпроникся чувством глубочайшего отвращения. "А я в глазах этой женщины, значит, непорядочный?" - подумал он. Госпожа де Реналь слушала его и восхищалась его умом, его красотой, асердце ее сжималось: ведь он сам сказал ей, что он, может быть, их покинет.Все ее верьерские друзья, приезжавшие в Вержи во время отсутствия Жюльена,наперебой расхваливали ей удивительного молодого человека, которогопосчастливилось откопать ее мужу. Разумеется, это было не потому, что оничто-нибудь понимали в успехах детей. Но то, что он знал наизусть Библию, даеще по-латыни, приводило верьерских обывателей в такой восторг, что он уних, пожалуй, не остынет еще сто лет. Но так как Жюльен ни с кем не разговаривал, он, разумеется, ничего незнал об этом. Будь у г-жи де Реналь хоть чуточку хладнокровия, она быдогадалась поздравить его с тем, что он заслужил такую блестящую репутацию,а это тотчас же успокоило бы гордость Жюльена и он был бы с ней и кроток имил, тем более что ему очень понравилось ее новое платье. Г-жа де Реналь,тоже очень довольная своим нарядным платьем и тем, что сказал ей по этомуповоду Жюльен, предложила ему пройтись по саду, но вскоре призналась, что нев состоянии идти одна. Она оперлась на руку беглеца. Но это не только неприбавило ей силы, а наоборот, почувствовав прикосновение его руки, онасовсем изнемогла. Уже стемнело; едва только они уселись, как Жюльен, воспользовавшисьсвоей давнишней привилегией, осмелился приложиться губами к руке своейпрелестной соседки и затем немедленно завладел этой ручкой. Он думал о том,как храбро поступал со своими возлюбленными Фуке, а отнюдь не о г-же деРеналь: слово "порядочный" все еще лежало камнем у него на сердце. Вдругруку его крепко сжали, но и это не доставило ему ни малейшего удовольствия.Он не только не гордился, он даже не испытывал никакой признательности за течувства, которые она так явно обнаруживала в этот вечер; ее красота, грация,свежесть сегодня почти не трогали его. Душевная чистота, отсутствие каких быто ни было недобрых чувств, безусловно, способствуют продлению юности Убольшинства красивых женщин прежде всего стареет лицо. Жюльен весь вечер был не в духе; до сих пор он возмущался случаем,который ставит человека на ту или иную ступень общественной лестницы; послетого как Фуке предложил ему этот низменный способ разбогатеть, он сталзлиться на самого себя. Весь поглощенный этими мыслями, он изредкаперекидывался двумя-тремя словами со своими дамами и, незаметно для себя,выпустил из своей руки ручку г-жи де Реналь У бедняжки вся душаперевернулась: она увидела в этом свой приговор. Будь она уверена в привязанности Жюльена, может быть, ее добродетельпомогла бы ей устоять против него. Но сейчас, когда она боялась потерять егонавек, она не противилась своему чувству и забылась до того, что сама взялаЖюльена за руку, которую он в рассеянности положил на спинку стула. Ее жествывел из оцепенения юного честолюбца. Как ему хотелось, чтобы на негопоглядели сейчас все эти знатные, спесивые господа, которые за званымобедом, когда он сидел с детьми на заднем конце стола, посматривали на негос такой покровительственной улыбочкой! "Нет, эта женщина не может презиратьменя, - сказал он себе, - а если так, то мне незачем противиться ее красоте,и если я не хочу потерять уважение к самому себе, я должен стать еевозлюбленным". Вряд ли ему пришла бы в голову подобная мысль, если бы он ненаслушался простодушных признаний своего друга. Это внезапное решение несколько развлекло его "Какая-нибудь из этихдвух женщин должна быть непременно моей", - сказал он себе и тут же подумал,что ему было бы гораздо приятнее ухаживать за г-жой Дервиль - не потому, чтоона ему больше нравилась, а лишь потому, что она всегда знала его только вроли наставника, известного своей ученостью, а не простым подмастерьем ссуконной курткой под мышкой, каким он впервые предстал перед г-жой деРеналь. А вот как раз этого юного подмастерья, краснеющего до корней волос,который стоял у подъезда и не решался позвонить, г-жа де Реналь и вспоминалас особенным умилением. Продолжая смотр своих позиций, Жюльен убедился, что ему нельзя и думатьо победе над г-жой Дервиль, которая, надо полагать, догадывается о том, чтог-жа де Реналь неравнодушна к нему. Итак, волей-неволей ему пришлосьостановиться на г-же де Реналь. "А что я знаю об этой женщине? - спрашивалсебя Жюльен. - Я знаю только одно: до моей отлучки я брал ее за руку, а онаотнимала у меня руку; теперь я отнимаю руку, а она сама берет меня за руку ипожимает ее. Прекрасный случай отплатить ей с лихвой за все то презрение,которое она мне выказывала. Бог ее знает, сколько у нее было любовников!Может быть, она только потому меня и выбрала, что ей здесь со мной удобновстречаться?" Вот в этом-то и беда - увы! - чрезмерной цивилизации. Душадвадцатилетнего юноши, получившего кое-какое образование, чуждается всякойнепосредственности, бежит от нее за тридевять земель, а без нее любовьзачастую обращается в самую скучную обязанность. "Я еще потому должен добиться успеха у этой женщины, - продолжалонашептывать Жюльену его мелкое тщеславие, - что если потом кому-нибудьвздумается попрекнуть меня жалким званием гувернера, я смогу намекнуть, чтоменя на это толкнула любовь". Жюльен снова высвободил свою руку, а затем сам схватил руку г-жи деРеналь и сжал ее. Когда они около полуночи поднялись в гостиную, г-жа деРеналь сказала ему тихонько: - Так вы покидаете нас? Вы уйдете от нас? Жюльен вздохнул и ответил: - Мне надо уехать, потому что я влюблен в вас безумно, а это грех,ужасный грех для молодого священника. Госпожа де Реналь вдруг оперлась на его руку так порывисто, чтокоснулась своей щекой горячей щеки Жюльена. Как несхоже прошла ночь для этих двоих людей! Г-жа де Реналь пребывалав совершенном упоении, охваченная восторгом самой возвышенной духовнойстрасти. Юная кокетливая девушка, которая начала рано влюбляться, привыкаетк любовным волнениям, и, когда наступает возраст подлинно страстногочувства, для нее уже нет в нем очарования новизны. Но для г-жи де Реналь,которая никогда не читала романов, все оттенки ее счастья были новы. Никакаямрачная истина или хотя бы признак будущего не расхолаживали ее. Ейпредставлялось, что пройдет еще десять лет и она будет все так же счастлива,как сейчас. Даже мысль о добродетели и клятве верности г-ну де Реналю,мысль, которая так мучила ее несколько дней назад, и та сегодня появиласьнапрасно; она отмахнулась от нее, как от непрошеной гостьи. "Никогда яничего ему не позволю, - говорила себе г-жа де Реналь. - Мы будем жить сЖюльеном так, как жили этот месяц. Это будет мой друг".XIV АНГЛИЙСКИЕ НОЖНИЦЫ Шестнадцатилетняя девушка, щечки как розаны, - и все-таки румянится. Полидори. Что касается Жюльена, то он после предложения Фуке чувствовал себяпросто несчастным; он никак не мог ни на чем остановиться. "Ах, должно быть, у меня не хватает характера! Плохим бы я был солдатому Наполеона. Ну хоть по крайней мере, - заключил он, - мое приключение схозяйкой дома развлечет меня на некоторое время". На его счастье, подобная развязность даже и в этом весьмамалозначительном случае совсем не вязалась с его истинным душевнымсостоянием. Г-жа де Реналь пугала его своим новым нарядным платьем. Этоплатье было для него как бы авангардом Парижа. Его гордость не позволяла емуни в чем полагаться на случай или на собственную находчивость, которая моглабы выручить его в нужный момент. Основываясь на признаниях Фуке и на томнемногом, что он прочел о любви в Библии, он составил себе весьма тщательныйи подробный плац кампании. А так как он все же находился в большом смятении,хоть и не сознавался себе в этом" он решился записать для себя этот план. Утром в гостиной г-жа де Реналь очутилась на минутку наедине с ним. - Вас зовут Жюльен. А как ваше второе имя? - спросила она. На этот столь лестный вопрос наш герой не сумел ничего ответить.Подобная возможность не была предусмотрена в его плане. Не будь у него вголове этого дурацкого плана, его находчивый ум тут же пришел бы ему навыручку, а неожиданность только подстегнула бы его остроумие. От сознания собственной неловкости он еще больше смешался. Г-жа деРеналь тут же простила ему его замешательство. Оно показалось ейумилительно-простосердечным. По ее мнению, как раз только этого-топростосердечия и недоставало в манерах этого молодого человека, которого всесчитали таким умным. - Твой юный учитель внушает мне сильное недоверие, - не раз говорила ейг-жа Дервиль. - У него такой вид, точно он все обдумывает и шагу не ступит,не рассчитав заранее. Вот уж себе на уме! Жюльен испытывал острое чувство унижения оттого, что так глупорастерялся и не сумел ответить г-же де Реналь. "Такой человек, как я, обязан перед самим собой загладить этот промах",- решил он и, улучив момент, когда они переходили из одной комнаты в другую,он, повинуясь этому чувству долга, поцеловал г-жу де Реналь. Трудно было придумать что-либо более неуместное, более неприятное и длянего и для нее, и, вдобавок ко всему, более безрассудное. Их чуть было незаметили. Г-жа де Реналь подумала: не сошел ли он с ума? Она испугалась ивместе с тем страшно возмутилась. Эта нелепая выходка напомнила ей г-наВально. "Что, если бы я была здесь совсем одна с ним?" - подумала она. И вся еедобродетель вернулась к ней, ибо любовь стушевалась. Она постаралась устроить так, чтобы кто-нибудь из мальчиков постояннонаходился при ней. День тянулся скучно для Жюльена; он с величайшей неловкостью пыталсяпроводить в жизнь свой план обольщения. Ни разу он не взглянул просто наг-жу де Реналь, он кидал на нее только многозначительные взоры. Однако онбыл не настолько глуп, чтобы не заметить, что ему совсем не удается бытьлюбезным, а еще того менее - обольстительным. Госпожа де Реналь просто опомниться не могла, так удивляла ее и эта егонеловкость и эта невероятная дерзость. "А может быть это первая любовьзаставляет то робеть, то забываться умного человека, - наконец догадаласьона, и ее охватила неизъяснимая радость. - Но может ли это быть? Значит, моясоперница его не любила?" После завтрака г-жа де Реналь прошла в гостиную; к ней явился с визитомгосподин Шарко де Можирон, помощник префекта в Брэ. Она уселась за высокиепяльцы и занялась вышиванием. Рядом с ней сидела г-жа Дервиль. И вот тут-то,средь бела дня, нашего героя вдруг осенило пододвинуть свой сапог и легоньконаступить им на хорошенькую ножку г-жи де Реналь в ту самую минуту, когда ееажурные чулочки и изящные парижские туфельки, несомненно, привлекали взорыгалантного помощника префекта. Госпожа де Реналь испугалась не на шутку; она уронила на пол ножницы,клубок шерсти, все свои иголки - и все это только для того, чтобы жестЖюльена мог кое-как сойти за неловкую попытку подхватить на летусоскользнувшие со столика ножницы. К счастью, эти маленькие ножницы изанглийской стали сломались, и г-жа де Реналь принялась горько сетовать, чтоЖюльен не подоспел вовремя. - Вы ведь видели, как они у меня выскользнули? Вы заметили это раньшеменя и могли бы их подхватить, а вместо этого вы с вашим усердием толькопребольно ударили меня по ноге. Все это обмануло помощника префекта, но отнюдь не г-жу Дервиль. "Уэтого хорошенького мальчишки преглупые манеры! - подумала она; житейскаямудрость провинциального света таких промахов не прощает. Г-жа де Ренальулучила минутку и сказала Жюльену: - Будьте осторожны, я вам это приказываю. Жюльен сам сознавал свою неловкость, и ему было очень досадно. Он долгорассуждал сам с собой, следует ли ему рассердиться на это "я вамприказываю". У него хватило ума додуматься: "Она могла сказать мне - яприказываю, если бы речь шла о чем-нибудь, что касается детей и ихвоспитания; но если она отвечает на мою любовь, она должна считать, чтомежду нами полное равенство. Какая это любовь, если нет равенства..." И всемысли его сосредоточились на том, чтобы откопать в памяти разные прописныеистины по поводу равенства. Он злобно повторял про себя стих Корнеля,который несколько дней тому назад прочла ему г-жа Дервиль: ...Любовь Сама есть равенство - она его не ищет. Жюльен упорно продолжал разыгрывать донжуана, а так как у него ещеникогда в жизни не было ни одной возлюбленной, он весь этот день вел себякак последний дурак. Одно только он рассудил правильно: досадуя на себя и наг-жу де Реналь и с ужасом думая о том, что приближается вечер и ему опятьпридется сидеть рядом с ней в саду, в темноте, он сказал г-ну де Реналю, чтоему надо отправиться в Верьер, к кюре, и ушел сразу же после обеда, авернулся совсем поздно, ночью. Когда Жюльен пришел к г-ну Шелану, оказалось, что тот перебирается изсвоего прихода: в конце концов его все-таки сместили, а его место занялвикарий Малой. Жюльен принялся помогать старику кюре, и тут ему пришло вголову написать Фуке, что он отказался от его дружеского предложения, потомучто всей душой верил в свое призвание к служению церкви, но что сейчас онувидел такую вопиющую несправедливость, что его берет сомнение, не полезнеели ему будет для спасения души отказаться от мысли о священном сане. Жюльен был в восторге от своей блестящей идеи воспользоваться смещениемкюре и сделать себе из этого лазейку, чтобы иметь возможность обратиться кторговле, если унылое благоразумие возьмет в его душе верх над героизмом.XV ПЕТУХ ПРОПЕЛ Любовь - амор по-латыни, От любви бывает мор, Море слез, тоски пустыня, Мрак, морока и позор. Гербовник любви. Будь у Жюльена хоть немного хитрости, которую он себе такнеосновательно приписывал, он бы не преминул поздравить себя на следующийдень с блистательными результатами, которых достиг своим путешествием вВерьер. Он исчез - и все его промахи были забыты. Но он был мрачен весьдень, и только уж совсем вечером ему пришла в голову поистине удивительнаямысль, которую он тут же с невероятной смелостью сообщил г-же де Реналь Едваони уселись в саду, Жюльен, не подождав даже, пока стемнеет, приблизил губык уху г-жи де Реналь и, рискуя всерьез опорочить ее доброе имя, сказал ей: - Сударыня, сегодня ночью ровно в два часа я буду в вашей комнате - мненеобходимо поговорить с вами. Жюльен дрожал от страха - а вдруг она ответит согласием! Рольсоблазнителя до такой степени угнетала его, что если бы он только мог датьсебе волю, он на несколько дней заперся бы у себя в комнате, чтобы вовсе невидеть своих дам. Он понимал, что своим "замечательным" вчерашним поведениемон испортил все, что ему так легко досталось накануне, и теперь он просто незнал, как быть. Госпожа де Реналь на это дерзкое заявление, которое осмелился ейсделать Жюльен, ответила самым искренним и нимало не преувеличеннымнегодованием. Ему почудилось презрение в ее кратком ответе. Несомненно, вэтой фразе, произнесенной почти шепотом, присутствовало словечко "фу". Подпредлогом, будто ему надо что-то сказать детям, Жюльен отправился к ним вкомнату, а вернувшись, сел около г-жи Дервиль и как можно дальше от г-жи деРеналь. Таким образом, он совершенно лишил себя всякой возможности взять ееза руку. Разговор принял серьезный характер, и Жюльен с честью поддерживалего, если не считать нескольких пауз, когда он вдруг снова начинал ломатьсебе голову. "Как бы мне придумать какой-нибудь ловкий маневр, - говорил онсебе, - чтобы заставить г-жу де Реналь снова выказывать мне то явноерасположение, которое три дня тому назад позволяло мне думать, что она моя?" Жюльен был чрезвычайно подавлен этим почти безвыходным положением, докоторого он сам довел свои дела. А между тем счастливый исход привел бы егов еще большее замешательство. Когда около двенадцати все разошлись, он с мрачной уверенностью решилпро себя, что г-жа Дервиль относится к нему с глубочайшим презрением и чтоего дела с г-жой де Реналь обстоят не лучше. В самом отвратительном расположении духа, чувствуя себя донельзяуниженным, Жюльен никак не мог заснуть. Однако он не допускал мысли броситьвсе это притворство, отказаться от своих планов и жить изо дня в день подлег-жи де Реналь, довольствуясь, как дитя, теми радостями, которые приноситвсякий новый день. Он ломал себе голову, придумывая разные искусные маневры, которыеспустя несколько секунд казались ему совершенно нелепыми; словом, ончувствовал себя глубоко несчастным, как вдруг на больших часах замка пробилодва. Этот звон заставил его очнуться - так очнулся апостол Петр, услышав,что пропел петух. Он почувствовал, что произошло нечто ужасное. С той самойминуты, как он осмелился сделать ей это дерзкое предложение, он больше ниразу не вспомнил о нем: ведь она так рассердилась на него! "Я сказал ей, что приду к ней в два часа, - рассуждал он сам с собой,поднимаясь с постели, - я могу быть невеждой и грубияном, как оно, конечно,и полагается крестьянскому сыну, - г-жа Дервиль совершенно ясно дала мне этопонять, - но я по крайней мере докажу, что я не ничтожество". Поистине Жюльен с полным основанием мог гордиться своим мужеством;никогда еще не подвергал он себя такому чудовищному насилию. Отворяя дверьсвоей комнаты, он так дрожал, что у него подгибались колени и он вынужденбыл прислониться к стене. Он нарочно не надел башмаков. Выйдя в коридор, он подошел к двери г-наде Реналя и прислушался: оттуда доносился громкий храп. Его охватило полноеотчаяние Значит, у него уже теперь нет никакого предлога не пойти к ней Но -бог ты мой! - что он там будет делать? У него не было никакого плана, а еслибы даже и был, он чувствовал себя сейчас до такой степени растерянным, чтовсе равно не мог бы его выполнить. Наконец, сделав над собой невероятное усилие, чувствуя, что ему втысячу раз легче было бы пойти на смертную казнь, он вошел в маленькийкоридорчик, примыкавший к спальне г-жи де Реналь. Дрожащей рукой он отворилдверь, которая пронзительно скрипнула. Спальня была освещена, на камине под колпачком горел ночник - вот беда,только этого не хватало! Увидев его, г-жа де Реналь мгновенно вскочила спостели. "Несчастный!" - вскричала она. Произошло маленькое замешательство.