Унесенные ветром том 2

Глава 48

Когда все распростились и скрип колес и цоканье копыт замерли вдали, Скарлетт прошла в кабинет Эшли и вынула из глубины секретера сверкающий Предмет, который она спрятала там накануне среди пожелтевших бумаг. Услышав, как Порк шмыгает носом в столовой, накрывая на стол к ужину, она окликнула его. Он тотчас явился на ее зов, и вид у него был такой несчастный, как у заблудившегося, потерявшего хозяина пса.
- Пори, - сурово сказала она, - если ты не перестанешь плакать, я.., я тоже заплачу. Прекрати это.
- Да, мэм. Уж я стараюсь, так стараюсь, да вот вспомню мистера Джералда и...
- Ну, так не вспоминай. Я чьи угодно слезы могу вынести, только не твои. Ну, неужели, - Продолжала она уже мягче, - ты не понимаешь, почему? Мне невыносимо видеть, что ты плачешь, потому что я знаю, как ты его любил. Высморкайся, Порк. Я хочу сделать тебе подарок.
В глазах Порка промелькнуло любопытство, и он громко высморкался, побуждаемый, впрочем, скорее желанием угодить, чем любопытством.
- Помнишь, как в тебя пальнули, когда ты ночью забрался в чужой курятник?
- Боже милостивый, мисс Скарлетт! Да я ни в жизнь никогда...
- Забрался, забрался, так что не ври мне, тем более что с тех пор столько времени прошло. Помнишь, я еще сказала тогда, что подарю тебе часы за твою преданность?
- Да, мэм, очень даже помню. Я-то уж думал, вы позабыли.
- Нет, не забыла, и вот они, эти часы. И она протянула ому массивные золотые часы с резной крышкой и с цепью, на которой висело несколько печаток и брелоков. - Бог ты мой, мисс Скарлетт! - воскликнул Порк. - Да это же часы мистера Джералда. Я миль он раз видел, как он смотрел на них!
- Да, Порк, это папины часы, и я дарю их тебе! Бери.
- Ох, нет, мэм! - И Порк в священном трепете попятился на шаг. - Это часы белого жентмуна, да к тому же мистера Джералда. И как это вы сказать такое могли, чтобы дать их мне, мисс Скарлетт? Ведь часы эти по наследству переходят к малышу - Уэйду Хэмптону.
- Они твои. Что Уэйд Хэмптон сделал для папы? Разве это он ходил за ним, когда папа заболел и ослаб? Разве он купал его, и одевал его, и брил? Разве он был с ним, когда пришли янки? Разве он воровал для него? Но будь идиотом, Порк! Если кто и заслужил часы, так это ты. И я знаю, что папа одобрил бы меня. Держи.
Она взяла черную руку и положила Порку на ладонь часы. Порк с благоговением уставился на них, и по лицу его медленно разлилась радость.
- Это правда мне, мисс Скарлетт?
- Да, конечно.
- Ну-у.., благодарствуйте, мэм.
- Хочешь, чтобы я отвезла их в Атланту и отдала граверу?
- А гравер - это кто? - В голосе Порка звучало подозрение.
- Это такой человек, который напишет на задней крышке что-нибудь вроде.., ну, например, так: «Верному и преданному слуге Порку - от семьи О'Хара».
- Не-е.., благодарствуйте, мэм. Не надо этого гребера. - И Порк шагнул в сторону двери, крепко сжимая в руке часы. Легкая улыбка тронула губы Скарлетт.
- А почему, Порк? Ты что, не веришь мне, думаешь, я их тебе не верну?
- Нет, мэм, я вам верю.., только понимаете, мэм, вы ведь можете и передумать.
- Никогда я не передумаю.
- Ну, или, скажем, можете их продать. Я так думаю, они кучу денег стоят.
- Неужели ты считаешь, что я могу продать папины часы?
- Да, мэм, если вам деньги понадобятся.
- Тебя побить за это мало, Порк. Я, пожалуй, передумаю и возьму часы назад.
- Нот, мэм, не возьмете! - Впервые за весь день проблеск улыбки появился на удрученном лице Порка. - Я ведь вас знаю... И вот что, мисс Скарлетт...
- Да, Порк?
- Были бы вы к белым хоть вполовину такая милая, как к нам, неграм, люди куда бы лучше к вам относились.
- Они и так достаточно хорошо ко мне относятся, - сказала она. - А теперь пойди, найди мистера Эшли и скажи ему, что я хочу его видеть немедленно.
