Энциклопедия относительного и абсолютного знания.

8.

La La Land .

« Бесстрашным мечтателям посвящается...»

Город звезд:
Все хотят лишь одного
И в барах,
И сквозь дым переполненных ресторанов,
Это любовь — да, все что мы ищем —
Это человеческой любви...

----------------------

Это история любви старлетки, которая между прослушиваниями подает кофе состоявшимся кинозвездам, и фанатичного джазового музыканта, вынужденного подрабатывать в заштатных барах. Но пришедший к влюбленным успех начинает подтачивать их отношения.
- Киномания

Отзыв :

«Город звезд, неужели ты сияешь только для меня» — как поэтично и как неоднозначно. Те звезды, что светят с небес, слишком уж далеки, в большом городе их вовсе не видно за светом фонарей и сиянием неоновых реклам. Зато до других звезд, сияющих преимущественно с обложек глянца, в Лос-Анджелесе рукой подать: они заходят за гляссе в твое кафе, снимаются на твоей улице, живут в доме напротив — манят обманчивой близостью и становятся от этого еще менее досягаемыми. Лос-Анджелес — город-мечта, где смена времен года угадывается только по титрам на экране и у каждого бездомного есть страница на IMDB. Город мечтателей, ведь где, если не здесь, можно добиться успеха: тот, кто вчера был ничем, завтра вполне может стать всем — если попадется кастинг-директор в хорошем настроении. Даже удивительно, что столь дорогой американским сердцам жанр мюзикла пребывает в забвении, пока на белом свете есть Эл-Эй, где утомительная пробка может превратиться в зажигательный массовый танец, где всегда найдется рояль в кустах пара туфель для степа в дамской сумочке, где совместимость пары моментально и безошибочно определяется их способностью спеть и станцевать дуэтом.

Или совсем не удивительно, потому что нельзя же всерьез верить в конвейерные истории хоть любви, хоть успеха, обильно сдобренные неуместными танцами и пересыпанные безвкусными блестками. Ясно же, что пляски на автостраде только усугубят пробку, а, задумавшись в плотном траффике, не стоит рассчитывать на снисхождение — направленный в твою сторону средний палец далеко не худшая из возможных реакций. Обращаясь к стилистике «золотого века» Голливуда — неправдоподобно-яркие костюмы, тысячу раз где-то виденные и временами нарочито картонные декорации, классические па, узнаваемая манера съемки — и поднимая в одной из ключевых сцен тост за мечтателей, Дэмиен Шазелл, на самом деле, очень твердо стоит на ногах. Обильно поливая бальзамом эскапизма сердца зрителей (да и критиков), утомленных засилием основанных на реальных событиях драм, режиссер не просто спекулирует на ностальгии по классическим фильмам, но рассказывает свою историю — может быть, даже более жизненную, чем того хотелось бы. И ему только на руку, что Райан Гослинг танцует явно чуть хуже, чем Фред Астер, а Эмма Стоун поет чуть тише, чем Джуди Гарленд — в этом есть своя правда, которая, наперекор отчетливо театральным задникам, приближает героев к действительности.

Недаром же один из героев говорит, что нельзя совершить революцию, просто копируя старое: нужно, взяв старые партитуры, сыграть по ним совершенно новую мелодию. Шазелл так и поступает, сравнивая жизнь со своим любимым джазом и выдавая без преувеличения потрясающую концовку, которая полностью меняет ракурс увиденного. Его герои принадлежат искусству — больше, чем друг другу, больше, чем самим себе. Миа должна стать великой актрисой, Себастиан должен реанимировать классический джаз — это и есть те безумные, чудесные мечты, которые приближают к звездам, во всех смыслах. Шазелл знает, что такое одержимость, он поет одержимость, несет ее, как знамя уже через три фильма кряду, с каждым разом высказываясь все ярче, все точнее, но говоря, в сущности, об одном: искусству, для того, чтобы приблизиться к истинности, необходима живая кровь. Когда-то из разбитых бесконечными репетициями пальцев, а когда-то — и из разбитого сердца. Поэтому у него настоящая любовь — это способность верить в мечту того, кто рядом, больше, чем в свою, вовремя поддержать под руку — и вовремя эту руку отпустить, легким кивком отказываясь от простого человеческого ради того, что больше и выше.

Ностальгия Шазелла по «золотому веку» — это воспоминание не столько о прошлом, сколько о несбывшемся, том, что в английском языке выражается конструкцией
— должно бы быть так, но никогда не будет. Оно не привязано к историческому контексту — потому и фильм существует в неопределенном времени, указывая разными деталями на все эпохи сразу. Это прошлое случается ежедневно: непрожитая история, неслучившееся счастье, танцы под дождем, которых так не хватает (и все равно не бывает) в повседневности. И каких бы жертв ни требовало искусство, Шазелл настаивает, что их стоит принести, чтобы когда-нибудь заслужить возможность сыграть свою мелодию — так, что в ней услышится эта желанная, но так и несостоявшаяся жизнь.