И тут у Жюльена вылетели из головы все его тщеславные бредни, и он сталпросто самим собой Быть отвергнутым такой прелестной женщиной показалось емувеличайшим несчастьем. В ответ на ее упреки он бросился к ее ногам иобхватил ее колени. А так как она продолжала бранить его, и страшно сурово,он вдруг разрыдался. Когда через несколько часов Жюльен вышел из спальни г-жи де Реналь, пронего можно было сказать, как принято говорить в романах, что больше ему ужничего не оставалось желать. И в самом деле, любовь, которую он к себевнушил, и то неожиданное впечатление, какое произвели на него ее прелести,даровали ему победу, коей он никогда не достиг бы всеми своими неуклюжимихитростями. Но даже и в самые сладостные мгновения этот человек, жертва своейнелепой гордыни, пытался разыгрывать покорителя женских сердец и прилагалневероятные старания испортить все, что в нем было привлекательного Вместотого чтобы упиваться восторгами, пробужденными им самим, и раскаянием,которое еще увеличивало их пылкость, он ни на минуту не позволял себе забытьо своем долге. Он боялся, что потом будет горько сожалеть, что навсегдауронил себя в собственных глазах, если хоть немножко отступит от тогоидеала, который он сам для себя выдумал. Короче говоря, как раз то, чтоделало Жюльена существом высшего порядка, и мешало ему вкушать счастье,которое само шло ему в руки. Так шестнадцатилетняя девушка сочаровательнейшим цветом лица считает своим долгом румяниться, отправляясьна бал. Перепугавшись до смерти при виде Жюльена, г-жа де Реналь сначала ужаснорастерялась, а потом уже никак не могла справиться со своим смятением. СлезыЖюльена, его отчаяние сразили ее. Даже когда ей уж не в чем было отказывать Жюльену, она вдруг снова впорыве самого искреннего негодования отталкивала его и тут же сновабросалась в его объятия Во всем этом не было ничего преднамеренного. Она ужесчитала себя бесповоротно погибшей и, преследуемая видением ада, пряталасьна груди Жюльена и осыпала его бурными ласками Словом, здесь было все, чтотолько возможно для полного блаженства нашего героя, вплоть до природнойпылкости, разбуженной им в этой женщине, если бы он только умел насладитьсявсем этим Жюльен уже ушел, а она долго еще трепетала в страстном волнении изамирала от ужаса, терзаемая муками раскаяния. "Боже мой! Это и есть счастье любви? И это все? - вот какова былапервая мысль Жюльена, когда он очутился один у себя в комнате. Он пребывал втом состоянии искреннего изумления и смутной растерянности, которыеовладевают душой, когда она наконец достигла того, к чему так долгостремилась. Она привыкла желать, но теперь желать уже нечего, а воспоминанийу нее еще нет. Как солдат, возвратившийся с парада, Жюльен тщательноперебирал в памяти все подробности своего поведения. "Не упустил ли ячего-нибудь из того, что мне повелевает мой долг? Хорошо ли я сыграл своюроль?" И какую роль? Роль человека, привыкшего быть неотразимым в глазахженщин.XVI НАЗАВТРА Не turns his lip to hers, and with his hand. Cali'd back the tangles of her wandering hair. Don Juan, c. I, st. CLXX [9]. На счастье Жюльена, г-жа де Реналь была так изумлена и потрясена, чтоне могла заметить нелепого поведения этого человека, который в один миг сталдля нее всем на свете. Когда уже начало светать, она стала уговаривать его, чтобы он ушел. - Боже мой, - говорила она, - если только муж услышит шум, я погибла! Жюльен, который за все это время успел придумать немало всяких фраз,вспомнил одну из них. - А вам было бы жаль расстаться с жизнью? - Ах, сейчас - да, ужасно! Но все равно я бы не пожалела о том, чтоузнала вас. Жюльен счел долгом для поддержания своего достоинства выйти от нее,когда уже было совсем светло, и без всяких предосторожностей. Неослабное внимание, с каким он постоянно следил за каждым своимдвижением, одержимый нелепой идеей показать себя опытным мужчиной, оказалосьвсе-таки полезным в одном отношении: когда они встретились с г-жой де Ренальза завтраком, его поведение было верхом осторожности. А она не могла взглянуть на него без того, чтобы не покраснеть докорней волос, а вместе с тем не могла прожить и секунды без того, чтобы непоглядеть на него; она сама чувствовала, что смущается, и оттого, что онаизо всех сил старалась скрыть это, смущалась вдвое. Жюльен только один разподнял на нее глаза. Г-жа де Реналь сначала восхищалась его выдержкой. Нокогда этот единственный взгляд так больше и не повторился, она испугалась"Неужели он уже разлюбил меня? Увы! Я стара для него, я на целых десять летстарше!" Когда они шли из столовой в сад, она вдруг схватила его руку и крепкосжала ее. Изумленный и застигнутый врасплох этим необычайным проявлениемлюбви, он посмотрел на нее пламенным взором. Она показалась ему такойкрасивой за завтраком! Правда, он сидел, опустив глаза, но все время онтолько и представлял себе, как она необыкновенно прелестна. Этот взглядутешил г-жу де Реналь; он не совсем рассеял ее опасения, но как раз эти-тоопасения почти совсем заглушали ее угрызения совести по отношению к мужу. За завтраком муж ровно ничего не заметил, но нельзя было бы сказатьэтого о г-же Дервиль; она решила, что г-жа де Реналь стоит на краю бездны. Втечение целого дня, движимая отважным и решительным чувством дружбы, она непереставала донимать свою подругу разными намеками, чтобы изобразить ей всамых зловещих красках страшную опасность, которой она себя подвергала. Госпожа де Реналь горела нетерпением поскорее очутиться наедине сЖюльеном; ей так хотелось спросить его, любит ли он ее еще. Несмотря на всюсвою беспредельную кротость, она несколько раз порывалась сказать подруге,что она лишняя. Вечером в саду г-жа Дервиль устроила так, что ей удалось сесть междуг-жой де Реналь и Жюльеном. И г-жа де Реналь, которая лелеяла упоительнуюмечту - как она сейчас крепко сожмет руку Жюльена и поднесет ее к своимгубам, - не смогла даже перекинуться с ним ни единым словом. Это препятствие только усилило ее смятение. Она горько упрекала самоесебя. Она так бранила Жюльена за его безрассудство, когда он явился к ней впрошлую ночь, что теперь дрожала от страха: а вдруг он сегодня не придет?Она рано ушла из сада и затворилась у себя в комнате. Но от нетерпения ей несиделось на месте; она подошла к двери Жюльена и прислушалась Однако, как нитерзали ее беспокойство и страсть, она все же не решилась войти. Такойпоступок казался ей уж последней степенью падения, ибо в провинции этонеисчерпаемая тема для ехидства. Слуги еще не все легли спать В конце концов, вынужденная бытьосторожной, г-жа де Реналь волей-неволей вернулась к себе. Два часа ожиданиятянулись для нее словно два столетия непрерывной пытки. Однако Жюльен был слишком верен тому, что он называл своим "долгом",чтобы позволить себе хоть чем-либо отступить от предписанного им себе плана. Как только пробило час, он тихонько вышел из своей комнаты,удостоверился, что хозяин дома крепко спит, и явился к г-же де Реналь. Наэтот раз он вкусил больше счастья возле своей возлюбленной, ибо он был нетак сосредоточен на том, чтобы играть эту роль. У него открылись глаза, и онобрел способность слышать. То, что г-жа де Реналь сказала ему о своемвозрасте, внушило ему некоторую уверенность в себе. - Ах, боже мой! Ведь я на десять лет старше вас! Может ли это быть,чтобы вы меня любили? - твердила она ему без всякого умысла, просто потому,что эта мысль угнетала ее. Жюльен не понимал, чем она так огорчается, но видел, что она огорчаетсяискренне, и почти совсем забыл свой страх показаться смешным. Нелепое опасение, что к нему из-за его низкого происхождения относятсякак к любовнику-слуге, тоже рассеялось. По мере того как пылкость Жюльенавливала успокоение в сердце его робкой возлюбленной, она понемногу отходиладушой и обретала способность приглядываться к своему милому. К счастью, унего нынче ночью почти не замечалось той озабоченности, из-за которойвчерашнее свидание было для него только победой, а отнюдь не наслаждением.Если бы только она заметила его старания выдержать роль, это печальноеоткрытие навсегда отравило бы ей все счастье. Она бы сказала себе, что этоне что иное, как плачевное следствие огромной разницы лет. Хотя г-жа де Реналь никогда не задумывалась над вопросами любви,неравенство лет, вслед за неравенством состояний, - одна из неисчерпаемыхтем, излюбленный конек провинциального зубоскальства всякий раз, когда речьзаходит о любви. Прошло несколько дней, и Жюльен со всем пылом юности влюбился безпамяти. "Нет, надо признаться, - рассуждал он сам с собой, - она так добра, нупросто ангельская душа, а по красоте может ли кто с ней сравниться?" Он уже почти выкинул из головы мысль о необходимости выдерживать роль.Как-то в минуту откровенности он даже признался ей во всех своих опасениях.Каким бурным проявлением любви было встречено это признание! "Так, значит, уменя не было счастливой соперницы! - в восторге повторяла себе г-жа деРеналь. Она даже решилась спросить его, что это был за портрет, над которымон так дрожал. Жюльен поклялся, что это был портрет мужчины. В редкие минуты относительного хладнокровия, когда к г-же де Ренальвозвращалась способность размышлять, ее охватывало чувство бесконечногоудивления: как это на свете существует такое счастье, о котором она никогдадаже не подозревала?! "Ах! Почему я не встретилась с Жюльеном лет десять тому назад, -мысленно восклицала она, - когда я еще могла считаться хорошенькой!" Жюльену, разумеется, не приходили в голову подобные мысли. Любовь его взначительной мере все еще питалась тщеславием: его радовало, что он, нищий,ничтожное, презренное существо, обладает такой красивой женщиной. Его бурныевосторги, его пламенное преклонение перед красотой своей возлюбленной вконце концов несколько рассеяли ее опасения относительно разницы лет. Будь унее хоть сколько-нибудь житейского опыта, который у тридцатилетней женщины вболее просвещенной среде накопился бы уже давно, она бы беспрестанномучилась страхом, долго ли продлится такая любовь, ибо, казалось, любовь этатолько и держится тем, что все ей ново, все изумляет и сладостно льститсамолюбию. Когда Жюльен забывал о своих честолюбивых стремлениях, он способен былискренне восхищаться даже шляпками, даже платьями г-жи де Реналь. Он таял отблаженства, вдыхая их аромат. Он раскрывал дверцы ее зеркального шкафа ичасами стоял перед ним, любуясь красотой и порядком, который там царил. Егоподруга стояла, прижавшись к нему, и смотрела на него, а он - он глядел навсе эти драгоценные безделушки и наряды, которые накануне венчания кладут всвадебную корзинку невесты. "Ведь я могла бы выйти замуж за такого человека! - думала иногда г-жаде Реналь. - Такая пламенная душа! Какое это было бы блаженство - жить сним!" Что же касается Жюльена, ему еще никогда в жизни не случалось подходитьтак близко ко всем этим сокрушительным орудиям женской артиллерии. "Мыслимоли, чтобы в Париже можно было найти что-нибудь более прекрасное?" -восклицал он про себя. И в такие минуты он уже ни в чем не видел никакихпомех своему счастью. Порывы искреннего восхищения своей возлюбленной, еевосторги часто заставляли его совершенно забывать жалкие рассуждения,которые делали его таким расчетливым и таким нелепым в первые дни их связи.Бывали минуты, когда, несмотря на его привычку вечно притворяться, емудоставляло неизъяснимую отраду чистосердечно признаваться этой обожавшей егознатной даме в полном своем неведении всяких житейских правил. Высокоеположение его возлюбленной невольно возвышало его. Г-жа де Реналь, в своюочередь, находила истинно духовное наслаждение в том, чтобы наставлять вовсяческих мелочах этого даровитого юношу, который, как все считали, далекопойдет. Даже помощник префекта и сам г-н Вально, и те не могли невосхищаться им; и она теперь уже думала, что они вовсе не так глупы. Толькоодна г-жа Дервиль отнюдь не была склонна высказывать подобные мысли. Вотчаянии от того, о чем она догадывалась, и видя, что ее добрые советытолько раздражают молодую женщину, которая в буквальном смысле слова совсемпотеряла голову, она внезапно уехала из Вержи без всяких объяснений;впрочем, ее остереглись допрашивать на этот счет. Г-жа де Реналь немножковсплакнула, но очень скоро почувствовала, что стала во много раз счастливеепрежнего. После отъезда подруги она чуть ли не целый день проводила с глазуна глаз со своим любовником. И Жюльен тоже наслаждался обществом своей возлюбленной, тем более, чтокогда ему случалось надолго оставаться наедине с самим собой, злосчастноепредложение Фуке по-прежнему не давало ему покоя. В первые дни этой новойдля него жизни бывали минуты, когда он, никогда до сих пор не знавшийчувства любви, никогда никем не любимый, испытывал такое блаженство бытьсамим собой, что не раз готов был признаться г-же де Реналь в своемчестолюбии, которое до сей поры было истинной сутью его жизни. Ему хотелосьпосоветоваться с нею относительно предложения Фуке, которое все еще как-тостранно привлекало его, но одно незначительное происшествие внезапноположило конец всякой откровенности.XVII СТАРШИЙ ПОМОЩНИК МЭРА О, how this spring of love ressembleth The uncertain glory of an April day; Which now shows all the beauty of the sun, And by, and by a cloud takes all awayl Two gentlemen of Verona [10]. Как-то раз к вечеру, на закате, сидя возле своей подруги в укромномуголке фруктового сада, вдалеке от докучных свидетелей, Жюльен впал вглубокую задумчивость. "Эти счастливые минуты, - думал он, - долго ли ониеще продлятся?" Его неотступно преследовала мысль о том, как трудно принятькакое-то решение, когда так мало возможностей, и он с горечью сознавал, чтоэто и есть то великое зло, которое неминуемо завершает пору детства иотравляет первые годы юности неимущего человека. - Ах, - вырвалось у него, - Наполеона, можно сказать, сам бог послалмолодым французам! Кто нам его заменит, что станут без него делать все этинесчастные, даже побогаче меня, у которых всего несколько экю в кармане,только-только на образование, а нет денег, чтобы подкупить кого надо, вдвадцать лет заручиться местом и пробивать себе дорогу в жизни! И что бы тамни делали, - прибавил он, глубоко вздохнув, - вечно нас будет преследоватьэто роковое воспоминание: никогда уж мы не будем чувствовать себясчастливыми. Вдруг он заметил, что г-жа де Реналь нахмурилась и у нее сделалосьтакое холодное и надменное лицо, - подобный образ мыслей, на ее взгляд,годился только для слуги. Ей с детства внушили, что она очень богата, и онасчитала, как нечто само собой разумеющееся, что и Жюльен так же богат, какона. Она любила его в тысячу раз больше жизни, она любила бы его, даже еслибы он оказался неблагодарным, обманщиком, и деньги в ее глазах ровно ничегоне значили. Но Жюльен, разумеется, и не догадывался об этом. Он точно с облаков наземлю упал, увидев вдруг ее нахмуренные брови. Однако он все-таки нерастерялся и, тут же присочинив что-то, дал понять этой знатной даме,сидевшей рядом с ним на дерновой скамье, что эти слова, которые он ей сейчаснарочно повторил, он слышал еще в тот раз, когда ходил в горы к своемуприятелю лесоторговцу. Вот как они, мол, рассуждают, эти нечестивцы! - Не надо вам водиться с такими людьми, - сказала г-жа де Реналь, всееще сохраняя на своем лице, только что дышавшем самой глубокой нежностью,холодновато-брезгливое выражение. Эти нахмуренные брови г-жи де Реналь или, вернее, раскаяние всобственной неосторожности нанесли первый удар иллюзиям Жюльена "Она добраяи милая, - говорил он себе, - и она действительно меня любит, но она вырослав неприятельском лагере. Разумеется, они должны бояться смелых, честныхлюдей, которые, получив хорошее образование, никуда не могут пробиться иззаотсутствия средств. Что сталось бы со всеми этими дворянчиками, если бы намтолько позволили сразиться с ними равным оружием! Вот, предположим, я мэргорода Верьера, человек благонамеренный, честный, - таков ведь, в сущности,и г-н де Реналь. Но, ах, как бы они у меня все полетели - и этот викарий игосподин Вально со всеми их плутнями! Вот когда справедливостьвосторжествовала бы в Верьере! Уж не таланты же их помешали бы мне. Ведьсами-то они словно впотьмах ходят". Счастье Жюльена в этот день могло бы действительно стать чем-топрочным. Но у нашего героя не хватило смелости быть искренним до конца. Надобыло проявить мужество и ринуться в бой, но немедленно. Г-жа де Ренальудивилась словам Жюльена, потому что люди ее круга беспрестанно твердили отом, что следует опасаться появления нового Робеспьера и именно из средычересчур образованных молодых людей низшего сословия. Г-жа де Реналь долгоеще сохраняла холодный вид и, как казалось Жюльену, явно намеренно. А она,высказав сгоряча свое возмущение по поводу таких неуместных речей, теперьдумала только о том, не сказала ли она ему нечаянно чего-нибудь обидного. Иэто-то огорчение и отражалось теперь на ее лице, обычно дышавшем такойчистотой и простосердечием, в особенности когда она была счастлива, вдали отвсяких докучных людей. Жюльен больше "ж не позволял себе мечтать вслух. Он стал несколькоспокойнее и, не будучи уже столь безумно влюблен, считал теперь, что ходитьна свидания в комнату г-жи де Реналь, пожалуй, действительно неосторожно.Пускай лучше она приходит к нему: ведь если кто-нибудь из слуг и увидит ее вкоридоре, у нее всегда найдется что сказать: мало ли у нее какие могут бытьпричины! Но и это тоже имело свои неудобства. Жюльен достал через Фуке кое-какиекниги, о которых сам он, молодой богослов, не посмел бы и заикнуться вкнижной лавке. Он только ночью и решался читать. И частенько бывало, что емувовсе не хотелось, чтобы его чтение прерывалось ночным посещением, впредвкушении которого еще так недавно, до этого разговора в саду, он вряд либыл способен взяться за книгу. Благодаря г-же де Реналь для него теперь открылось много нового вкнигах. Он не стеснялся расспрашивать ее о всяких мелочах, незнание которыхставит в тупик ум молодого человека, не принадлежащего к светскому обществу,какими бы богатыми дарованиями он ни был наделен от природы. Это воспитание силою любви, которое велось женщиной, в высшей степенинесведущей, было для него истинным счастьем. Жюльену сразу была данавозможность увидеть общество таким, каким оно было в то время. Ум его незасорялся рассказами о том, каково оно было в давние времена, две тысячи леттому назад, или даже каких-нибудь шестьдесят лет назад, во времена Вольтераи Людовика XV. У него точно завеса упала с глаз! Как он обрадовался!Наконец-то ему станет понятно все, что происходило в Верьере. На первый план выступили разные чрезвычайно запутанные интриги,завязавшиеся еще два года тому назад вокруг безансонского префекта. Интригиэти поддерживались письмами из Парижа, и от самых что ни на есть великихлюдей. А все дело было в том, чтобы провести г-на де Муаро, - а это былсамый набожный человек во всей округе - не младшим, а старшим помощникоммэра в городе Верьере. Соперником его был некий очень богатый фабрикант, которого надо было вочто бы то ни стало оттеснить на место младшего помощника. Наконец-то Жюльену стали понятны все те намеки, к которым он раньше судивлением прислушивался на званых обедах, когда к г-ну де Реналю съезжаласьвся местная знать. Это привилегированное общество было чрезвычайно глубокозаинтересовано в том, чтобы должность старшего помощника досталась именноэтому человеку, о кандидатуре коего никто, кроме них, во всем городе, а темпаче либералы, даже и не подозревал. Такое важное значение придавалось этомупо той причине, что, как всем известно, восточную сторону главной улицыВерьера надлежало расширить более чем на девять футов, ибо эта улица сталапроезжей дорогой. Так вот, если бы г-ну де Муаро, владевшему тремя домами, подлежащимисносу, удалось занять место старшего помощника, а впоследствии и мэра, кольскоро г-на де Реналя проведут в депутаты, он бы, разумеется, когда надо,закрыл глаза, и тогда дома, выходившие на общественную дорогу, подверглисьбы только кое-каким незначительным перестройкам и, таким образом, простоялибы еще сто лет. Несмотря на высокое благочестие и несомненную честность г-наде Муаро, все были твердо уверены, что он окажется достаточно покладистым,ибо у него было много детей. А из этих домов, подлежавших сносу, девятьпринадлежали самым именитым людям Верьера. На взгляд Жюльена, эта интрига имела куда больше значения, чем описаниебитвы под Фонтенуа - название, которое впервые попалось ему в одной из книг,присланных Фуке. Немало было на свете вещей, которые удивляли Жюльена вотуже целых пять лет, с тех самых пор, как он стал ходить по вечерамзаниматься к кюре. Но так как скромность и смирение - первые качества юноши,посвятившего себя изучению богословия, то он не считал возможным задаватьему какие-либо вопросы. Как-то раз г-жа де Реналь отдала какое-то распоряжение лакею своегомужа, тому самому, который ненавидел Жюльена. - Но ведь нынче у нас пятница, сударыня, последняя в этом месяце, -ответил ей тот многозначительным юном. - Ну хорошо, ступайте, - сказала г-жа де Реналь. - Так, значит, он отправится сегодня на этот сенной склад: ведь тамкогда-то была церковь, и недавно ее снова открыли, - сказал Жюльен. - А чтоже они там делают? Вот тайна, которую я никак не могу разгадать. - Это какое-то весьма душеспасительное, но совершенно особенноеучреждение, - отвечала г-жа де Реналь - Женщин туда не пускают. Я знаютолько, что они все там друг с другом на "ты". Ну, вот, например, если этотнаш лакей встретится там с господином Вально, то этот спесивый глупецнисколько не рассердится, если Сен-Жан скажет ему "ты", и ответит ему также. Если же вам хочется узнать поподробнее, что они там делают, я могукак-нибудь при случае расспросить об этом Можирона и Вально. Мы вносим тудапо двадцать франков за каждого слугу, - должно быть, затем, чтобы они нас водин прекрасный день не прирезали, если опять наступит террор девяностотретьего года. Время летело незаметно. Когда Жюльена одолевали приступы мрачногочестолюбия, он вспоминал о прелестях своей возлюбленной и успокаивался.