Эшли сел на хрупкий стулик, стоявший у письменного стола Эллин, - под его длинным телом стулик сразу показался совсем маленьким, - и выслушал предложение Скарлетт поделить пополам доходы с лесопилки. За все время, пока она говорила, он ни разу не поднял на нее глаза и ни слова не произнес. Он сидел и смотрел на свои руки, медленно поворачивая их - то ладонями, то тыльной стороною вверх, словно никогда прежде не видел. Несмотря на тяжелую работу, руки у него были по-прежнему тонкие и нежные, на редкость хорошо ухоженные для фермера.
Скарлетт немного смущало то, что он сидел, не поднимая головы, и молчал, и она удвоила усилия, нахваливая лесопилку. Для пущей убедительности она пустила в ход все свое очарование - и зазывные взгляды и улыбки, но - тщетно: Эшли не поднимал глаз. Если бы он хоть взглянул на нее! Она ни словом не обмолвилась о том, что знает от Уилла о решении Эшли уехать на Север, и говорила так, словно была убеждена, что у него нет никаких причин не согласиться с ее предложением. Но он все молчал, и голос ее мало-помалу замер. Как-то уж слишком решительно распрямил он свои узкие плечи, и это встревожило ее. Но не станет же он отказываться! Какой предлог может он найти для отказа?
- Эшли, - вновь начала было она и умолкла. Она не собиралась выставлять в качестве довода свою беременность, ей не хотелось даже думать о том, что Эшли видит ее раздутой и безобразной, но поскольку все другие уговоры, казалось, ни к чему не привели, она решила пустить в ход эту последнюю карту и сослаться на свою беспомощность. - Вы должны переехать в Атланту. Я нуждаюсь в вашей помощи, потому что мне скоро будет не под силу заниматься лесопилками. Не один месяц пройдет, прежде чем я снова смогу, потому что.., понимаете ли.., ну, словом, потому...
- Прошу вас! - резко перебил он ее. - Бога ради, Скарлетт!.. Он вскочил, подошел к окну и встал к ней спиной, глядя на то, как утки горделиво дефилируют через задний двор.
- Это потому.., именно потому вы и не хотели смотреть на меня? - с несчастным видом спросила она его. - Я знаю, я выгляжу...
Он стремительно повернулся к ней, и его серые глаза встретились с ее глазами - в них была такая мольба, что она невольно прижала руки к горлу.
- Да при чем тут то, как вы выглядите! - в ярости выкрикнул он. - Вы же знаете, что для меня вы всегда красавица. Волна счастья залила ее, и глаза наполнились слезами.
- Как это мило - сказать такое! А мне было так стыдно показываться вам...
- Вам было стыдно? Чего же тут стыдиться? Это я должен стыдиться и стыжусь. Если бы не моя глупость, вы бы никогда не очутились в такой ситуации, вы бы никогда не вышли замуж за франка. Я не должен был отпускать вас из Тары прошлой зимой. Ох, какой же я был дурак! Мне следовало бы знать.., следовало знать, что вы доведены до отчаяния и потому способны.., я должен был бы.., должен... - Лицо его приняло измученное, растерянное выражение.
Сердце у Скарлетт колотилось как бешеное. Значит, он жалеет, что не убежал с ней!
- Если уж на то пошло, вышел бы на дорогу и ограбил бы кого-нибудь дли убил, но добыл бы вам денег для уплаты налогов: ведь вы же приютили нас, нищих. Ох, ни на что я не способен, ни на что!
Сердце у нее сжалось от разочарования, и ощущение счастья исчезло: она-то ведь надеялась услышать совсем другое.
- Я бы все равно уехала, - устало сказала она. - Ничего подобного я бы не допустила. Да и потом - теперь все уже позади.
- Да, теперь все уже позади, - медленно, с горечью произнес он. - Вы бы не допустили, чтобы я совершил бесчестный поступок, а сами продались человеку, которого не любили, и теперь носите под сердцем его ребенка, и все ради того, чтобы я и моя семья не умерли с голоду. Вы такая добрая - так оберегаете меня в моей беспомощности.
Раздражение, звучавшее в его голосе, говорило о незаживающей ране, которая болела, и от его слов слезы стыда выступили у нее на глазах. Эшли тотчас это заметил, и лицо его смягчилось.
- Неужели вы решили, что я порицаю вас? Великий боже, Скарлетт! Нот, конечно! Вы самая мужественная женщина, какую я знаю. Я порицаю только себя.
