Время желаний-Януш Леон Вишневский

Дело было в августе... To w sierpniu było...

– Вообще-то я хотела подождать до ее смерти, – говорит она спокойным, ровным голосом, – хотя бы из чувства благодарности за пусть краткое, но вполне сносное время моей жизни. За неполные пять лет детства. Еще до героина. Когда у меня были и отец и мать, когда я засыпала не голодная и даже случалось, что мне читали на ночь сказки. Никто меня тогда не бил. Вы хоть знаете, что это такое, когда ребенок лежит на полу, а родная мать пинает его ногами в живот?! – Вдруг срывается она и нервно закуривает очередную сигарету, не замечая, что одна недокуренная еще дымится в пепельнице. Минуту молчит, приходит в себя, поправляет прическу, тревожно озирается, смущенно смотрит на сидящих на террасе ресторана. Точно желая попросить у них прощение за свой срыв.

Хотела... Но я не стану ждать. Вот уже два года я только тем и занимаюсь, что записываю в блокнот, как велел врач, всё, что мне удается выгрести из своей памяти. Если бы к этим залежам можно было добраться и навсегда удалить, стереть, мне не пришлось бы ходить по психологам и я перестала бы принимать прописанные ими горькие пилюли. Два года назад одна мамашка из Цюриха убила своего младенца, перепутав банку с сухим молоком и банку с кокаином. Вы понимаете?! Женщина была наркоманкой, но не рядовой, а высокого полета, раз у нее было столько «снега», чтобы приготовить из него питание для ребенка. Моя мать была наркоманкой самого низкого пошиба. Когда у нее не было денег на дозу героина, кололась грязным компотом из маковой соломки. Похоже, это польское изобретение. Вы слышали что-нибудь об этом? Она покупала эту гадость недалеко отсюда, в «Плацшпице». Сейчас там чисто, красиво и четко, как в швейцарских часах, но в начале девяностых, когда я была еще маленькой девочкой, там была клоака и место человеческого унижения.

Однажды отец взял меня в этот парк. Помню, как мы стояли на мостике и смотрели на людей, лежащих на траве. Откуда ни возьмись появилась огромная жирная крыса. Она бегала по людям, как по каким-нибудь отбросам. Как страшно, ведь среди этих людей могла оказаться и моя мама. Я спросила об этом отца. Он подтвердил мою догадку. Я оказалась права. Года не прошло, как мать собрала меня ночью и потащила в «Плацшпиц». И тоже зимой. Я тогда была совсем маленькой и, чтобы не мерзнуть, бегала, как та крыса, на покрытой инеем траве между «дядями и тетями». Время от времени моя мать ложилась на траву, задирала юбку, и к ней пристраивался какой-нибудь дядя. Прямо в парке, в центре Цюриха. Я тогда этого не понимала и беспокоилась, что ей, должно быть, холодно, а этот дядя просто ее согревает. Ходили разные мужчины и к нам домой. После их посещений мама становилась доброй: мы тогда вместе с ней выходили ночью в город, и я могла вдоволь наесться пиццы. Но иногда в мою мать как будто что-то странное вселялось. Я не знаю, что там у нее было в шприце, но, должно быть, что-то ужасное. Потому что она становилась бешеной. Все вокруг себя била, крушила, на все изрыгала агрессию. Иногда из-за синяков я не ходила в школу по две недели. Уже утром мать ничего не помнила, а днем снова тащилась в «Плацшпице». Помню, как однажды ее принесли домой без чувств. Принесли и положили в прихожей на полу точно куль какой. Я вызвала «Скорую». Но сначала приехала полиция, потом только «Скорая», врач что-то ввел ей в вену, и она проснулась. А когда она набросилась с кулаками на полицейских и врачей, те быстро ушли. А я осталась. И их это, похоже, ничуть не волновало. Вы, наверное, теперь думаете, что мой отец – плохой человек? Вы ошибаетесь, причем очень сильно ошибаетесь. Во время бракоразводного процесса судья поверила моей матери, объявившей себя жертвой насильника-алкоголика, и оставила меня под опекой матери. Ее зависимость от наркотиков она сочла «злобными наветами истца». Отец, не знаю, как это точнее назвать, короче, боролся за меня, хотел забрать меня у матери. Легально. Писал чуть ли не во все инстанции в Швейцарии. И во все газеты. Но Швейцария – приличное правовое государство. Смеюсь, конечно, извините. В конце концов не осталось больше инстанций, куда можно было бы написать. Когда же после очередного мордобоя я отсутствовала в школе целых три недели, мой учитель французского вызвал к нам домой проверку из центра социальной защиты. Матери дома не было, и мне пришлось рассказать инспекторам все как есть. Не поверили. Решили, что я все выдумала. Расспросили соседей. А на следующий день специальный автомобиль отвез меня в детдом. Матери и на этот раз не оказалось дома. Жальче всего, что и в приют она ко мне тоже ни разу не пришла. Вроде как не заметила моего исчезновения. Через три месяца, а дело было в августе, мой отец (в присутствии адвоката) забрал меня оттуда. Для верности мы уехали подальше от Цюриха, подальше от «Плацшпица». В Берлин. Год мы мотались по разным гостиницам. Это специально – чтобы не было постоянного адреса. Точь-в-точь как объявленные в розыск террористы.

Да, а мамашка-то та, крутая, которая перепутала детскую смесь с кокаином, так и вышла сухой из воды. Ее адвокат сумел доказать, что «досадная оплошность действительно имела место, но буквально все говорит о том, что подзащитная любила своего ребенка»...