Вынужденный воздерживаться от всяких скучных, глубокомысленных разговоров,поскольку он и она принадлежали к двум враждебным лагерям, Жюльен, сам тогоне замечая, сильнее ощущал счастье, которое она ему давала, и все большеподпадал под ее власть. Когда им иной раз в присутствии детей, которые теперь уже сталичересчур смышлеными, приходилось держаться в рамках рассудительной спокойнойбеседы, Жюльен, устремив на нее пламенный любящий взор, выслушивал судивительной покорностью ее рассказы о том, как устроен свет. Случалось,что, рассказывая о каком-нибудь искусном мошенничестве, связанном спрокладкой дороги или крупным подрядом, г-жа де Реналь, глядя на изумленноелицо Жюльена, вдруг забывалась, и Жюльену приходилось ее удерживать, так какона в рассеянности обращалась с ним так же запросто и непринужденно, как сосвоими детьми. И действительно, бывали минуты, когда ей казалось, что оналюбит его, как свое дитя. Да и в самом деле, разве ей не приходилосьбеспрестанно отвечать на его наивные вопросы о самых простых вещах, которыемальчик из хорошей семьи уже отлично знает в пятнадцать лет? Но мгновениеспустя она уже опять смотрела на него с восхищением, как на своеговластелина. Его ум иной раз так поражал ее, что ей становилось страшно; скаждым днем она все сильнее убеждалась в том, что этому юному аббатупредстоит совершить великие дела То она представляла его себе чуть ли непапой, то первым министром вроде Ришелье. - Доживу ли я до того времени, когда ты прославишься? - говорила онаЖюльену. - Большому человеку сейчас открыта дорога и король и церковьнуждаются в великих людях; ведь только об этом изо дня в день и толкуют унас в салонах. А если не появится какойнибудь человек вроде Ришелье и неукротит эту бурю всяческих разногласии и распрей, не миновать катастрофы.XVIII КОРОЛЬ В ВЕРЬЕРЕ Или вы годны на то лишь, чтобы выкинуть вас, словно падаль, - народ,души лишенный, у коего кровь в жилах остановилась. Проповедь епископа в часовне св Климента. 3 сентября, в десять часов вечера, по главной улице Верьера галопомпроскакал жандарм и перебудил весь город. Он привез известие, что еговеличество король *** "соизволит прибыть в воскресенье", - а делопроисходило во вторник. Господин префект разрешил, иначе говоря,распорядился произвести отбор среди молодых людей для почетного караула;надо было позаботиться о том, чтобы все было обставлено как нельзя болееторжественно и пышно. Тут же полетела эстафета в Вержи. Г-н де Ренальприскакал ночью и застал весь город в смятении. Всякий совался со своимипредложениями; те, у кого не было особых забот, торопились поскорее снятьбалкон, чтобы полюбоваться на въезд короля. Но кого же назначить начальником почетного караула? Г-н де Ренальтотчас же сообразил, что для пользы домов, подлежащих сносу, весьма важно,чтобы командование было поручено не кому иному, как г-ну де Муаро. Это сталобы для него чем-то вроде грамоты, дающей право занять место старшегопомощника. Никаких сомнений относительно благочестия г-на де Муаро быть немогло; поистине оно было непревзойденным, но вот беда - он никогда в жизнине сидел в седле. Это был тридцатишестилетний господин в высшей степениробкого нрава, который одинаково боялся и свалиться с лошади и оказаться всмешном положении. Мэр вызвал его к себе в пять часов утра. - Вы можете видеть, сударь, что я прибегаю к вам за советом, как еслибы вы уже занимали тот пост, на котором вас жаждут видеть все честные люди.В нашем несчастном городе процветают фабрики, либеральная партия ворочаетмиллионами, она стремится забрать власть в свои руки и добивается этоголюбыми средствами. Подумаем об интересах короля, об интересах монархии ипрежде всего об интересах нашей святой церкви. Скажите мне ваше мнение,сударь: как вы полагаете, кому могли бы мы поручить командование почетнымкараулом? Несмотря на неописуемый страх перед лошадьми, г-н де Муаро в концеконцов решился принять на себя это почетное звание, словно мученическийвенец. - Я сумею держаться достойным образом, - сказал он мэру. Времени оставалось в обрез, а надо было еще успеть привести в порядокформенные мундиры, в которых семь лет назад встречали в Верьере какого-топринца крови. В семь часов утра из Вержи приехала г-жа де Реналь с детьми и Жюльеном.Салон ее уже осаждали жены либералов; ссылаясь на то, что сейчас надопоказать Полное единение партии, они умоляли ее замолвить словечко передсупругом и убедить его оставить для их мужей хотя бы одно место в почетномкарауле Одна из них уверяла, что, если ее мужа не выберут, он с горянепременно объявит себя банкротом. Г-жа де Реналь быстро выпроводила всех.Она казалась чем-то сильно озабоченной. Жюльен очень удивлялся, а еще того больше сердился, что она скрывает отнего причину своего волнения. "Я так и думал, - говорил он себе с горечью. -Всю ее любовь затмило теперь это великое счастье принимать у себя короля.Она просто в себя прийти не может от всей этой кутерьмы. Когда эти кастовыебредни перестанут ей кружить голову, тогда она меня снова будет любить". И удивительная вещь - от этого он словно еще больше в нее влюбился. По всему дому работали обойщики. Жюльен долго и тщетно выжидал случаяперекинуться с ней хоть словечком. Наконец он поймал ее, когда она выходилаиз его комнаты с его одеждой в руках. Кругом никого не было. Он попытался сней заговорить. Но она не стала его слушать и убежала. "Как я глуп, чтовлюбился в такую женщину ей так хочется блеснуть, что она просто помешаласьна этом, совсем как ее муж". Сказать правду, она даже превзошла своего мужа; ее захватила одназаветная мечта, в которой она никак не решалась признаться Жюльену из страхаего обидеть: ей страстно хотелось заставить его хотя бы на один день снятьэто унылое черное одеяние. С необыкновенной ловкостью, поистине достойнойудивления у столь простодушной женщины, она уговорила сначала г-на де Муаро,а затем и помощника префекта г-на де Можерона назначить Жюльена в почетныйкараул, хотя на это место претендовали еще пять-шесть молодых людей - всесыновья очень богатых местных фабрикантов, причем по крайней мере двое изних отличались примерным благочестием. Г-н Вально, намеревавшийся усадить всвою коляску самых хорошеньких женщин в городе и таким образом заставитьвсех любоваться его прекрасными нормандками, согласился дать одну из своихлошадей Жюльену, которого он, кстати сказать, ненавидел всей душой. Но увсех, кто был зачислен в почетный караул, были собственные или взятыенапрокат роскошные небесно-голубые мундиры с серебряными полковничьимиэполетами - те самые, в которых почетные стражи щеголяли семь лет назад.Г-же де Реналь хотелось во что бы то ни стало достать Жюльену новый мундир,и у нее оставалось всего-навсего четыре дня на то, чтобы заказать вБезансоне и успеть получить оттуда полную форму, оружие, треуголку и прочее,- все, что требуется для почетного стража. Забавнее всего было то, что онапочему-то опасалась заказать мундир Жюльену здесь, в Верьере Ей хотелосьпреподнести сюрприз и ему и всему городу. Когда наконец вся эта возня с почетным караулом я с обработкойобщественного мнения была закончена, мэру пришлось принять участие вхлопотах по проведению торжественной религиозной церемонии. Король припосещении города Верьера не хотел упустить случая поклониться прославленныммощам святого Климента, что покоятся в Бре-ле-о, в полулье от города.Желательно было собрать елико возможно больше духовенства, а это оказалосьвесьма трудным делом: новый кюре, г-н Малой, ни в коем случае не желал,чтобы в этом участвовал г-н Шелан. Тщетно г-н де Реналь всячески доказывалему, что это было бы в высшей степени неосторожно. Маркиз де Ла-Моль, чьипредки с давних пор, из рода в род, были губернаторами этой провинции,находится в числе лиц, составляющих свиту короля. И он уже тридцать летзнает аббата Шелана! Разумеется, он не преминет осведомиться о нем, будучи вВерьере. А стоит ему только узнать, что тот впал в немилость, так с негостанет пойти к старику в его домишко, да еще со всей свитой, какая толькоокажется при нем. Вот это будет пощечина! - А для меня это будет позор как здесь, так и в Безансоне, - отвечалаббат Малон, - если он только появится в моем приходе. Помилуй меня боже! Даведь он янсенист. - Что бы вы там ни говорили, дорогой аббат, - возражал ему г-н деРеналь, - а я не могу допустить, чтобы представители власти в Верьереполучили такой щелчок от господина де Ла-Моля. Вы его не знаете: это он придворе благомыслящий, а здесь, в провинции, это такой зубоскал и насмешник, -рад всякому случаю потешиться над людьми. Ведь он просто ради того, чтобыпозабавиться, способен поставить нас в самое дурацкое положение перед всеминашими либералами. Наконец только в ночь с субботы на воскресенье, после трехдневныхпереговоров, гордость аббата Малона была сломлена трусостью господина мэра,который расхрабрился со страху. Пришлось написать медоточивое письмо аббатуШелану и просить его принять участие в торжественном поклонении мощам вБре-ле-о, если, разумеется, его преклонный возраст и недуги позволят емуэто. Г-н Шелан потребовал и получил пригласительное письмо для Жюльена,который должен был сопровождать его в качестве иподиакона. С раннего утра в воскресенье тысячи крестьян с окрестных гор наводнилиулицы Верьера. Солнце сияло вовсю. Наконец около трех часов пополудни толпазаволновалась: на высоком утесе в двух лье от Верьера вспыхнул большойкостер. Этот сигнал обозначал, что король изволил вступить в пределыдепартамента. Тут же грянули все колокола, и заухала раз за разом старенькаяиспанская пушка, принадлежавшая городу, выражая всеобщее ликование по поводутакого великого события. Половина населения уже взобралась на крыши. Всеженщины высыпали на балконы. Почетный караул двинулся вперед. Всевосхищались блестящими мундирами; каждый узнавал кто друга, ктородственника. Кругом посмеивались над страхом г-на де Муаро, который то идело испуганно хватался рукой за луку седла. Но вот чье-то замечаниевозбудило всеобщий интерес и заставило забыть все остальное: первый всадникв девятом ряду был очень красивый, стройный юноша, которого сначала никто немог узнать. И вдруг со всех сторон послышались негодующие возгласы, на всехлицах изобразилось возмущение, изумление, - словом, поднялся переполох. Вэтом молодом человеке, гарцевавшем на одной из нормандских лошадей г-наВально, люди узнали мальчишку Сореля, сына плотника. Все в один голоспринялись возмущаться мэром, в особенности либералы. Как! Только из-за того,что этот мальчишка-мастеровой, вырядившийся аббатом, состоит гувернером приего детях, позволить себе наглость назначить его в почетный караул вместогосподина такого-то или такого-то, богатых, почтенных фабрикантов! - Так почему же эти господа не проучат хорошенько этого дерзкогопарнишку, это мужицкое отродье? - кричала супруга банкира. - Этот мальчишка спуску не даст, у него, видите, сабля на боку, -возразил ей сосед. - Того и гляди пырнет в лицо, с него станется. Замечания людей, принадлежавших к светскому обществу, отличалисьнесколько более опасным характером. Дамы спрашивали друг друга: неужелитолько мэра следует винить в этой непристойной выходке? Ведь до сих пор онотнюдь не проявлял никаких симпатий к людям низкого происхождения... А в это время предмет всех этих обсуждений, Жюльен, чувствовал себясчастливейшим из смертных. Смелый от природы, он сидел на лошади многолучше, чем большинство молодых людей этого горного городка. По глазам женщинон прекрасно видел, что говорят о нем. Эполеты его сверкали ярче всех других, так как они были новехонькие;конь под ним то и дело вставал на дыбы. Он был на верху блаженства. А когда они поравнялись со старой крепостной стеной и от внезапноговыстрела маленькой пушечки лошадь вынесла его из строя, тут уж радость егоперешла все границы Он каким-то чудом не вылетел из седла - и с этогомомента почувствовал себя героем. Он был адъютантом Наполеона и мчался ватаку на вражескую батарею. Но одна душа чувствовала себя еще счастливее его. Сначала она следилаза ним из окна городской ратуши, затем, сев в коляску, поскакала в объезд ипоспела как раз вовремя, чтобы замереть от ужаса, когда лошадь вынеслаЖюльена из рядов. После этого коляска помчалась во весь опор и, выехав черездругую заставу, очутилась у самого края дороги, по которой должен былпроехать король, и тут уже медленно, на расстоянии двадцати шаговпоследовала за почетной стражей, окутанная благородной рыцарской пылью.Десять тысяч крестьян завопили: "Да здравствует король! - когда мэрудостоился великой чести обратиться к его величеству с приветственной речью.Час спустя, выслушав все полагающиеся по регламенту речи, король уже въезжалв город, и маленькая пушечка салютовала ему непрерывной пальбой. И тутпроизошел несчастный случай не с канонирами, которые превзошли свою наукупод Лейпцигом и Монмирайем, а с будущим старшим помощником, г-ном де Муаро.Его лошадь бережно скинула его в единственную лужу, которая нашлась набольшой дороге; поднялась суматоха, ибо пришлось спешно извлекать егооттуда, дабы освободить дорогу для коляски короля. Его величество изволил сойти у нашей прекрасной новой церкви, котораяради этого случая была изукрашена всеми своими пурпурными занавесями. Затемдолжен был состояться обед, после чего королю снова предстояло сесть вколяску и отправиться на поклонение мощам святого Климента. Едва толькокороль вошел в церковь, Жюльен ринулся сломя голову к дому г-на де Реналя.Там, сокрушенно вздыхая, он расстался со своим небесно-голубым мундиром, сосвоими эполетами и саблей и снова облачился в свой черный поношенный костюм.Затем снова вскочил в седло и через несколько минут очутился в Бре-ле-о,расположенном на самой вершине очень живописного холма. "Какоевоодушевление! Народ все прибывает и прибывает, - подумал Жюльен. - ВВерьере толпы крестьян, так что не протиснешься, и здесь их тысяч десять,коли не больше, толчется вокруг этого старого монастыря". Наполовинуразрушенное "варварством мятежников", аббатство при Реставрации быловосстановлено во всем своем великолепии. Кругом уж начинали поговаривать очудесах. Жюльен разыскал аббата Шелана, который сначала хорошенько отчиталего, а потом дал ему сутану и стихарь. Жюльен быстро оделся и отправился саббатом Шеланом разыскивать молодого Агдского епископа. Этот прелат,племянник г-на де Ла-Моля, был только что удостоен епископского сана, и нанего была возложена высокая честь показать королю святую реликвию. Но гдесейчас находился епископ, никто не знал. Весь причт пребывал в страшном нетерпении. Он ждал своего владыку подмрачными готическими сводами старинного монастырского хода. Дабы представитьдревний капитул аббатства Бре-ле-о, состоявший до 1789 года из двадцатичетырех каноников, было собрано двадцать четыре священника. Прождав добрыхтри четверти часа, вздыхая и сокрушаясь по поводу того, что, несомненно,епископ слишком молод, они, наконец, пришли к заключению, что ректорукапитула следовало бы пойти и уведомить его высокопреосвященство, что корольвот-вот прибудет и пора бы уж отправляться в церковь. Благодаря преклонномувозрасту ректором оказался г-н Шелан, и хотя он очень сердился на Жюльена,он все же сделал ему знак следовать за ним. Стихарь на Жюльене сидел какнельзя лучше. Уж не знаю, при помощи каких экклезиастических ухищрений емуудалось пригладить и прилизать свои прекрасные непослушные кудри, но пооплошности, которая еще усиливала негодование г-на Шелана, из-под долгополойсутаны Жюльена выглядывали шпоры почетного стража. Когда они добрались до апартаментов епископа, важные, разодетые лакеиедва соблаговолили ответить старому кюре, что его высокопреосвященствосейчас видеть нельзя. Они подняли его на смех, когда он попытался объяснитьим, что в качестве ректора благородного капитула Бре-ле-о он облечен правомявляться в любое время к епископу своей церкви. Гордая натура Жюльена возмутилась против лакейской наглости. Онбросился в коридор, куда выходили кельи, и стал толкаться в каждую дверь,которая ему попадалась по пути. Одна совсем маленькая дверца поддалась егонапору, и он очутился в келье среди камерлакеев его высокопреосвященства,одетых в черные ливреи и с цепью на груди. Он влетел туда с такойпоспешностью, что эти важные господа, решив, что он вызван самим епископом,не посмели остановить его. Пройдя несколько шагов, он очутился в громадномготическом, почти совершенно темном, зале, сплошь обшитом мореным дубом;высокие стрельчатые окна все, кроме одного, были заделаны кирпичом. Этагрубая кирпичная кладка не была прикрыта ничем и представляла весьма убогоезрелище рядом со старинной роскошью деревянных резных панелей. Вдоль стенэтого зала, хорошо известного бургундским антиквариям и построенного около1470 года Карлом Смелым во искупление какого-то греха, тянулись ряды высокихдеревянных кресел, отделанных богатой резьбой. На них, в виде барельефов издерева, окрашенного в разные цвета, были представлены все тайныАпокалипсиса. Это мрачное великолепие, обезображенное уродством голых кирпичей ибелой штукатурки, потрясло Жюльена. Он остановился как вкопанный. На другомконце зала, возле единственного окна, сквозь которое проникал свет, онувидал большое створчатое зеркало в раме красного дерева. Молодой человек влиловой рясе и кружевном стихаре, но с непокрытой головой стоял в трех шагахот зеркала Предмет этот казался крайне неуместным в таком месте; ясно было,что его только что привезли сюда из города. Жюльен заметил, что у молодогочеловека был очень сердитый вид; правой рукой он степенно раздавалблагословения в сторону зеркала. "Что бы это такое могло значить? - подумал Жюльен. - Должно быть,какой-нибудь предварительный обряд, возложенный на этого молодогосвященника. Может быть, это помощник епископа... Тоже будет грубить, как этилакеи... Ну, черт возьми, куда ни шло, попытаемся". Он неторопливо прошел через весь громадный зал, глядя прямо перед собойна это единственное окно и на этого молодого человека, который все кого-тобез конца благословлял, медленно, но без передышки, раз за разом. Чем ближе он подходил, тем более ему становилось заметно, какойразгневанный вид у этого человека. Необыкновенное великолепие его кружевногостихаря невольно заставило Жюльена приостановиться в нескольких шагах отроскошного зеркала. "Но я все-таки должен его спросить", - наконец решил он. Сумрачнаякрасота этого зала всколыхнула Жюльена, и он уже заранее весь передергивалсяот тех грубостей, которые вот-вот на него посыплются. Молодой человек увидел его в зеркале, обернулся и, мгновенно отбросивсвой сердитый вид, спросил необыкновенно мягким голосом: - Ну как, сударь, надеюсь, она, наконец, готова? Жюльен остолбенел от изумления. Когда молодой человек обернулся, Жюльенувидал его наперсный крест. Это был сам епископ Агдский. "Какой молодой, -подумал Жюльен. - Разве что лет на шесть, на восемь старше меня..?" И ему стало стыдно за свои шпоры. - Ваше высокопреосвященство, - отвечал он робко, - меня послал к вамректор капитула, господин Шелан. - А-а, я слышал о нем много хорошего, - ответил епископ таким любезнымтоном, что восхищение Жюльена еще усилилось. - Пожалуйста, извините меня,сударь, я принял вас за другого. Мне тут должны принести митру. Ее такскверно упаковали в Париже, что вся парча наверху страшно измялась. Прямо незнаю, на что это будет похоже, - грустно добавил молодой епископ. - Иподумайте только, меня еще заставляют дожидаться! - Ваше высокопреосвященство, я могу пойти за вашей митрой, если вашамилость разрешит. Прекрасные глаза Жюльена оказали свое действие. - Пожалуйста, подите, сударь, - ответил епископ с подкупающейвежливостью. - Она мне необходима сейчас же. Мне, право, ужасно неприятно,что я заставляю ждать весь капитул. Дойдя до середины зала, Жюльен обернулся и увидел, что епископ сновапринялся раздавать благословения "Да что же это такое? - снова подумал он. -Конечно, какой-нибудь предварительный церковный обряд, предшествующийсегодняшней церемонии". Войдя в келью, где находились камер-лакеи, он тотчасже увидел у них в руках митру. Невольно уступая повелительному взглядуЖюльена, они вручили ему митру его высокопреосвященства. Он с гордостью понес ее. Войдя в зал, он замедлил шаг. Он нес митру сблагоговением. Епископ сидел перед зеркалом, но время от времени его праваярука усталым движением опять принималась благословлять. Жюльен помог емунадеть митру. Епископ потряс головой. - Ага, держится, - сказал он Жюльену с довольным видом. - А теперь,будьте добры, отойдите немножко. Тут епископ очень быстро вышел на середину зала, а потом стал медленноприближаться к зеркалу, торжественно раздавая благословения, и у него опятьсделалось очень сердитое лицо. Жюльен стоял, остолбенев от изумления; ему казалось, что ондогадывается, но он не решался этому поверить. Епископ остановился и,внезапно утратив всю свою суровость, обернулся и поглядел на него. - Что вы скажете, сударь, о моей митре: хорошо сидит? - Превосходно, ваше высокопреосвященство. - Не очень она сдвинута на затылок? А то ведь это придает несколькоглуповатый вид; но, с другой стороны, если надвинуть пониже на глаза, будетпохоже на офицерский кивер. - Мне кажется, она великолепно сидит. - Король привык видеть вокруг себя почтенное духовенство, у них у всехочень суровый вид. Так вот мне бы не хотелось, в особенности из-за моеговозраста, показаться несколько легкомысленным. И епископ снова принялся расхаживать и раздавать благословения. "Ясно, - подумал Жюльен, наконец осмелившись допустить свою догадку. -Он репетирует, он учится благословлять". - Ну, я готов, - заявил епископ через несколько минут. - Ступайте,сударь, предупредите господина ректора и членов капитула. Спустя некоторое время г-н Шелан и с ним еще два самых престарелыхсвященника вошли через большие, украшенные чудесной резьбой двери, которыхЖюльен в первый раз даже не заметил. На этот раз он, как ему полагалось почину, очутился позади всех и мог видеть епископа только через плечисвященников, столпившихся у дверей. Епископ медленно прошел через весь зал; а когда он приблизился кдверям, священники стали в ряды, образуя процессию. После минутной заминкипроцессия двинулась вперед, распевая псалом. Епископ шел в самом концекрестного хода, между г-ном Шеланом и еще одним престарелым священником.Жюльен теперь пробрался совсем близко к епископу, - как лицо, приставленноек аббату Шелану. Они шли длинными ходами аббатства Бре-ле-о; несмотря на то,что солнце пекло вовсю, там было темно и сыро. Наконец они вышли на паперть.Жюльен был в неописуемом восторге от этого великолепного шествия. Молодостьепископа подзадоривала его честолюбие, а приветливость этого прелата, егопленительная учтивость совершенно обворожили его. Эта учтивость была совсемне похожа на учтивость г-на де Реналя даже в его лучшие минуты. "Чем ближе ксамой верхушке общества, - подумал Жюльен, - тем чаще встречаешь такуюприятную обходительность". Крестный ход вошел в церковь через боковой вход; внезапно древние сводысодрогнулись от невероятного грохота. Жюльену показалось, что они вот-вотобрушатся. Но это была все та же маленькая пушечка, ее только что примчалисюда карьером две четверки лошадей, и едва их выпрягли, как пушечка в рукахлейпцигских канониров начала палить раз за разом, по пяти выстрелов вминуту, точно перед нею стеной стояли пруссаки. Но этот чудесный грохот ужебольше не волновал Жюльена: он уже не вспоминал ни о Наполеоне, ни овоинской славе. "Такой молодой, - думал он, - и уже епископ Агдский! А гдеона, эта Агда? И сколько он получает жалованья? Наверно, тысяч двести,триста франков". Лакеи его высокопреосвященства внесли роскошный балдахин; г-н Шеланвзялся за одно его древко, но на самом деле нес его, разумеется, Жюльен.Епископ вступил под сень балдахина. Уж как он там ухитрился, но выглядел ондействительно старым. Восхищение нашего героя поистине не имело границ."Всего можно добиться умением и хитростью", - подумал он. Вошел король. Жюльену выпало счастье видеть его в нескольких шагах отсебя Епископ приветствовал короля торжественной речью, постаравшись придатьсвоему голосу легкую дрожь волнения, весьма лестного для его величества. Небудем повторять описаний всех церемоний в Бре-ле-о: в течение двух недельими были заполнены столбцы всех газет нашего департамента. Из речи епископаЖюльен узнал, что король был потомок Карла Смелого. Уже много времени спустяЖюльену по долгу службы пришлось проверять счета, относившиеся к этойцеремонии. Г-н де Ла-Моль, который раздобыл своему племяннику епископскийжезл, желая оказать ему любезность, взял на себя все расходы. И вот однатолько церемония в Бре-ле-о обошлась в три тысячи восемьсот франков. После речи епископа и ответа короля его величество вступил подбалдахин; затем он с величайшей набожностью преклонил колена на подушечке усамого алтаря. Вокруг клироса тянулись ряды кресел, возвышавшиеся на двеступеньки над полом. На нижней ступени, у ног г-на Шелана, сидел Жюльен,словно шлейфоносец подле своего кардинала в Сикстинской капелле, в Риме.Затем было молебствие - облака ладана, непрерывная пушечная и мушкетнаяпальба; все окрестное мужичье было пьяным - пьяно от радости и благочестия.Один такой денек способен свести на нет работу сотни выпусков якобинскихгазет. Жюльен находился в шести шагах от короля и видел, что тот молилсяпоистине с пламенным усердием. Тут он впервые заметил невысокого человечка сострым взглядом; на его одежде почти совсем не было золотого шитья Но поверхэтой очень скромной одежды, на груди его, перевязанная через плечокрасовалась небесноголубая лента. Он стоял гораздо ближе к королю, чеммногие другие сановники, мундиры которых были до того расшиты золотом, чтопод ним, как говорил Жюльен, даже и сукна не видно было. Через несколькоминут он узнал, что это г-н де Ла-Моль. Жюльену он показался надменным идаже заносчивым. "Вряд ли этот маркиз умеет быть таким любезным, как мой хорошенькийепископ, - подумал он. - Ах! Вот что значит духовное звание; оно делаетчеловека кротким и мудрым Но ведь король приехал сюда поклониться мощам, аникаких мощей я не вижу. Где же этот святой Климент?" Молоденький служка, его сосед, объяснил ему, что святые мощи находятсяна самом верху этого здания, в Пылающей Каплице. "Что это за Пылающая Каплица? - подумал Жюльен. Но ему не хотелосьрасспрашивать. Он с удвоенным вниманием стал наблюдать за происходящейцеремонией. Когда монастырь посещается коронованной особой, каноникам по этикетунадлежит оставить епископа наедине с высоким гостем. Но епископ Агдский,направляясь наверх, позвал с собой аббата Шелана, а Жюльен осмелился пойтиза ним. Они поднялись по очень высокой лестнице и очутились у крохотной дверцы,готический наличник которой был сверху донизу покрыт богатейшей позолотой.Повидимому, это было сделано только накануне. Перед самой дверцей стояли коленопреклоненные двадцать четыремолоденькие девушки из самых знатных семей Верьера. Прежде чем отворитьдверцу, сам епископ преклонил колена посреди этих девиц, которые все былиочень недурны собой. Пока он громко возносил молитву, они не сводили с негоглаз и, казалось, не могли досыта наглядеться на его удивительные кружева,на его величавую осанку и на его такое молодое, такое ласковое лицо. Этозрелище лишило нашего героя последних остатков разума. В этот миг он,пожалуй, ринулся бы в бой за инквизицию, и ото всей души Внезапно дверцараспахнулась, и взорам присутствующих предстала маленькая часовня, как будтовся объятая пламенем. Перед ними на алтаре пылала чуть ли не тысяча свечей;они были установлены в восемь рядов, которые отделялись друг от другапышными букетами цветов. Сладостное благовоние чистейшего ладана клубаминеслось из дверцы святилища. Часовня была совсем крохотная, но стены ее,сплошь вызолоченные заново, уходили далеко ввысь Жюльен заметил, что наалтаре иные свечи были вышиной больше пятнадцати футов. Невольные возгласывосхищения вырвались у юных девиц. В маленький притвор часовни только и былидопущены эти двадцать четыре девицы, двое священнослужителей и Жюльен. Вскоре появился король в сопровождении одного только г-на де Ла-Моля исвоего первого камергера. Даже почетные телохранители остались снаружи,коленопреклоненные, с саблями наголо. Его величество не опустился, а, можно сказать, ринулся на колени набархатную подушку И тут только Жюльен, притиснутый к золоченой дверце,увидел через голое плечико одной из юных девиц прелестную статую святогоКлимента. Святой в одежде юного римского воина покоился в глубине алтаря. Нашее у него зияла широкая рана, откуда словно еще сочилась кровь. Ваятельпревзошел самого себя: угасающие полузакрытые очи были полны небеснойблагодати, чуть пробивающиеся усики оттеняли прелестные полуотверстые уста,которые как будто еще шептали молитву. От этого зрелища молоденькая девушка,соседка Жюльена, горько расплакалась. Одна слезинка ее упала прямо на рукуЖюльену. Помолившись с минуту в глубоком благоговейном молчании, нарушаемом лишьотдаленным благовестом во всех селах на десять лье в окружности, епископАгдский попросил у короля позволения сказать слово. Он закончил своюкраткую, но очень трогательную проповедь простыми словами, которые потряслислушателей. - Не забудьте вовек, юные христианки, что вы видели ныне величайшего извладык земных преклоняющем колена перед служителем бога всемогущего игрозного. Слабы и гонимы здесь, на земле, слуги господни и приемлютмучительную кончину, как вы можете видеть по этой кровоточащей и по сей деньране святого Климента, но они торжествуют на небесах. Не правда ли, о юныехристианки, вы сохраните навеки в своей душе память об этом дне ивозненавидите нечестие? Вы навсегда останетесь верными господу богу, стольвеликому, грозному и столь благостному? И с этими словами епископ величественно поднялся с колен. - Вы даете обет в этом? - провозгласил он вдохновенно, простирая длань. - Даем обет, - пролепетали юные девицы, захлебываясь от рыданий. - Принимаю обет ваш во имя господа карающего, - заключил епископгромовым голосом. И на этом церемония была окончена. Сам король плакал. И только уже много времени спустя Жюльен обрел всебе достаточно хладнокровия, чтобы спросить, а где же находятся костисвятого, которые были посланы из Рима Филиппу Доброму, герцогу Бургундскому.Ему объяснили, что они спрятаны внутри этой прелестной восковой статуи. Его величество соизволил разрешить всем благородным девицам,сопровождавшим его особу в часовню, носить алую ленту с вышитыми на онойсловами: "Ненавижу нечестие. Преклоняюсь до гроба". Господин де Ла-Моль распорядился раздать крестьянам десять тысячбутылок вина. А вечером в Верьере либералы ухитрились устроить иллюминациюна своих домах во сто раз лучше, чем роялисты. Перед отъездом корольосчастливил своим посещением г-на де Муаро.XIX МЫСЛИТЬ - ЗНАЧИТ СТРАДАТЬ Необыденное в рутине повседневных событий заслоняет подлинное несчастьестрастей. Барнав. Расставляя по местам мебель в комнате, которая была отведена г-ну деЛа-Молю, Жюльен нашел очень плотный лист бумаги, сложенный вчетверо. Внизупервой странички он прочел: "Его светлости господину маркизу де Ла-Молю,Пэру Франции, кавалеру королевских орденов, и прочее, и прочее". Это было прошение, написанное корявым почерком судомойки: "Господин маркиз, Я всю жизнь держался благочестивых правил. Я был в Лионе под бомбами вовремя осады в проклятом 93-м году. Я приобщаюсь ев тайн и каждое воскресеньехожу к мессе в нашу приходскую церковь. Никогда я святой Пасхи не пропускал,даже в 93-м, да будет он проклят. Кухарка моя - до революции у меня многочеляди было, - моя кухарка по пятницам постное готовит. И в Верьере я общимпочетом пользуюсь, и, осмелюсь сказать, заслуженно А когда крестный ходбывает, так я иду под самым балдахином рядом с господином кюре и самимгосподином мэром. А уж если какой особенный случай, так я сам свечу несу,самую толстую и за свой счет. И обо всем этом у меня письменныесвидетельства имеются, и находятся они в министерстве финансов в Париже.Честь имею просить вашу милость дать мне в заведование лотерейную контору вВерьере, потому как она все равно скоро останется без начальника; нынешнийсовсем плох, тяжело хворает, а потом на последних выборах голосовалнеподходяще, и пр. де Шолен". На полях этого сочинения была сделана рекомендательная приписка заподписью де Муаро, которая начиналась словами: "Я имел честь сообщить вчерась насчет благонадежного человека, которыйпросит..." и т.д. "Вот оно что! - подумал Жюльен. - Даже болван Шолен, и тот показываетмне, каким путем следует идти". Прошла неделя с тех пор, как король побывал в Верьере, и отнеисчислимого вранья, глупейших пересудов, самых дурацких разговоров,предметами коих поочередно были сам король, епископ Агдский, маркиз деЛа-Моль, десять тысяч бутылок вина, осрамившийся бедняга Муаро, который внадежде заполучить крестик выполз из дому только через месяц после своегопадения, единственно, что уцелело от всего этого, были толки о нахальномбесстыдстве, с коим протиснули в ряды почетной стражи этого Жюльена Сореля,плотничьего сынка! Стоило послушать, как упражнялись на сей счет богатыемануфактурщики, которые, сидя в кафе с утра до вечера, орали до хрипоты,проповедуя равенство. Эта гордячка г-жа де Реналь, вот кто придумал этобезобразие! А что ее на это толкнуло? Догадаться нетрудно: красивые глаза дасвежие щечки этого аббатика Сореля. Вскоре после того как семейство г-на де Реналя снова вернулось в Вержи,младший из детей, СтаниславКсавье, заболел. Г-жу де Реналь внезапно охватилиужасные угрызения совести. Впервые она стала упрекать себя за свою страстьпоследовательно и жестоко; ей вдруг, словно чудом, открылось, в какойстрашный грех вовлекла ее любовь. Несмотря на то, что она была глубоковерующей, ей де сих пор ни разу не случилось подумать о том, сколь велико еепреступление перед богом. Когда-то в монастыре Сердца Иисусова она пылала исступленной любовью кбогу; теперь она так же исступленно страшилась его. Мучительная борьба,раздиравшая ее душу, была тем особенно страшна, что страх ее не поддавалсяникаким доводам рассудка. Жюльен заметил, что всякое разумное убеждение нетолько не успокаивало, а, наоборот, раздражало ее, ибо ей казалось, что этосатанинские речи. Но Жюльен сам очень любил маленького Станислава, а онатолько с ним и могла говорить о болезни мальчика; ему с каждым днемстановилось все хуже. Г-жа де Реналь, мучаясь непрестанным раскаянием,совсем лишилась сна; она целыми днями пребывала в угрюмом молчании, а еслибы она только позволила себе разжать губы, она тут же немедленно покаяласьбы в своем грехе перед богом и людьми. - Заклинаю вас, - говорил ей Жюльен, когда они оставались одни, - неговорите ни с кем. Пусть я буду единственным свидетелем ваших мучений. Есливы хоть сколько-нибудь еще любите меня, молчите, - ваши признания не могутизлечить вашего Станислава. Но его уговоры не достигали цели, он не понимал, что г-жа де Ренальвбила себе в голову, что для умилостивления господа бога, которого онапрогневила, ей надо возненавидеть Жюльена или потерять сына. И оттого, чтоона не находила в себе сил возненавидеть своего любовника, она и была такнесчастна. - Оставьте меня, - сказала она однажды Жюльену. - Ради бога, умоляювас, бегите из нашего дома: то, что вы здесь, со мной, убивает моего сына. - Бог карает меня, - добавила она, понизив голос. - Гнев егосправедлив, да будет его святая воля. Я совершила ужасный грех, и я жила,даже не чувствуя раскаяния. А ведь это первый знак того, что господь оставилменя, и теперь я должна быть наказана вдвойне. Жюльен был глубоко потрясен. Он видел, что это не лицемерие, не громкиефразы. "Она в самом деле верит, что своей любовью ко мне она убивает сына, ивместе с тем бедняжка любит меня больше, чем сына. И - тут уж сомневатьсяневозможно - я вижу, как ее убивают эти угрызения, - вот подлинно высокоечувство. Одного не понимаю только, как это я мог внушить ей такую любовь, я,такой бедняк, так плохо воспитанный, такой необразованный и зачастую дажетакой грубиян в обращении". Однажды ночью ребенку стало совсем плохо. Около двух часов в комнатувошел г-н де Реналь взглянуть на него. Мальчик, весь красный, метался в жаруи не узнал отца. Внезапно г-жа де Реналь бросилась на колени перед мужем.Жюльен понял, что она способна сейчас все сказать и погубить себя навек. На счастье, ее странное поведение только рассердило г-на де Реналя. - Прощай, прощай! - бросил он, направляясь к двери. - Нет! Выслушай меня! - вскричала она, стоя на коленях и пытаясьудержать его. - Ты должен узнать правду. Знай, это я убиваю моего сына. Ядала ему жизнь, и я же ее отнимаю у него. Небо наказует меня! Я согрешилаперед господом, я убийца! Я должна сама предать себя на позор, подвергнутьсяунижению: быть может, эта жертва умилостивит создателя. Будь у г-на де Реналя хоть капля воображения, он понял бы все. - Романтические бредни! - воскликнул он, отстраняя жену, котораяпыталась обхватить его колени. - Вот еще романтические бредни! Завтра утром,Жюльен, вызовите доктора. - И он отправился к себе спать. Госпожа де Реналь рухнула на пол, почти теряя сознание: но онасудорожно отталкивала Жюльена, бросившегося ей на помощь. "Вот он, грех прелюбодеяния! - подумал он. - Возможно ли, чтобы этимошенники попы были правы? Чтобы эти люди, сплошь погрязшие в грехах, знали,что такое, в сущности, грех?.. Просто непостижимо!" Прошло минут двадцать после того, как г-н де Реналь ушел из комнаты, ивсе это время Жюльен видел перед собой женщину, которую он любил, все в тойже неподвижной позе, - уткнувшись головой в постельку ребенка, она словнозастыла в беспамятстве. "Вот женщина поистине совершенно исключительная, -думал он. - И пот она сейчас доведена до полного отчаяния только из-за того,что узнала меня. Время идет час за часом. А что я могу сделать для нее? Надо решиться.Здесь теперь уж дело не во мне. Что мне до людей и их пошлых кривляний? Ночто же я могу сделать для нее? Бросить ее?.. Но ведь она останется тогдаодна-одинешенька со своим ужасным горем. От этого ее истукана-мужа большевреда, чем пользы. Он ее еще как-нибудь заденет по своей грубости. Она с умаможет сойти, в окошко выброситься! Если я оставлю ее, перестану ее сторожить, она ему откроется во всем. Икак за него поручиться? Вдруг он, невзирая на будущее наследство, подниметгрязный скандал. Да она способна - господи боже! - во всем признаться этомунегодяю, аббату Малону! И так он под предлогом того, что здесь боленшестилетний ребенок, не вылезал из их дома, и, разумеется, неспроста. Она втаком отчаянии, в таком страхе перед богом, что уже забыла, что он зачеловек, - сейчас он для нее только служитель божий". - Уйди отсюда, - внезапно произнесла г-жа де Реналь, открывая глаза. - Ах, тысячу раз я отдал бы жизнь мою, чтобы хоть узнать, как тебеможно помочь! - отвечал он. Никогда я так не любил тебя, ангел мой, или,вернее, только сейчас начинаю я обожать тебя так, как должно. Что будет сомной вдали от тебя, да еще когда я все время буду думать, что ты из-за менянесчастна! Но что говорить о моих мучениях! Да, я уеду, уеду, любовь моя. Новедь стоит мне только тебя покинуть, стоит мне только перестать оберегатьтебя, непрестанно стоять меж тобой и твоим мужем, ты ему все расскажешь - итогда ты погибла. Ты подумай, ведь он тебя с позором выгонит из дома, и весьВерьер, весь Безансон только и будут болтать, что об этом скандале. Чеготолько на тебя не наплетут, никогда уж тебе после такого срама неподняться... - Этого-то я и хочу! - вскричала она, вставая с колен. - Буду страдать,так мне и надо... - Но ведь такой ужасный скандал и для него несчастье. - Нет, это мой позор, я все на себя приму; пусть меня втопчут в грязь,- может быть, это спасет моего сына. Вот этому-то сраму подвергнуться,погубить себя в глазах всех, - может быть, это и есть казнь публичная!Сколько я могу рассудить моим слабым рассудком, разве это не самаявеличайшая жертва, какую я могла бы принести богу?.. Может быть, онсмилостивится, примет мое уничижение и оставит мне моего сына. Укажи мнекакую-нибудь другую жертву, еще более мучительную, - я готова на все. - Дай мне наказать себя. Я ведь тоже виноват, тоже! Хочешь, я сделаюсьзатворником-траппистом. Эта суровая жизнь может умилостивить твоего бога...О господи! Как это ужасно, что я не могу взять на себя болезнь Станислава... - Ах! Ты любишь его! - вскричала г-жа де Реналь, бросаясь ему вобъятия. Но в тот же миг она с ужасом оттолкнула его. - Я верю тебе, верю! - простонала она, снова падая на колени. - Ты мойединственный друг! Ах, почему не ты отец Станислава! Тогда бы это не былтакой ужасный грех - любить тебя больше, чем твоего сына. - Позволь мне остаться с тобой, и с этой минуты я буду любить тебятолько как брат. Это, по крайней мере, хоть разумное искупление, - оно можетсмягчить гнев господень. - А я? - вскричала она, вскакивая, и, обхватив голову Жюльена обеимируками, заглянула ему в глаза. - А я? Я могу любить тебя как брата? В моейли власти любить тебя как брата? Жюльен залился слезами. - Как хочешь, как хочешь! - воскликнул он, падая к ее ногам. - Толькоскажи, что мне делать! Я послушаюсь. Больше мне теперь ничего не остается. Уменя разум помрачился, я не знаю, как быть. Уйду я - ты все мужу расскажешь,ты погибнешь, да и он с тобой. Никогда уж после такого срама ему не бытьдепутатом. Останусь - ты будешь думать, что из-за меня погиб твой сын, исама умрешь от горя. Ну, хочешь, попытаемся, - я уйду? Хочешь, я наложу насебя наказание за наш грех и уйду от тебя на неделю? Уйду и скроюсь совсем,туда, куда ты велишь. Ну хоть в аббатство Бре-ле-о? Но поклянись мне, что тыничего без меня не будешь говорить мужу. Ты только подумай: если ты скажешь,мне уж нельзя будет вернуться. Она обещала; он ушел, но не прошло и двух дней, как она вызвала егообратно. - Без тебя мне не сдержать клятвы, которую я тебе дала. Если тебя небудет здесь, если ты не будешь постоянно приказывать мне взглядом, чтобы ямолчала, я все расскажу мужу. И каждый час этой невыносимой жизни мнекажется за день. Наконец небо сжалилось над несчастной матерью. Постепенно Станиславначал поправляться. Но покой уже был нарушен, она теперь сознавала всючудовищность содеянного ею греха и уж не могла обрести прежнего равновесия.Угрызения совести не покидали ее, и только теперь они стали для нее тем, чемнеминуемо должны были стать для чистого сердца. Жизнь ее была то раем, тоадом: адом, когда она не видела Жюльена; раем, когда она была у его ног. Итеперь уже не обманываю себя ни в чем, - говорила она ему даже в те минуты,когда, забываясь, всей душой отдавалась любви. - Я знаю, что я погибла,погибла, и нет мне пощады. Ты мальчик, ты просто поддался соблазну, асоблазнила тебя я. Тебя бог может простить, а я теперь проклята навеки. И яэто наверное знаю, потому что мне страшно, - да и кому бы не было страшно,когда видишь перед собой ад? Но я, в сущности, даже не раскаиваюсь. Я быопять совершила этот грех, если бы все снова вернулось. Только бог непокарал бы меня на этом свете, через моих детей, - и это уже будет многобольше, чем я заслуживаю. Но ты-то, по крайней мере, ты, мой Жюльен, -восклицала она в иные минуты, - ты счастлив, скажи мне?! Чувствуешь ты, какя тебя люблю?" Недоверчивость и болезненная гордость Жюльена, которому именно и нужнабыла такая самоотверженная любовь, не могли устоять перед этим великимсамопожертвованием, проявлявшимся столь очевидно чуть ли не каждую минуту.Он боготворил теперь г-жу де Реналь. "Пусть она знатная дама, а я сынпростого мастерового - она любит меня... Нет, я для нее не какойнибудьлакей, которого взяли в любовники". Избавившись от этого страха, Жюльенобрел способность испытывать все безумства любви, все ее мучительныесомнения. - Друг мой! - говорила она ему, видя, что он вдруг начинает сомневатьсяв ее любви. - Пусть я, по крайней мере, хоть дам тебе счастье в те немногиечасы, которые нам осталось провести вместе. Будем спешить, милый, бытьможет, завтра мне уже больше не суждено быть твоей. Если небо покарает меняв моих детях, тогда уж все равно, - как бы я ни старалась жить только длятого, чтобы любить тебя, не думая о том, что мой грех убивает их, - я всеравно не смогу, сойду с ума. Ах, если бы я только могла взять на себя еще итвою вину, так же вот самоотверженно, как ты тогда хотел взять на себя этуужасную горячку бедного Станислава. Этот резкий душевный перелом совершенно изменил и самое чувство Жюльенак его возлюбленной. Теперь уже любовь его не была только восхищением еекрасотой, гордостью обладания. Отныне счастье их стало гораздо болеевозвышенным, а пламя, снедавшее их, запылало еще сильнее. Их словноохватывало какое-то безумие. Со стороны, пожалуй, могло бы показаться, чтосчастье их стало полнее, но они теперь утратили ту сладостную безмятежность,то безоблачное блаженство и легкую радость первых дней своей любви, когдавсе опасения г-жи де Реналь сводились к одному: достаточно ли сильно любитее Жюльен? Теперь же счастье их нередко напоминало преступление. В самые счастливые и, казалось бы, самые безмятежные минуты г-жа деРеналь вдруг вскрикивала: - Боже мой! Вот он, ад, я вижу его! - и судорожно стискивала рукуЖюльена. - Ах, какие чудовищные пытки! Но я заслужила их! - И она сжималаего в своих объятиях и замирала, прильнув к нему, словно плющ к стене. Тщетно Жюльен пытался успокоить ее смятенную душу. Она хватала егоруку, осыпала ее поцелуями, а через минуту снова погружалась в мрачноеоцепенение. - Ад, - говорила она, - ад - ведь это было бы милостью для меня:значит, мне было бы даровано еще несколько дней на земле, с ним... Но ад вэтой жизни, смерть детей моих. И, однако, быть может, этой ценой мой грехбыл бы искуплен... О боже великий, не даждь мне прощения такой страшнойценой! Эти несчастные дети, да разве они повинны перед тобой! Я, одна явиновна! Я согрешила: я люблю человека, который не муж мне. Бывали минуты, когда Жюльену казалось, что г-жа де Реналь как будтоуспокаивается. Она старалась взять себя в руки, не отравлять жизнь тому,кого она так любила. В этих чередованиях любви, угрызений совести и наслаждения время дляних пролетало, как молния. Жюльен совершенно утратил привычку размышлять. Как-то раз горничная Элиза отправилась в Верьер, - у нее была тяжба всуде. Она встретила г-на Вально и из разговора с ним обнаружила, что онстрашно сердит на Жюльена. Она теперь ненавидела гувернера и частенькосудачила о нем с г-ном Вально. - Вы ведь меня погубите, сударь, коли я вам всю правду расскажу... -сказала она г-ну Вально. - Хозяева всегда друг за дружку стоят, как всерьездо дела дойдет... А прислуга, если в чем проболтается, так ей ни за что непростят... После этого весьма обыденного вступления, которое нетерпеливоелюбопытство г-на Вально постаралось насколько возможно сократить, он услышалот нее вещи, весьма обидные для его самолюбия. Эта женщина, самая блестящая женщина во всей округе, которую он втечение целых шести лет окружал таким вниманием, - это, к сожалению,происходило у всех на виду и было всем отлично известно, - эта гордячка,которая столько раз заставляла его краснеть своим презрительным обращением,- и что же... оказывается, она взяла себе в любовники этого подмастерья,пожалованного в гувернеры! Мало того, в довершение этой нестерпимой обиды,нанесенной господину директору дома призрения, г-жа де Реналь, оказывается,обожала своего любовника. - Сказать правду, - тяжко вздохнув, добавила горничная, - господинЖюльен вовсе даже и не домогался этого; он и с нашей госпожой так же холоднодержится, как со всеми. Только в Вержи Элиза убедилась в этом окончательно, но, по ее мнению,эта история тянется уже давно. - И вот из-за этого-то, конечно, - прибавила она с горечью, - он тогдаи отказался на мне жениться. А ято, дура, пошла еще к госпоже де Ренальпосоветоваться, просила ее поговорить с гувернером! В тот же вечер г-н де Реналь получил из города вместе со своей газетойпространное анонимное письмо, в котором ему весьма подробно сообщали о том,что происходит у него в доме. Жюльен заметил, как г-н де Реналь, читая этописьмо, написанное на голубоватой бумаге, внезапно побелел, и после этогоЖюльен несколько раз ловил на себе его свирепые взгляды. Весь вечер господинмэр был явно чем-то расстроен; тщетно Жюльен пытался подольститься к нему,расспрашивая его о генеалогии самых знатных бургундских семей.XX АНОНИМНЫЕ ПИСЬМА Do not give dalliance. Too much the rein; the strongest oaths are straw. To the fire i'the blood. Tempest [11]. Когда они около полуночи расходились по своим комнатам, Жюльен улучилминутку и шепнул своей подруге: - Сегодня нам нельзя видеться: у вашего мужа зародились подозрения;готов об заклад побиться, что это длинное письмо, над которым он таквздыхал, не что иное, как анонимное послание. По счастью, Жюльен заперся в своей комнате на ключ. Г-же де Ренальпришла в голову безумная мысль, что опасения, высказанные Жюльеном, толькопредлог для того, чтобы им сегодня не видеться. Она совсем потеряла голову ив обычный час отправилась к нему в комнату. Жюльен, заслышав шаги вкоридоре, тотчас же задул лампу. Кто-то пытался открыть его дверь: кто, г-жаде Реналь или ее ревнивый муж? Рано утром кухарка, которая всегда благоволила к Жюльену, принесла емукнигу; на обложке ее было написано несколько слов по-итальянски: guardatealia pagina 130 [12]. Жюльена бросило в дрожь от этой неосторожности; он поспешно открылкнигу на указанной странице и нашел приколотое булавкой письмо, написанноекое-как, наспех, все закапанное слезами и без малейшего соблюдения правилорфографии. Обычно г-жа де Реналь была очень аккуратна по частиправописания, и его так растрогала эта красноречивая подробность, что ондаже забыл об ужасной неосторожности своей возлюбленной. "Ты не захотел меня впустить к себе сегодня ночью? Бывают минуты, когдамне кажется, что мне, в сущности, никогда не удавалось узнать до конца, чтопроисходит у тебя в душе. Ты глядишь на меня - и твой взгляд меня пугает. Ябоюсь тебя. Боже великий! Да неужели же ты никогда не любил меня? Если так,то пусть муж узнает все про нашу любовь и пусть он запрет меня на всю жизньв деревне, в неволе, вдали от моих детей. Быть может, это и есть воля божья.Ну что ж, я скоро умру! А ты! Ты будешь чудовищем. Так, значит, не любишь?Тебе надоели мои безумства и вечные мои угрызения? Безбожный! Хочешь меняпогубить? Вот самое простое средство. Ступай в Верьер, покажи это письмовсему городу, а еще лучше - пойди покажи его господину Вально. Скажи ему,что я люблю тебя - нет, нет, боже тебя сохрани от такого кощунства! - скажиему, что я боготворю тебя, что жизнь для меня началась только с того дня,когда я увидала тебя, что даже в юности, когда предаешься самым безумныммечтам, я никогда не грезила о таком счастье, каким я тебе обязана, что ятебе жизнь свою отдала, душой своей для тебя пожертвовала, - да, ты знаешь,что я для тебя и гораздо большим пожертвую. Но разве он что-нибудь понимает в том, что такое жертва, этот человек?Нет, ты ему скажи, скажи, чтобы его разозлить, что я ничуть не боюсь никакихзлоязычников и что нет для меня на свете никакого другого несчастья, кромеодного: видеть, что ко мне охладел единственный человек, который меняпривязывает к жизни. О, какое было бы для меня счастье совсем расстаться снею, принести ее в жертву и больше уже не бояться за своих детей! Милый друг, можете не сомневаться: если это действительно анонимноеписьмо, его прислал не кто иной, как этот гнусный человек, который в течениешести лет подряд преследовал меня своим оглушительным басом, постояннымирассказами о своем искусстве ездить верхом, своим самодовольством ибесконечным перечислением всех своих несравненных достоинств. Да было ли оно, это анонимное письмо? Злюка! Вот о чем я только ихотела с тобой поговорить. Но нет, ты хорошо сделал. Разве я могла бы,обнимая тебя, быть может, в последний раз, рассуждать хладнокровно, как яэто делаю сейчас, одна? Теперь уже наше счастье не будет даваться нам таклегко. Огорчит ли это вас? Разве только в те дни, когда ваш Фуке не пришлетвам какой-нибудь занимательной книжки. Но все равно, жертва уже принесена, ибыло или нет это анонимное письмо, все равно, я завтра сама скажу мужу, чтополучила анонимное письмо и что необходимо во что бы то ни стало, под любымпредлогом, немедленно отослать тебя к твоим родным, заплатив тебе щедро, нескупясь. Увы, друг мой, нам придется расстаться недели на две, а может быть, ина месяц! Ах, я знаю, я уверена, ты будешь так же мучиться, как и я. Но вконце концов это единственный способ предотвратить последствия анонимногописьма. Ведь это уже не первое, которое ему пишут относительно меня. Ах, какя, бывало, потешалась над ними раньше! У меня теперь одна цель: внушить мужу, что это письмо прислал господинВально; да я и не сомневаюсь, что так оно и есть на самом деле. Если тебепридется уйти от нас, постарайся непременно устроиться в Верьере, а я ужсумею добиться того, что муж сам захочет поехать туда недельки на две, чтобыдоказать этому дурачью, что мы с ним отнюдь не в ссоре. А ты, когда будешь вВерьере, постарайся подружиться со всеми, даже и с либералами. Я ведь знаю,что наши дамы готовы тебя на руках носить. Но не вздумай ссориться с господином Вально, не смей отрезать ему уши,как ты когда-то грозился, - наоборот, ты должен быть с ним как можнолюбезнее. Сейчас самое важное для нас распустить слухи по всему Верьеру, чтоты поступаешь к господину Вально или еще к кому-нибудь гувернером к детям. Вот уж этого мой муж никогда не допустит. Ну, а если он все-такирешится - что ж делать! Во всяком случае, ты будешь жить в Верьере, мысможем иногда с тобой видеться, - дети тебя так любят, они непременно будутпроситься к тебе. Боже мой, я чувствую, что я даже детей моих люблю ещебольше за то, что они тебя любят. Какой грех! Господи, чем только все этоможет кончиться!.. Я совсем голову потеряла. Ну, в общем, ты понимаешь, кактебе надо себя вести: будь кротким, вежливым; пожалуйста, не выказывай импрезрения, этим грубиянам, - на коленях тебя умоляю, ведь от них зависитнаша с тобой судьба. Можешь быть совершенно уверен, что мой муж, безусловно,сочтет нужным держаться с тобой именно так, как это предпишет емуобщественное мнение. Ты же и смастеришь мне анонимное письмо; вооружись терпением иножницами. Вырежи из книги слова, которые я тебе напишу в конце, и наклей ихпоаккуратней на листик голубоватой бумаги, который я тебе посылаю, - этубумагу мне подарил господин Вально. Опасайся обыска у себя в комнате ипоэтому сожги книгу, из которой будешь вырезать. Если не найдешь целиком техслов, которые нужны, не поленись составить их сам по буквам. Чтобы тебя незатруднять, я сочинила совсем коротенькое анонимное письмо. Ах, если тыбольше меня не любишь, каким несносно длинным покажется тебе мое письмо! АНОНИМНОЕ ПИСЬМО "Сударыня, Все ваши похождения известны, а лица, заинтересованные в том, чтобыположить им конец, предупреждены. Руководясь добрыми чувствами к вам,которые у меня еще не совсем пропали, предлагаю вам раз навсегда порвать сэтим мальчишкой. Если вы настолько благоразумны, что последуете этомусовету, ваш муж будет думать, что уведомление, которое он получил, лживо, иего так и оставят в этом заблуждении: знайте, тайна ваша в моих руках;трепещите, несчастная! Настал час, когда вы должны будете склониться передмоей волей". Как только ты наклеишь все слова этого письма (узнаешь в нем манерувыражаться господина директора?), сейчас же выходи в сад, - я тебя встречу. Я пойду в деревню и вернусь с убитым видом; ах, я и в самом делечувствую себя убитой. Боже мой! Подумать, на что я решаюсь, - и все этотолько из-за того, что тебе показалось, будто он получил анонимное письмо.Так вот я с изменившимся лицом отдам мужу это самое письмо, врученное мнеякобы каким-то незнакомцем. А ты ступай гулять с детьми по дороге в большойлес и не возвращайся до обеда. С верхнего утеса тебе будет видна наша голубятня. Если все кончитсяблагополучно, я вывешу там белый платочек, а в противном случае там ничегоне будет. Ну, а ты-то сам, неблагодарный, неужели сердце не подскажет тебекакой-нибудь способ, до того как ты уйдешь на прогулку, сказать мне, что тылюбишь меня? Ах, что бы ни случилось, в одном ты можешь быть совершенноуверен: я дня не проживу, если нам придется расстаться навеки. Ах, сквернаяя мать! Но только зачем я пишу эти пустые слова, милый Жюльен? Я совсем нечувствую этого, я ни о ком, кроме тебя, не могу думать, я только затем их инаписала, чтобы ты не бранил меня. Сейчас, в такую минуту, когда я думаю,что могу тебя потерять, к чему притворяться? Да, пусть уж лучше я покажусьтебе чудовищем, чем мне лгать перед человеком, которого я обожаю. Я и такслишком уж много обманывала в своей жизни. Ну, все равно, так и быть, я тебяпрощаю, если ты меня больше не любишь. Мне даже некогда перечесть этописьмо. А сказать по правде, какой это пустяк, если бы мне пришлосьзаплатить жизнью за те блаженные дни, которые я провела в твоих объятиях. Тызнаешь, что они мне обойдутся много дороже".XXI ДИАЛОГ С ГОСПОДИНОМ Alas, our frailty is the cause, not we, For such as we are made of, such we be. Twelfth Night [13]. В течение целого часа Жюльен с совершенно ребяческим удовольствиемподбирал и наклеивал слова. Выйдя из комнаты, он сразу же встретил своихвоспитанников с матерью; она так просто и решительно взяла письмо у него изрук, что это спокойствие даже испугало его. - А клей совсем высох? - спросила она. "И это та самая женщина, которая с ума сходила от угрызений совести! -подумал он. - Что она такое затеяла?" Спросить ее об этом казалось емуунизительным для его гордости, но, кажется, никогда в жизни он так невосхищался ею. - Если это кончится плохо, - все с тем же невозмутимым хладнокровиемдобавила она, - у меня отнимут все. Закопайте этот ящичек где-нибудь там, нагоре. Может быть, придет день, и это будет все, что у меня останется. И она передала ему хрустальный ларчик в красном сафьяновом футляре,наполненный драгоценностями - золотыми и бриллиантовыми украшениями. - Идите теперь, - сказала она ему. Она поцеловала детей, а младшего - даже два раза. Жюльен стоял каккаменный. Она удалилась быстрым шагом, даже не взглянув на него. Существование г-на де Реналя с той минуты, как он распечатал анонимноеписьмо, стало поистине невыносимым. Никогда еще он не был так потрясен, заисключением одного раза в жизни, в 1816 году, когда ему чуть было непришлось драться на дуэли; и надо отдать ему справедливость, дажеперспектива получить пулю в лоб расстраивала его много меньше. "Почерк какбудто женский, - думал он. - А если так, кто же из женщин мог это написать?"Он припоминал всех знакомых ему дам в Верьере и ни на одной из них не могостановиться в своих подозрениях. "Может быть, письмо сочинил мужчина, и ононаписано под диктовку? Но кто же этот мужчина?" И он опять терялся вдогадках; конечно, завистников у него много, и большинство знакомыхненавидит его. "Надо пойти потолковать с женой!" - подумал он по привычке иуже совсем было поднялся с кресла, в котором сидел. Но едва он приподнялся, как тут же хлопнул себя рукой по лбу: "Ах, божемой! - вырвалось у него - Ведь как раз ей-то я сейчас и не должен доверять.Теперь она враг мой!" И от досады и злости слезы брызнули у него из глаз. Справедливо пожиная плоды своей сердечной сухости - а в ней-то,собственно, и заключается вся провинциальная мудрость, - г-н де Реналь извсех людей на свете больше всего опасался сейчас двух своих самых близкихдрузей. "Есть ли у меня, кроме них, еще хотя бы человек десять друзей? - думалон и перебирал их всех одного за другим, стараясь представить себе, на какуюдолю сочувствия он мог бы рассчитывать у каждого из них. - Всем, всем, - сяростью вскричал он, - эта отвратительная история, которая случилась сомной, доставит величайшее удовольствие!" К счастью - и не без основания, -он считал, что все ему завидуют. Мало того, что он только что превосходноотделал свой роскошный городской дом, ныне навеки осчастливленный посещениемкороля, который соизволил провести ночь под его кровом, - он очень недурноподновил и свой замок в Вержи. Весь фасад побелили заново, а у оконпоявились прекрасные зеленые ставни. Он на минуту утешился, вспомнив этовеликолепие. В самом деле, замок его был виден теперь за три-четыре лье, квеликому ущербу других загородных домов или так называемых "замков",находившихся по соседству, которые так и остались в своем скромном обличье,посеревшем от времени. Господин де Реналь мог рассчитывать на сочувствие и слезы лишь одногоиз своих друзей - приходского церковного старосты, но это был кретин,способный прослезиться из-за чего угодно. Это был единственный человек, накоторого он мог положиться. "Какое несчастье может сравниться с моим? - воскликнул он в бешенстве.- Такое одиночество!" "Да может ли это статься? - вопрошал себя этот поистине жалкий человек.- Может ли статься, чтобы в моем несчастье у меня даже не было человека, скоторым я мог бы посоветоваться? Мой рассудок отказывается мне помочь, ячувствую это. Ах, Фалькоз, ах, Дюкро!" - вскричал он с горечью. Это былидрузья его детства, которых он оттолкнул от себя своим высокомерием в 1814году. Они с юных лет привыкли держаться с ним на равной ноге, а тут емувдруг вздумалось переменить с ними тон, ибо это были незнатные люди. Один из них, Фалькоз, человек умный и сердечный, бумаготорговец изВерьера, купил типографию в главном городе департамента и открыл там газету.Конгрегация решила разорить его: газету его запретили, а патент натипографию отобрали. В этих плачевных обстоятельствах он решился написатьг-ну де Реналю, впервые за десять лет. Мэр Верьера счел нужным ответитьнаподобие древнего римлянина: "Если бы министр короля удостоил меня честипоинтересоваться моим мнением, я бы ответил ему: беспощадно уничтожайте всехпровинциальных печатников, а на типографское дело введите монополию, как натабак". Это письмо близкому другу, которое в свое время привело в восторгвесь Верьер, г-н де Реналь вспоминал теперь с ужасом "Кто бы мог сказать,что я, с моим положением, с моим состоянием, с моими орденами, когда-нибудьпожалею об этом!" И вот в таких-то приступах ярости, то против самого себя,то против всего, что окружало его, он провел эту ужасную ночь; к счастью,однако, ему не пришло в голову попытаться выследить свою жену. "Я привык к Луизе, - говорил он себе. - Она знает все мои дела. Будь уменя завтра возможность снова жениться, мне не найти женщины, котораязаменила бы мне ее". И он пытался утешиться мыслью, что жена его невинна:это не ставило его в необходимость проявить твердость характера и было длянего удобнее всего; в конце концов мало ли было на свете женщин, которыестали жертвою клеветы? "Но как же это! - вдруг завопил он и судорожно заметался по комнате. -Да что я, совсем уж полное ничтожество, проходимец какой-нибудь? Как могу ядопустить, чтобы она издевалась надо мной со своим любовником? Ведь такможно довести до того, что весь Верьер будет потешаться над моиммягкосердечием. Чего только не рассказывали о Шармье (известный по всемукраю супруг, которого жена обманывала на глазах у всех)? Стоит толькопроизнести его имя, и уж у всех улыбка на губах. Он хороший адвокат, но ктоже вспоминает о том, какой он мастер говорить? А-а, говорят они, Шармье? Тотсамый Шармье де Бернар - так его и прозвали по имени человека, который егоопозорил". "Слава богу, - говорил он себе через несколько минут, - слава богу, чтоу меня нет дочери, а значит, как бы я ни наказал мать, это не отразится насудьбе детей, - я могу поймать этого подлого малого с моей женой и убить ихобоих, и тогда уже это будет трагическая история, над которой никто не будетпотешаться". Эта идея ему понравилась, и он стал тщательно обдумывать всеподробности. "Уложение о наказаниях в таком случае на моей стороне, да и какбы там оно ни обернулось, наша конгрегация и мои друзья, присяжные, сумеютменя спасти". Он вытащил свой охотничий нож, осмотрел его: нож был оченьострый, но вдруг он представил себе лужу крови, и ему стало страшно. "Я могу избить до полусмерти этого наглеца-гувернера и вытолкать еговон. Но какой скандал подымется на весь Верьер и даже на весь департамент!После того как суд постановил прикрыть газету Фалькоза, а главного редакторавыпустили из тюрьмы, я приложил руку к тому, чтобы лишить его места, где онзарабатывал шестьсот франков. Говорят, теперь этот писака снова где-товынырнул в Безансоне: уж он не упустит случая меня осрамить и сделает этотак ловко, что и к суду-то его привлечь будет немыслимо. Привлечь к суду...Да ведь на суде этот наглец каких только пакостей не придумает, чтобыдоказать, что он сказал правду! Человек знатного рода, умеющий поддержатьсвой престиж в обществе, как это делаю я, разумеется, внушает ненависть всемэтим плебеям. Я увижу свое имя в этих гнусных парижских газетках, - божемой, какой ужас! Старинное имя Реналей, втоптанное в грязь зубоскалами! Еслимне вздумается куда-нибудь поехать, придется менять имя. Подумать только!Расстаться с этим славным именем, в котором вся гордость моя, вся сила! Хужеэтого ничего быть не может. Но если я не убью мою жену, а просто выгоню ее из дому с позором, такведь у нее есть тетка в Безансоне, которая ей из рук в руки передаст всесвое состояние. Жена моя отправится в Париж со своим Жюльеном; в Верьере обэтом все, конечно, узнают, и я опять окажусь в дураках". Тут бедный супругзаметил, что свет его лампы тускнеет: начинало светать. Он вышел в садподышать свежим воздухом. В эту минуту он уже почти решил не подниматьскандала, руководствуясь главным образом тем соображением, что такой скандалдоставил бы величайшее удовольствие его добрым верьерским друзьям. Прогулка по саду немного успокоила его. "Нет! - воскликнул он - С какойстати я должен отказываться от моей жены? Ведь это полезный для менячеловек". Он с ужасом представил себе, во что превратится его дом без нее Извсей родни у него осталась только маркиза де Р.... старая злющая дура. Конечно, это было весьма разумное рассуждение, но для того, чтобыосуществить его, требовалась большая твердость характера, значительнопревышавшая скудную долю, отпущенную бедняге природой "Если я не выгонюжену, - рассуждал он, - я ведь себя знаю, какнибудь она меня разозлит, и яей это припомню Она гордячка, мы поссоримся, и все это может случитьсяраньше, чем она получит наследство от тетки. Вот когда они посмеются надомной вволю. Жена любит своих детей, в конце концов все это, разумеется,достанется им же. Но я-то! Я сделаюсь истинным посмешищем в Верьере. Вот онкаков, скажут даже с собственной женой управиться не сумел. Не лучше ли мнепросто держать про себя свои подозрения и не доискиваться истины? И тогдаволей-неволей придется воздержаться от каких бы то ни было попреков" Но через минуту г-н де Реналь, снова поддавшись чувству оскорбленноготщеславия, старательно припоминал всякие способы уличения в измене, окоторых рассказывается за бильярдом в Казино или в Дворянском клубе, когдакакой-нибудь зубоскал прерывает партию, чтобы потешить приятелей сплетней обобманутом супруге Какими жестокими казались ему сейчас эти шутки! "Боже" И отчего моя жена не умерла? Тогда бы никто уж не мог надо мнойпотешаться Был бы я вдовцом! Проводил бы полгода в Париже, вращался бы всамом лучшем обществе" Но после краткой минуты блаженства, навеянногомечтами о вдовстве, воображение его снова принималось выискивать средство, спомощью которого он мог бы узнать правду Что, если, скажем, за полночь,когда уже все улягутся, насыпать пригоршню отрубей перед дверью Жюльена, аутром, чуть рассветет, - увидишь отпечатки шагов. "Нет, эта шутка никуда не годится! - злобно вскричал он - Подлюга Элизазаметит, конечно, и мгновенно весь дом будет знать, что я ревную" В какой-то еще истории, слышанной им в Казино, некий муж убедился всвоем несчастье при помощи волоска, протянутого между дверями жены и еелюбовника и приклеенного с обоих концов воском на манер судейской печати. После долгих часов сомнений и колебаний он, наконец, решил, что этосредство, пожалуй, будет самым лучшим, и уже совсем начал было обдумывать,как он все это устроит, как вдруг на повороте аллеи повстречал ту самуюженщину, которую ему так хотелось бы видеть мертвой. Она возвращалась из деревни. Она ходила к мессе в вержийскую церковь.По преданию, которое на взгляд холодного философа не внушало доверия, нокоторому она, тем не менее, верила, эта маленькая церковь, ставшая нынеприходской, была некогда часовней в замке сеньора Вержи. Г-жа де Реналь вовремя мессы почемуто неотступно думала об этом. Перед нею беспрестанновозникала одна и та же картина: муж ее на охоте убивает Жюльена будто быслучайно, а вечером заставляет ее съесть его сердце. "Судьба моя зависит сейчас целиком от того, - говорила она себе, - чтоон будет думать, слушая мой рассказ. Эти роковые четверть часа решат все, ауж после мне, быть может, больше и не придется с ним разговаривать. Он ведьчеловек неумный, он не руководствуется рассудком. А то бы уж я как-нибудьпораскинула мозгами, постаралась бы сообразить, что он сделает или скажет. Аот его решения зависит наша судьба, она в его власти. Но она зависит также иот моей ловкости, от моего умения направить в ту или иную сторону мыслиэтого самодура, - ведь он в ярости ничего не помнит, не соображает, у негопросто в голове мутится. Боже мой! Какое для этого нужно искусство, сколькохладнокровия! А где их взять?" Но едва только она вошла в сад и увидела издали своего мужа, она, точнопо волшебству, сразу успокоилась. По его всклокоченным волосам и измятойодежде видно было, что он не ложился спать. Она подала ему письмо, распечатанное, но затем снова вложенное вконверт. Он взял его машинально и уставился на нее безумными глазами. - Вот эту мерзость, - сказала она, - подал мне какой-то подозрительныйсубъект. Он сказал, что знает вас и даже чем-то обязан вам. Это было вотсейчас, когда я шла позади палисадника нотариуса. Я требую от вас толькоодного; чтобы вы сейчас же, без малейшего промедления, отослали господинаЖюльена обратно к его отцу. Госпожа де Реналь поторопилась скорее выговорить эту фразу, - можетбыть, даже немного раньше, чем следовало, лишь бы поскорее избавиться отстрашной необходимости произнести ее. Она вся затрепетала от радости, видя, как обрадовали мужа ее слова. Потому, как он уставился на нее, она поняла, что Жюльен угадал правильно. Ивместо того чтобы огорчиться этой вполне очевидной неприятностью, онаподумала: "Какая проницательность! Какое удивительное чутье! И у такогомолодого человека, без всякого жизненного опыта! Подумать только, как далекоон может пойти в будущем! Увы, его успехи приведут к тому, что он менязабудет". И невольное восхищение человеком, которого она боготворила, рассеяловсе ее страхи. Она похвалила себя за свою изобретательность. "Я оказалась достойнойЖюльена, - подумала она с тайным и сладостным восторгом. Боясь не совладать с собой, г-н де Реналь, не говоря ни слова, началчитать анонимное письмо, составленное, как, вероятно, помнит читатель, изнапечатанных слов, наклеенных на голубоватую бумагу. "Опять новыеиздевательства, конца этому нет, - подумал г-н де Реналь, чуть не падая отизнеможения - Опять новые оскорбления, и над всем этим надо голову ломать, ивсе по милости моей жены!" У него уже готовы были сорваться с языка самыегрубые ругательства, но, вспомнив о наследстве из Безансона, он с большимтрудом сдержался. Не зная, на чем сорвать злобу, он скомкал это второеанонимное письмо и широкими шагами пошел по дорожке. Ему нужно было хоть наминуту уйти от жены. Через несколько мгновений он вернулся немногоуспокоенный. - Надо решить, не откладывая, и отказать Жюльену, - сказала она мужу,как только он подошел. - В конце концов это сын простого плотника. Вы емузаплатите несколько лишних экю, он человек ученый и легко найдет себе местоу того же господина Вально или у помощника префекта Можирона, - у них тожеесть дети. Так что вы его даже нисколько не обидите... - Вы мелете вздор, как форменная дура! - неистово закричал г-н деРеналь. - Да и чего ждать от женщины? Откуда у нее здравый смысл? Вам и вголову никогда не придет обратить внимание на что-нибудь серьезное: может либыть, чтобы вы в чем-нибудь толком разобрались? С вашим легкомыслием, свашей ленью вам только бабочек ловить. Жалкие вы существа! Горе нам,семейным людям, что от вас никуда не денешься... Госпожа де Реналь не мешала ему выговориться; он говорил долго, изливаясвою злость, как говорят в здешних краях. - Сударь, - ответила она ему, наконец, - я говорю как женщина, укоторой затронута честь, то есть самое драгоценное, что только есть у нее. Госпожа де Реналь сохраняла непоколебимое хладнокровие в течение всегоэтого мучительного разговора, от исхода которого зависела возможность жить,как прежде, под одним кровом с Жюльеном. Тщательно обдумывая каждое слово,она говорила только то, что могло обуздать ярость мужа, направить ее, кудаей было нужно. Она была совершенно нечувствительна ко всем егооскорбительным выкрикам, она не слушала их, она думала в это время оЖюльене: "Будет он доволен мной?" - Этот деревенский мальчишка, с которым мы так носились, делали емустолько подарков, возможно, даже ни в чем не виноват, - сказала она,наконец. - Но как-никак, а ведь из-за него мне первый раз в жизни нанесенотакое оскорбление... Когда я прочла эту гнусную бумажонку, сударь, я даласебе слово: либо он, либо я, но один из нас должен уйти из вашего дома?" - Вам что же, хочется скандал устроить, чтобы опозорить меня да и себятоже? Вы многим доставите удовольствие в Верьере. - Это правда, все завидуют тому благосостоянию, которое вы вашим мудрымуправлением сумели создать и себе, и своей семье, и всему городу... Ну,тогда я предложу Жюльену, чтобы он отпросился у вас на месяц и отправился ксвоему достойному другу, этому лесоторговцу в горах. - А я запрещаю вам распоряжаться, - отрезал г-н де Реналь, впрочем,довольно спокойно. - И прежде всего я требую от вас, чтобы вы с ним неразговаривали. Вы начнете злиться, поссорите меня с ним, а вы знаете, какойон недотрога, этот господинчик. - У этого молодого человека нет ни малейшего такта, - подхватила г-жаде Реналь. - Он, может быть, и образованный - вам лучше об этом судить, -но, в сущности, это простой крестьянин. Я по крайней мере совершенноразочаровалась в нем после того, как он отказался жениться на Элизе, - ведьон бы тогда стал вполне обеспеченным человеком, - и из-за чего, в сущности?Только из-за того, что она иногда потихоньку бегает к господину Вально. - А-а, - протянул г-н де Реналь, высоко поднимая брови, - что такое? ИЖюльен вам это сказал? - Нет, он прямо этого не говорил. Он ведь всегда распространяетсянасчет своего призвания к священному сану, но, поверьте мне, главноепризвание у этих людишек - это обеспечить себе кусок хлеба Но он мне не раздавал понять, что ему известны ее таинственные прогулки. - А мне об этом ничего не известно! - снова рассвирепев, воскликнул г-нде Реналь, внушительно отчеканивая слова. - У меня тут под носом что-топроисходит, а я об этом и понятия не имею. Как! Значит, между ними что-тоесть, у Элизы с Вально? - Да это давнишняя история, дорогой мой, - смеясь, ответила г-жа деРеналь, - а возможно даже, между ними ничего серьезного и не было. Ведь этовсе началось еще в то время, когда ваш добрый друг Вально был не прочь,чтобы в Верьере ходили слухи, будто между ним и мной нечто вродеплатонического романа. - Я и сам это когда-то подозревал! - воскликнул г-н де Реналь, в яростихлопая себя по лбу; поистине на него неожиданно сваливалось одно открытие задругим - И вы мне ни слова не сказали! - Стоило ли ссорить друзей из-за маленькой прихоти тщеславия нашегомилого директора? Да назови - те мне хоть одну женщину нашего круга, котораявремя от времени не получала бы от него необыкновенно прочувствованных идаже чуточку влюбленных писем. - Он и вам писал? - Он любит писать. - Сейчас же покажите мне эти письма, я вам приказываю. - И г-н деРеналь вдруг точно вырос футов на шесть. - Нет, во всяком случае, не сейчас, - отвечала она необыкновенноспокойно" чуть ли даже не беззаботно - Я их вам покажу как-нибудь в другойраз, когда вы будете настроены более рассудительно. - Сию же минуту, черт подери! - рявкнул г-н де Реналь, уже совсем невладея собой, а вместе с тем с таким чувством облегчения, какого он неиспытывал ни разу за эти двенадцать часов. - Обещайте мне, - проникновенным голосом сказала г-жа де Реналь, - чтовы не станете затевать ссору с директором из-за этих писем. - Ссора там или не ссора, а я могу отнять у него подкидышей, -продолжал он с той же яростью. - Но я требую, чтобы вы немедленно подали мнеэти письма, сейчас же. Где они? - В ящике моего письменного стола, но все равно я ни за что не дам вамключа. - Я и без ключа до них доберусь! - закричал он, бросившись чуть ли небегом в комнату жены. И он действительно взломал железным прутом дорогой письменный столикузорчатого красного дерева, привезенный из Парижа, который он сам не разпротирал полой собственного сюртука, едва только замечал на нем пятнышко. Госпожа де Реналь бросилась на голубятню и, бегом взбежав по всем стадвадцати ступенькам лестницы, привязала за уголок свой белый носовойплаточек к железной решетке маленького оконца. Она чувствовала себясчастливейшей из женщин. Со слезами на глазах всматривалась она в густуючащу леса на горе. "Наверно, под каким-нибудь из этих развесистых буковстоит Жюльен, - говорила она себе, - и стережет этот счастливый знак". Долгоона стояла, прислушиваясь, и кляла про себя немолчное верещание кузнечиков ищебет птиц. Если бы не этот несносный шум, до нее, может быть, донесся быоттуда, с высоких утесов, его радостный крик. Жадным взором окидывала онаэту громадную, ровную, как луг, темно-зеленую стену, которую образуют собойвершины деревьев. "И как это он только не догадается! - растроганно шепталаона. - Придумал бы уж какой-нибудь знак, дал бы мне понять, что он так жесчастлив, как и я". Она ушла с голубятни только тогда, когда уже сталапобаиваться, как бы муж не заглянул сюда, разыскивая ее. Она нашла его все в том же разъяренном состоянии: он торопливо пробегалслащавые фразочки г-на Вально, вряд ли когда-либо удостаивавшиеся того,чтобы их читали с таким волнением. Улучив минуту, когда восклицания мужа позволили ей вставить несколькослов, г-жа де Реналь промолвила: - Я все-таки возвращаюсь к моему предложению. Надо, чтобы Жюльен навремя уехал. Как бы он ни был сведущ в латыни, в конце концов это простойкрестьянин, сплошь и рядом грубый, бестактный. Каждый день, считая,по-видимому, что этого требует вежливость, он преподносит мае самыеневероятные комплименты дурного вкуса, которые он выуживает из какихнибудьроманов... - Он никогда не читает романов! - воскликнул г-н де Реналь. - Это янаверно знаю. Вы думаете, я слепой и не вижу, что у меня делается в доме? - Ну, если он не вычитал где-нибудь эти дурацкие комплименты, значит,он сам их придумывает. Еще того лучше! Возможно, он в таком же тоне говоритобо мне и в Верьере... А впрочем, к чему далеко ходить? - прибавила г-жа деРеналь, точно ей только что пришло в голову - Достаточно, если он говорил сомной так при Элизе, - это почти все равно, как если бы он говорил пригосподине Вально. - А-а! - вдруг завопил г-н де Реналь, обрушивая на стол такой мощныйудар кулака, что все в комнате задрожало. - Да ведь это напечатанноеанонимное письмо и письма Вально написаны на одной и той же бумаге! "Наконец-то... - подумала г-жа де Реналь. Сделав вид, что совершенноошеломлена этим открытием, и чувствуя, что она уже больше не в состояниивыдавить из себя ни слова, она прошла в глубину комнаты и села на диван. С этой минуты битву можно было считать выигранной, ей стоило немалотруда удержать г-на де Реналя, порывавшегося немедленно отправиться кпредполагаемому автору анонимного письма и потребовать у него объяснений. - Ну, как вы не понимаете, что устроить сейчас сцену господину Вально,не имея достаточных доказательств, было бы в высшей степени неразумно? Вамзавидуют, сударь, а кто виноват в этом? Ваши таланты, ваше мудроеуправление, ваш тонкий вкус, о котором свидетельствуют построенные вамиздания, приданое, которое я вам принесла, а в особенности то довольнокрупное наследство, которое нам достанется от моей милой тетушки, - о нем,как вы знаете, ходят весьма преувеличенные слухи... Так вот все это,разумеется, и делает вас первым лицом в Верьере. - Вы забываете о моем происхождении, - слегка усмехнувшись, сказал г-нде Реналь. - Вы один из самых знатных дворян в округе, - с готовностью подхватилаг-жа де Реналь. - Если бы у короля были развязаны руки и он мог бы воздаватьдолжное происхождению, вы, разумеется, были бы уже в палате пэров и всепрочее. И вот, занимая такое блестящее положение, вы хотите дать завистникамповод для пересудов? Затеять разговор с господином Вально об его анонимном письме - этозначит распространить по всему Верьеру, да что я говорю, - по всемуБезансону и даже по всему департаменту, что этот ничтожный буржуа, которогонеосмотрительно приблизил к себе один из Реналей, сумел оскорбить его. Даесли бы даже эти письма, которые сейчас попали вам в руки, дали вамоснования думать, что я отвечала на любовь господина Вально, вам быследовало убить меня, - я бы это стократ заслуживала, - но ни в коем случаене обнаруживать перед ним своего гнева. Не забудьте, что все ваши соседитолько того и ждут, чтобы отомстить вам за ваше превосходство: вспомните,что в тысяча восемьсот шестнадцатом году вы содействовали некоторым арестам.Тот беглец, которого поймали на крыше... - Я вижу, у вас нет ни уважения, ни привязанности ко мне! - воскликнулг-н де Реналь с горечью, которую вызывали в нем такие воспоминания. - И менятак и не сделали пэром! - Я думаю, друг мой! - с улыбкой отвечала г-жа де Реналь, - что якогда-нибудь буду богаче вас, что я ваша супруга вот уже двенадцать лет ичто в силу всего этого я должна иметь голос в доме, а особенно в этойсегодняшней истории. Если вы предпочитаете мне какого-то господина Жюльена,- прибавила она явно обиженным тоном, - я готова уехать и провести зиму умоей тетушки. Эта фраза была сказана как нельзя более удачно. В ней чувствоваласьнепреклонность, едва прикрытая вежливостью, она заставила г-на де Реналярешиться. Однако, по провинциальному обычаю, он долго еще продолжалговорить, снова и снова приводя все свои доводы. Жена не мешала емувыговориться - в голосе его все еще прорывалась злоба. Наконец этапустопорожняя болтовня, продолжавшаяся целых два часа, довела до полногоизнеможения супруга, который всю ночь провел, беснуясь от ярости. Он решилтвердо и бесповоротно, каким образом ему следует вести себя по отношению кг-ну Вально, Жюльену и даже к Элизе. Раз или два во время этой тягостной сцены г-жа де Реналь чуть было непрониклась сочувствием к несомненно искреннему горю этого человека, которыйна протяжении двенадцати лет был ее другом. Но истинная страсть эгоистична.К тому же она с минуты на минуту ждала, что он расскажет ей об анонимномписьме, которое получил накануне, но он так и не признался в этом А г-жа деРеналь не могла чувствовать себя в полной безопасности, не зная, какие мыслимогло внушить это письмо человеку, от которого зависела ее судьба. Ибо впровинции общественное мнение создают мужья Муж, который жалуется на жену,делается посмешищем, но это с каждым днем становится все менее опасным воФранции, тогда как жена, если муж не дает ей денег, опускается до положенияподенщицы, зарабатывающей пятнадцать су в день, да еще иные добрые душизадумываются, можно ли пользоваться ее услугами. Как бы сильно одалиска в серале ни любила своего султана, он всемогущ,у нее нет никакой надежды вырваться из-под его ига, к каким бы уловкам онани прибегала Месть ее господина свирепа, кровава, но воинственна ивеликодушна - удар кинжала - и конец всему. Но в XIX веке муж убивает своюжену, обрушивая на нее общественное презрение, закрывая перед ней двери всехгостиных. Вернувшись к себе, г-жа де Реналь сразу почувствовала всю опасностьсвоего положения; ее совершенно ошеломил разгром, учиненный в ее комнате.Замки на всех ее изящных шкатулках и ларчиках были взломаны, несколько плитпаркета были выворочены вовсе. "Нет, он бы меня не пощадил, - подумала она.- Испортить так этот паркет цветного дерева! А ведь он так дрожал над ним!Стоило кому-нибудь из детей войти сюда с улицы с мокрыми ногами, он весьбагровел от ярости. А теперь паркет испорчен вконец!" Зрелище этогосвирепого буйства мигом уничтожило все угрызения совести, которые пробудилав ней слишком скорая победа. За несколько минут до обеда явился Жюльен с детьми. За десертом, когдаслуги удалились из комнаты, г-жа де Реналь сказала ему весьма сухим тоном: - Вы не раз говорили мне о вашем желании отправиться недели на две вВерьер, Господин де Реналь согласен дать вам отпуск. Можете ехать, когда вамбудет угодно. Но чтобы время у детей не пропадало даром, вам каждый деньбудут посылать их письменные работы, и вы будете их проверять. - И, разумеется, - резко добавил г-н де Реналь, - я отпускаю вас неболее чем на неделю. Жюльен заметил беспокойство на его лице: видно было, что он глубокоозабочен. - Он, по-видимому, еще не принял окончательного решения, - шепнул онсвоей возлюбленной, когда они на минутку остались одни в гостиной. Г-жа де Реналь торопливо пересказала ему все, что произошло до обеда. - А подробности сегодня ночью, - смеясь добавила она. "Вот оно, женское коварство, - подумал Жюльен. - С какой радостью онинас обманывают, с какой легкостью!" - Мне кажется, - довольно едко сказал он, - что хоть вы и ослепленывашей любовью, она вместе с тем изрядно просветила вас: вашим сегодняшнимповедением можно прямо восхищаться. Но вряд ли было бы благоразумно видетьсясегодня ночью. Мы здесь окружены врагами. Подумайте, как ненавидит меняЭлиза. - Эта ненависть очень похожа на то жгучее равнодушие, которое вы,по-видимому, питаете ко мне. - Будь я даже равнодушен, я все же обязан уберечь вас от опасности,которая грозит вам из-за меня. Легко может случиться, что господину деРеналю взбредет на ум поговорить с Элизой, - он с первых же слов узнает отнее все. После этого почему бы ему не спрятаться около моей двери с оружиемв руках и... - Вот как! Значит, даже смелости не хватает! - сказала г-жа де Реналь свысокомерием благородной дамы. - Я никогда не унижусь до того, чтобы говорить о своей смелости, -невозмутимо ответил Жюльен. - Помоему, это просто низость. И судить об этомдолжно по делам. А вы, - добавил он, беря ее за руку, - даже непредставляете себе, до чего я к вам привязан, до какой степени дорожувозможностью проститься с вами перед этой жестокой разлукой.XXII ТАК ПОСТУПАЮТ В 1830 ГОДУ Слово дано человеку, чтобы скрывать свои мысли. Преподобный отец Малагрида. Едва Жюльен очутился в Верьере, как он уже начал упрекать себя за своюнесправедливость по отношению к г-же де Реналь. "Я презирал бы ее какникчемную бабенку, если бы она не выдержала и не довела до конца эту сцену сгосподином де Реналем. Она выпуталась из этого, как истый дипломат, а япроникаюсь сочувствием к побежденному, к моему врагу. В этом есть чтотоподленькое, мещанское; мое самолюбие задето, ибо господин де Реналь -мужчина. Великое и обширное сословие, к коему имею честь принадлежать и я!Ах я болван!" Господин Шелан отказался от всех квартир, которые наперебой предлагалиему самые почтенные местные либералы, когда он, будучи смещен, вынужден былпокинуть свой приходский дом. Две комнатки, которые он теперь нанимал, былизавалены его книгами. Жюльен, желая показать Верьеру пример, достойныйсвященника, пошел к отцу, взял у него дюжину еловых досок и тащил их насобственных плечах через всю Большую улицу. Он достал инструменты у одногоиз своих прежних приятелей и смастерил что-то вроде библиотечного шкафа,куда и убрал книги г-на Шелана. - А я уж думал, что тебя совсем совратила мирская суета, -прослезившись от радости, говорил ему старик кюре. - Ну вот, теперь тывполне искупил свое мальчишество - этот парад в мундире почетной стражи,которым ты нажил себе столько врагов. Господин де Реналь приказал Жюльену жить у него и доме. Никто неподозревал о том, что произошло. На третий день после своего приезда Жюльен,сидя у себя в комнате, удостоился визита не кого иного, как самого г-напомощника префекта де Можирона. Целых два часа выслушивал Жюльенбессмысленную болтовню и высокопарные жалобы на людскую злобу, на отсутствиечестности у людей, которым вверено управление казенными средствами, на то,каким опасностям подвергается через это бедная Франция, и т.д., и т.д.,пока, наконец, не начал смутно догадываться об истинной цели этого визита.Они уже вышли на площадку лестницы, и бедный, наполовину разжалованныйгувернер с должным почтением распрощался с будущим префектом некоегосчастливого департамента, когда сей последний соизволил проявить неожиданныйинтерес к делам Жюльена и стал превозносить его необычайную скромность вотношении денег, и т.д., и т.д. Наконец, заключив его в свои объятия систинно отеческой нежностью, г-н де Можирон предложил ему оставить дом г-наде Реналя и перейти на службу к одному чиновнику, детей которого надобновоспитать и который, подобно королю Филиппу, благодарил небо не столько зато, что оно ему их даровало, сколько за то, что оно дозволило им родиться вближайшем соседстве с г-ном Жюльеном. "Наставнику их положили бы тамвосемьсот франков, и платили бы не помесячно, - что за срам такой, - говоритг-н де Можирон, - а за четверть года, и всякий раз вперед". Тут, наконец, наступила очередь Жюльена, который уже целых полтора часадожидался с тоской, когда ему можно будет вставить хоть слово. Ответ его былпоистине великолепен, а главное, многословен, совсем как епископскоепослание. Он позволял предположить все, а вместе с тем не говорил ничегоположительного. В нем было и глубокое уважение к г-ну де Реналю, иблагоговейное почитание верьерского общества, и признательностьдостославному господину помощнику префекта. Помощник префекта, искреннеудивленный тем, что столкнулся с человеком, который еще более иезуит, чем онсам, тщетно пытался добиться от него чего-нибудь более определенного. Жюльенв восторге от того, что ему выпал случай поупражняться, продолжал отвечать втом же роде, но в несколько иных выражениях. Никогда еще ни одномукраснобаю-министру, которому хочется мирно довести до конца заседание, когдав палате того и гляди разгорятся страсти, не удавалось наговорить так многои при этом так мало сказать. Едва за г-ном де Можироном закрылась дверь, какЖюльен принялся хохотать, как сумасшедший. Чтобы не потерять даром обуявшийего иезуитский пыл, он написал г-ну де Реналю письмо на девяти страницах,где подробно сообщал все, что ему предложили, и смиренно просил совета:"Однако этот мошенник так и не назвал мне лицо, которое делает мне этопредложение. Должно быть, это господин Вально, который рассматривает моюссылку в Верьер как результат своего анонимного послания". Отправив свое письмо, довольный, словно охотник, который часов в шестьутра в ясный осенний день попадает на полянку, полную дичи, Жюльен вышел издому с намерением попросить совета у г-на Шелана. Но не успел он дойти додобряка кюре, как провидение, приберегавшее для него к этому дню своимилости, послало ему навстречу самого г-на Вально, которому Жюльен тут жепризнался, что у него прямо душа разрывается: вот он такой бедняк, такжаждет посвятить себя тому призванию, к которому чувствует себяпредназначенным свыше, а выходит, призвание - еще далеко не все в этомжалком мире. Для того, чтобы честно трудиться в вертограде господнем и неоказаться уж совсем недостойным своих ученых собратий, необходимообразование: надо два года учиться в безансонской семинарии, что не дешевостоит; а из этого следует, что необходимо и даже, можно сказать, в некоторомроде вменяется в долг прикопить деньжонок, что, разумеется, много легчесделать, если получать, скажем, восемьсот франков, которые выплачиваются почетвертям, нежели шестьсот, которые расходятся у тебя из месяца в месяц. А сдругой стороны, если провидение позаботилось устроить его к юным Реналям ивложило ему в сердце такую привязанность к ним, разве оно не указывает емутем самым, что он не должен покидать их, не должен переходить на другоеместо. Жюльен достиг столь высокой степени совершенства в подобного родакрасноречии, пришедшем на смену решительным действиям времен Империи, чтоему, наконец, самому стало тошно от своих разглагольствований. Когда он вернулся домой, его уже дожидался лакей г-на Валено в параднойливрее; он разыскивал его по всему городу, чтобы вручить ему приглашение насегодняшний обед. Жюльен еще никогда не бывал в доме этого господина; всего лишьнесколько дней тому назад он только и мечтал, как бы угостить его палкой, дапокрепче, и при этом не попасться в лапы исправительной полиции. Хотя обедбыл назначен на час дня, Жюльен счел более почтительным явиться в кабинетгосподина директора дома призрения в половине первого. Он застал его важновосседающим перед грудой разложенных на столе папок с делами. Его громадныечерные баки, невероятная шевелюра, феска, напяленная "а макушку, огромнаятрубка, вышитые туфли, толстенные золотые цепочки, перекрещивавшиеся вразных направлениях на его груди, - весь этот арсенал провинциальногоденежного туза, мнящего себя неотразимым победителем женских сердец, отнюдьне внушил почтения Жюльену, - наоборот, еще больше подстрекнул в нем охотусъездить его как следует палкой. Он попросил, чтобы ему оказали честь и представили г-же Вально, но оназанималась своим туалетом и не могла его принять. Зато ему было доставленоудовольствие присутствовать при туалете самого г-на директора. После этогоони проследовали к г-же Вально, которая со слезами на глазах представилаЖюльену своих деток Эта дама, одна из самых влиятельных особ в Верьере,обладала грубой мужеподобной физиономией, которую она ради торжественногослучая густо нарумянила Она позаботилась пустить в ход весь свой материнскийпафос. Жюльен вспоминал г-жу де Реналь Его недоверчивость мешала емупредаваться воспоминаниям, за исключением тех случаев, когда они возникалиневольно, по противопоставлению, но тут он растрогался до умиления Этосостояние еще усилилось тем, что он увидел в доме директора: его заставилиобойти весь дом Все здесь было великолепно, все только что из магазина,новехонькое, и ему тут же сообщали стоимость каждого предмета. Но Жюльен вовсем этом видел что-то гнусное, от всего пахло крадеными деньгами, и все вдоме, вплоть до слуг, точно старались оградить себя от презрения. Сборщик налогов, податной инспектор, жандармский офицер и еще двое илитрое чиновников пожаловали со своими женами. За ними следом явилосьнесколько богатеньких либералов. Позвали к столу Жюльен уже был в самомотвратительном настроении, а тут еще ему пришло в голову, что бок о бок сэтой столовой, за стеной, сидят несчастные призреваемые и на их-то скудномпайке, должно быть, и загребали денежки для приобретения всей это безвкуснойроскоши, которой его сейчас хотели ошеломить. "Должно быть, они голодные сейчас", - подумал он, и у него сдавилогорло; он был не в силах заставить себя проглотить ни куска и даже почти немог говорить. Но спустя примерно четверть часа он почувствовал себя ещехуже. Издали время от времени стали доноситься обрывки уличной песенки, и,надо сознаться, песенки малопристойной; ее распевал кто-то из этихнесчастных затворников. Г-н Вально посмотрел на одного из своих ливрейныхлакеев; тот мигом исчез, и через минуту пение прекратилось. Как раз в этовремя другой лакей подносил Жюльену рейнвейн в зеленой рюмке, и г-жа Вальноне преминула сообщить Жюльену, что вино это стоит на месте девять франковбутылка. Жюльен поднял зеленую рюмку и сказал г-ну Вально: - Там перестали петь эту гнусную песню. - Еще бы, черт возьми, - с победоносным видом ответил директор. - Яприказал замолчать этой голытьбе. Это было уже слишком для Жюльена он вполне усвоил подобающие этомукругу манеры, но чувствами его он еще далеко не проникся. Несмотря на всесвое лицемерие, к которому он так часто прибегал, он почувствовал, как пощеке у него покатилась крупная слеза. Он постарался укрыться за зеленой рюмкой, но был совершенно не всостоянии оказать честь рейнскому вину "Не давать петь, - повторял он просебя. - Боже мой! И ты это терпишь!" К счастью, никто не заметил, что он так неприлично расчувствовалсяСборщик налогов затянул роялистскую песню Когда все хором подхватили припев,совесть Жюльена стала нашептывать ему: "Вот оно - это грязное богатство,которого и ты можешь достигнуть и наслаждаться им, но только на таких вотусловиях, не иначе как в этакой компании Возможно, ты заполучишь местечко вдвадцать тысяч франков, но в то время как сам ты будешь обжиратьсяговядиной, ты будешь запрещать петь бедному узнику; ты будешь закатыватьобеды на деньги, которые уворуешь из его жалкого пайка, и когда ты будешьпировать, он будет еще несчастней! О Наполеон! Как прекрасно было твоевремя, когда люди завоевывали себе положение на поле битвы! Но пробиватьсяподлостью, увеличивая страдания бедняков?" Должен сознаться, что слабость, обнаруженная Жюльеном в этом монологе,внушает мне весьма неважное мнение о нем Он был бы достойным собратом техзаговорщиков в желтых перчатках, которые желают перевернуть весь жизненныйуклад большой страны, но не хотят иметь на совести ни малейшей царапинки. Внезапно Жюльен был вынужден снова вернуться к своей роли. Ведь не длятого, чтобы мечтать да сидеть, не говоря ни слова, позвали его обедать втаком изысканном обществе. Бывший фабрикант набоек, ныне член-корреспондент Безансонской иЮзесской академий, обратился к нему с другого конца стола с вопросом, правдали то, что говорят кругом о его удивительных успехах по части изученияНового завета? Сразу воцарилась глубокая тишина. Новый завет на латинском языке словнопо волшебству оказался в руках ученого члена двух академий. Едва Жюльенуспел ему ответить, как тот, открыв наугад книгу, прочел начало первойпопавшейся латинской фразы. Жюльен продолжал ее наизусть Память не изменилаему, и это чудо вызвало всеобщее восхищение, проявившееся с весьма шумнойгорячностью, подобающей концу обеда. Жюльен смотрел на раскрасневшиеся лицадам, - некоторые из них были весьма недурны. Он остановился взглядом на женесборщика, голосистого запевалы. - Мне, право, стыдно говорить так долго по-латыни перед дамами, -сказал он, глядя на нее. - Если бы господин Рюбиньо (это был член двухакадемий) был так любезен, что прочел бы наудачу какую-нибудь латинскуюфразу, я попробовал бы, вместо того чтоб продолжать ее дальше, перевести ее,тут же на французский. Это второе испытание доставило ему еще больший успех. Среди гостей было несколько богатых либералов, однако эти счастливыеотцы семейств рассчитывали получить стипендии для своих детей и по этойпричине, поддавшись гласу духовного увещевания, внезапно обратились всторонников правительства Но, несмотря на этот весьма тонкий политическийход, г-н де Реналь не желал принимать их у себя. Эти добрые люди, которыезнали Жюльена только понаслышке и видели его всего лишь раз, когда онкрасовался верхом на коне в день встречи короля, теперь оказались его самымипылкими почитателями. "Когда же этим остолопам надоест, наконец, слушатьбиблейский язык, в котором они ровно ничего не смыслят? - думал он. Новыходило наоборот - язык этот забавлял их своей необычностью: они хохотали.Жюльену это надоело. Едва часы пробили шесть, он степенно поднялся и сказал, что ему ещепредстоит выучить целую главу из новой теологии Лигорио, которую он должензавтра отвечать г-ну Шелану. - Ибо ремесло мое, - приятно улыбаясь, добавил он, - заключается в том,чтобы заставлять других отвечать мне уроки и самому отвечать уроки. Все очень смеялись и были в полном восторге: остроумие такого рода вовкусе Верьера. Жюльен уже стоял, и вопреки всем правилам светских приличийвсе поднялись со своих мест - таково могущество истинного таланта. Г-жаВально задержала его еще на четверть часа: он непременно должен былпослушать, как дети отвечают наизусть катехизис; они делали самыеневероятные ошибки, но, кроме него, никто этого не заметил. Он не счелнужным их поправлять. "Какое невежество - не знать самых основных правилзакона божья!" - подумал он. Наконец он раскланялся и уже надеялсяускользнуть, однако пришлось вытерпеть еще одну басню Лафонтена. - Это чрезвычайно безнравственный автор, - заявил Жюльен г-же Вально. -В известной басне о мессире Жане Шуаре он позволяет себе издеваться надовсем, что есть достойного в мире. Его очень резко осуждают самые серьезныекомментаторы. Прежде чем уйти, Жюльен получил четыре или пять приглашений на обед "Даэтот юноша просто слава нашего департамента! - хором восклицали гости,сильно навеселе. Договорились даже до того, чтобы выделить для него особымпостановлением некий пенсион из общественных сумм, дабы дать ему возможностьзакончить свое образование в Париже. Покуда эта неосторожная идея обсуждалась на все лады в столовой, Жюльенуже успел выйти за ворота. "Ну и сволочь, сволочь! - тихонько воскликнул онтри-четыре раза подряд, с наслаждением вдыхая свежий воздух. В эту минуту он чувствовал себя истинным аристократом - это он-то,который так долго не мог привыкнуть к презрительным улыбкам и чванливомувысокомерию, скрывавшемуся за всеми учтивыми любезностями, какие расточалисьему в доме г-на де Реналя. Теперь уж он не мог не почувствовать огромнойразницы между этими домами. "Забудем даже о краденых деньгах, - рассуждал ондорогой, - отнятых у этих несчастных заключенных, которым еще вдобавокзапрещают петь. Никогда бы господину де Реналю не пришло в голову объявлятьсвоим гостям цену каждой бутылки вина, которым он их угощает. А этот Вально,он просто не в состоянии удержаться от постоянного перечисления своихбогатств, и когда он говорит о своем доме, о своей усадьбе, и прочее, ипрочее, - если тут оказывается его жена, он непременно считает своим долгомсказать. "Твой дом, твоя усадьба". Эта дама, по-видимому, до того наслаждается чувством собственности, чтодаже не постеснялась устроить безобразный скандал за обедом: изругала лакея,который разбил рюмку и разрознил одну из ее дюжин, и лакей этот ответил ей сневероятным нахальством. Ну и компания! Да если бы даже они мне дали половину того, что оникрадут, я бы и то не согласился жить с ними. В один прекрасный день я бынепременно чем-нибудь себя выдал, я бы не выдержал, не смог бы не обнаружитьтого презрения, которое они мне внушают". Тем не менее, следуя наставлениям г-жи де Реналь, ему все-таки пришлосьеще несколько раз присутствовать на такого рода обедах. Жюльен вошел в моду;ему простили его мундир почетной стражи, а, быть может, именно этанеосторожность и была истинной причиной его нынешних успехов. Вскоре вВерьере только и было разговоров, что о том, кто же в конце концов возьметверх и перетянет к себе этого ученого молодого человека: г-н де Реналь илидиректор дома призрения. Эти господа вкупе с г-ном Малоном составлялитриумвират, который уж немало лет тиранил весь город. Мэру завидовали, улибералов было немало причин жаловаться на него, но в конце концов онвсе-таки был дворянин и, так сказать, создан для превосходства, тогда какотец г-на Вально не оставил сыну и шестисот ливров ренты. И не так-то легкобыло в отношении к нему перейти от жалости, которую он когда-то внушал своейскверной одежонкой цвета недозрелого яблока, к той великой зависти, которуюон теперь вызывал у всех своими нормандскими лошадьми, золотыми цепочками,сшитыми в Париже костюмами, всем своим нынешним благополучием. Среди всех этих новых для него людей Жюльен нашел, как ему показалось,одного порядочного человека: это был математик по фамилии Гро, слывшийякобинцем. Жюльен, поклявшийся себе, что будет высказывать вслух только то,что сам считал ложью, вынужден был остеречься следовать этому правилу приг-не Гро. Из Вержи Жюльену присылали толстые пакеты с письменными работамидетей. Ему советовали почаще видеться с отцом, и он подчинялся этойтягостной необходимости. Одним словом, он довольно успешно выправлял своюрепутацию. Но вот однажды утром он внезапно проснулся, почувствовавприкосновение Двух ручек, прикрывших ему глаза. Это была г-жа де Реналь: она приехала в город и бегом взбежала полестнице, чтобы хоть на минуту опередить детей, задержавшихся внизу со своимлюбимцем - ручным кроликом, которого они привезли с собой. Это былавосхитительная минута, но, к сожалению, слишком уж короткая: г-жа де Ренальскрылась, как только дети ворвались в комнату, притащив с собой кролика,которого им не терпелось показать своему другу - Жюльен радостно встретилвсех, даже кролика. Он словно очутился опять в своей семье; он чувствовал,что любит этих детей, что ему приятно болтать с ними. Его удивлял и приятныйзвук их голосов, и простота, и благородство, сквозившие во всех их детскихзамашках; он испытывал потребность очистить свою память от вульгарного тона,отвратительных поступков и суждений, словом, всего того, что ему приходилосьтерпеть в Верьере. Там всегда и во всем чувствовалась вечная боязньпоскользнуться, какая-то непрерывная схватка между роскошью и нищетой. Люди,у которых ему приходилось обедать, пускались в такие откровенности по поводужаркого, что становилось стыдно за хозяев и кусок застревал в горле. - Нет, вам, родовитым людям, есть чем гордиться, - говорил он г-же деРеналь и описывал ей те обеды, которые ему пришлось претерпеть. - Так вы, милый мой, в моде! - И она покатывалась со смеху, представляясебе г-жу Вально под густым слоем румян, которые она считала нужнымнакладывать каждый раз, когда ждала к себе Жюльена. - Должно быть, онапокушается на ваше сердце, - заметила она. За завтраком царило необыкновенное оживление. Дети, которые, казалось,должны были стеснять их, на самом деле только увеличивали общее веселье.Бедняжки не знали, как выразить свою радость, что они снова видят Жюльена.Слуги, разумеется, уже насплетничали им, что ему предлагают лишних двестифранков, лишь бы он согласился обучать молодых Вально. Неожиданно среди завтрака маленький СтаниславКсавье, еще бледный послесвоей тяжелой болезни, спросил у матери, сколько стоит его серебряный прибори маленькая серебряная кружечка, из которой он пил. - А зачем тебе? - Я их продам и отдам деньги господину Жюльену, чтобы он не остался вдураках, если будет жить у нас. Жюльен бросился целовать его со слезами на глазах. Мать расплакалась, аЖюльен, взяв малыша на колени, начал объяснять ему, что не надо такговорить: "остался в дураках", - что так только лакеи говорят. Видя, что егообъяснения доставляют удовольствие г-же де Реналь, он начал придумыватьразные забавные примеры, поясняющие, что значит "остаться в дураках". - Я понимаю, - сказал Станислав. - Это как ворона осталась в дураках:она сыр уронила, и, лисица его схватила, а лисица-то была льстецом. Госпожа де Реналь, не помня себя от счастья, то и дело бросаласьцеловать детей, а для этого ей надо было всякий раз немножко опереться наЖюльена. Вдруг дверь распахнулась - вошел г-н де Реналь Его суровая недовольнаяфизиономия являла удивительный контраст с той теплой радостью, котораяпомеркла, едва лишь он показался. Г-жа де Реналь побледнела: оначувствовала, что сейчас неспособна чтолибо отрицать. Жюльен сразу завладелразговором и громко стал рассказывать мэру про серебряную кружечку, которуюхотел продать Станислав Сперва г-н де Реналь нахмурил брови просто попривычке, услышав слово "деньги". "Когда при мне упоминают о презренномметалле, - заявил он, - это всегда бывает предисловием к тому, чтобывытянуть что-нибудь из моего кошелька". Но на этот раз дело было не только в деньгах, - его подозренияусилились. Радостное оживление жены и детей в его отсутствие отнюдь недоставляло удовольствия человеку, одолеваемому столь щекотливым тщеславием.Жена стала с гордостью рассказывать ему, какие милые, остроумные примерыпридумывает Жюльен, объясняя своим ученикам незнакомые им выражения. - Да, да, - отвечал он, - вот так-то он и охлаждает любовь детей ко мне- ему ведь ничего не стоит быть для них во сто раз милее меня, ибо я дляних, в сущности, начальство. Да, все у нас теперь, словно нарочно, идет ктому, чтобы выставить законную власть в отталкивающем виде. НесчастнаяФранция! Но у г-жи де Реналь вовсе не было охоты разбираться во всех оттенкахмрачного недовольства своего супруга. У нее мелькнула надежда провести сЖюльеном целых двенадцать часов. Ей надо было сделать массу всяких покупок вгороде, и она заявила, что непременно хочет пообедать в кабачке; как нивозражал ее муж, как ни сердился, она не уступила. Дети пришли в полныйвосторг от одного слова "кабачок", которое наши современные скромникипроизносят с таким упоением. Господин де Реналь покинул жену в первой же галантерейной лавке, вкоторую она зашла: ему необходимо было повидать кое-кого. Он вернулся ещеболее мрачным, чем был утром: он убедился, что весь город только и говорит,что о нем и о Жюльене. На самом же деле еще ни одна душа не решиласьнамекнуть ему на кое-какие обидные для него подробности городских сплетен.Все, что передавали г-ну мэру, имело касательство только к одномуинтересующему всех вопросу: останется ли Жюльен у него на шестистах франкахили уйдет на восемьсот к директору дома призрения. Сей директор, повстречав г-на де Реналя в обществе, напустил на себяледяной вид. Это был прием, не лишенный ловкости: в провинции так редкаопрометчивость, так редки бросающиеся в глаза поступки, что их потомразбирают, переворачивают и толкуют на все лады. Господин Вально был то, что за сто лье от Парижа называют пройдохой;бывают такие натуры - наглые и бесстыжие от природы. Его преуспеяние начинаяс 1815 года помогло развернуться этим прекрасным качествам. Он, можносказать, прямо царствовал в Верьере под началом г-на де Реналя, но, будучинамного энергичнее его и ничем не брезгуя, он во все совался, вечно носилсятуда-сюда, кому-то писал, с кем-то говорил, не считался ни с какимиунижениями и, отнюдь ни на что не претендуя, ухитрился в конце концов сильнопоколебать авторитет своего мэра в глазах церковных властей. Г-н Вальнодействовал так: он обращался к местным лавочникам и говорил. "Выберите мнедвух завзятых дураков из вашей среды"; к судейским людям: "Выберите мне двухпервоклассных невежд"; к лекарям: "Укажите мне двух самых отчаянныхшарлатанов". А когда он таким образом собрал самую шваль от каждого ремесла,он предложил им: "Давайте царствовать вкупе". Повадки этой компании задевали г-на де Реналя. Хамская натура Вальнопереносила все, даже публичные обличения, которыми его угощал аббат Малой. Но посреди всего этого благоденствия г-ну Вальио было все же необходимовремя от времени ограждать себя кое-какими безобидными щелчками от техобидных истин, которые всякий - и он прекрасно знал это - имел право броситьему в лицо. Опасения, вызванные приездом г-на Аппера, удвоили его энергию.Он три раза ездил в Безансон; с каждой почтой отсылал целую кучу писем, акое-что отправлял с какими-то неизвестными субъектами, являвшимися к нему всумерках Он, пожалуй, несколько ошибся, добившись в свое время смещенияпрестарелого кюре Шелана, ибо этот акт мести привел к тому, что многиебогомольные дамы из высшей знати стали считать его форменным негодяем. Крометого, эта оказанная ему услуга поставила его в полную зависимость отстаршего викария де Фрилера, он стал получать от него престранные поручения.Вот как обстояли его дела, когда он, поддавшись искушению, доставил себеудовольствие сочинить анонимное послание. А тут еще, в довершение всего,супруга его заявила, что она непременно желает взять к детям Жюльена. Итщеславие г-на Вально прельстилось этой затеей. При таком положении вещей г-н Вально чувствовал, что ему не избежатьрешительного объяснения со своим бывшим соратником г-ном де Реналем.Разумеется, тот наговорит ему всяких неприятностей. Это мало беспокоило г-наВально, но г-н де Реналь мог написать в Безансон и даже в Париж. Того игляди в Верьер неожиданно нагрянет какой-нибудь племянник министра и отнимету него дом призрения. Господин Вально стал подумывать о том, что недурно было бы сблизиться слибералами, - вот почему коекто из них получил приглашение на тот обед, накотором блеснул Жюльен. Они безусловно могли стать для него мощной опоройпротив мэра. Ну, а что, если состоятся выборы, - тут уж было само собойясно, что сохранить дом призрения и голосовать не за того, за кого следует,- вещи совершенно несовместимые. Г-жа де Реналь превосходно разбиралась вовсей этой хитрой политике, и пока они под руку с Жюльеном переходили изодной лавки в другую, она все это ему подробно рассказала; увлекшисьразговором, они незаметно для себя очутились в Аллее Верности, и там онипровели несколько часов почти так же безмятежно, как бывало в Вержи. Между тем г-н Вально, желая как-нибудь увильнуть от решительногообъяснения со своим прежним патроном, принял, встретившись с ним, весьмазаносчивый вид. Этот маневр на сей раз удался, но весьма усилил мрачноенедовольство господина мэра. Невозможно представить себе более жалкое состояние, чем то, до которогодовела г-на де Реналя эта борьба между тщеславием и самой мелочной, жадной иненасытной привязанностью к деньгам. И никогда еще не видел он своих детейтакими веселыми и довольными, как в этот день, когда вошел в кабачок. Этотконтраст совсем обозлил его. - Я, по-видимому, лишний в семье, - сказал он, стараясь придатьвнушительность своему голосу. В ответ на это жена, понизив голос, снова заговорила о том, чтонеобходимо удалить Жюльена. Счастливые часы, которые она провела с ним,возвратили ей уверенность и твердость, необходимые для того, чтобыосуществить то, что она задумала уже две недели назад Несчастного мэра,помимо прочего, удручало еще одно обстоятельство: он отлично знал, что вгороде открыто подшучивают над его пристрастием к презренному металлу. Г-нВально, щедрый, как все воры, блестяще показал себя во время последнихсборов доброхотных даяний в пользу братства св. Иосифа, в пользу конгрегацииПресвятой девы, конгрегации Святого причастия и т.п., и т.п. Имя г-на де Реналя в списке местных помещиков, ловко составленномбратьями-сборщиками в порядке размера даяний, не раз значилось на самомпоследнем месте Тщетно оправдывался он тем, будто у него нет доходов. Святыеотцы такими вещами не шутят.