Он снова отвернулся, глядя в окно, и плечи у него уже были поникшие. Скарлетт долго молча ждала, надеясь, что у Эшли из мелится настроение и он вновь заговорит о ее красоте, надеясь, что он произнесет еще такие слова, которые она будет потом бережно хранить в памяти. Они так давно не виделись, и все это время она жила воспоминаниями, пока воспоминания эти не стали стираться. Она знала, что он по-прежнему любит ее. Это бросалось в глаза - об этом говорило все в нем, каждое горькое самобичующее слово, его возмущение тем, что она носит под сердцем дитя Фрэнка. Ей так хотелось услышать это от него, так хотелось сказать это самой, чтобы вызвать его на откровенность, но она не осмеливалась. Она помнила об обещании, которое дала прошлой зимой во фруктовом саду, помнила, как сказала, что никогда больше не будет вешаться ему на шею. Она с грустью сознавала, что должна держать свое обещание, если хочет, чтобы Эшли оставался с ней. Достаточно ей произнести хоть слово любви, достаточно сказать о своей тоске, достаточно посмотреть на него молящим взглядом, - и все будет кончено раз и навсегда. Тогда уж Эшли наверняка уедет в Нью-Йорк. А он не должен уезжать, не должен.
- Ах, Эшли, не надо ни в чем себя винить! Ну, какая тут ваша вина? И вы, конечно, переедете в Атланту и поможете мне, правда?
- Нет.
- Но, Эшли, - голос ее срывался от волнения и разочарования, - но я ведь рассчитывала на вас. Вы же мне так нужны. Фрэнк не в состоянии мне помочь. Он по горло занят своей лавкой. Если вы не переедете, я просто не знаю, где мне взять человека! Все более или менее сообразительные люди в Атланте заняты своим делом, остались лишь те, кто ничего не смыслит, и...
- Ни к чему все это, Скарлетт.
- Вы хотите сказать, что скорее поедете в Нью-Йорк и будете жить среди янки - только не в Атланте?
- Кто вам это сказал? - Он повернулся к ней лицом, досадливо морща лоб.
- Уилл.
- Да, я решил поехать на Север. Один приятель, с которым мы путешествовали до войны, предложил мне место в банке своего отца. Так оно лучше, Скарлетт. Вам от меня никакого проку не будет. Я же ничего не понимаю в лесном деле.
- Еще меньше вы понимаете в банковском, а там труднее! И конечно же, я прощу вам вашу неопытность скорее, чем янки!
Лицо его исказила гримаса, и Скарлетт поняла, что сказала что-то не то. Он снова отвернулся и стал смотреть в окно.
- Я не хочу, чтобы меня прощали. Я хочу стоять на собственных ногах, и пусть ко мне относятся так, как я заслуживаю. Ну, что я сумел совершить в жизни? Пора мне чего-то достичь или уж пойти ко дну по собственной вине. Слишком долго я живу на вашем иждивении.
- Но я же предлагаю вам половину доходов с лесопилки, Эшли! И вы будете стоять на собственных ногах, потому что.., понимаете, это же будет и ваше предприятие.
- Все равно это ничего не меняет. Я ведь не могу купить у вас половину лесопилки. Я приму это в качестве подарка. Но я уже слишком много получил от вас подарков, Скарлетт, - и пищу, и кров, и даже одежду для себя, и для Мелли, и для малыша. И никак с вами не расплатился за это.
- Конечно же, расплатились! Да Уилл в жизни не мог бы...
- Безусловно, я теперь могу вполне прилично колоть дрова.
- Ох, Эшли! - в отчаянии воскликнула она; глаза ее наполнились слезами от этих иронических ноток в его голосе. - Что с вами произошло после моего отъезда? В вас появилось столько жесткости, столько горечи! Вы не были таким.
- Что произошло? Нечто весьма примечательное, Скарлетт. Я задумался. А я, по-моему, еще ни разу по-настоящему ни над чем не задумывался с конца войны и до вашего отъезда. Я пребывал в каком-то состоянии отупения - ел, спал, и больше ничего мне не было нужно. Но когда вы уехали в Атланту, взвалив на свои плечи мужское бремя, я вдруг увидел себя в подлинном свете, увидел, что я не только не мужчина, но и вообще не человек. С такой мыслью не очень приятно жить, да я и не хочу больше так жить. Другие мужчины вернулись с войны куда более обездоленные, чем я, а вы посмотрите на них сейчас. Вот я и решил уехать в Нью-Йорк.
- Но.., нет, я просто ничего не понимаю! Если вы хотите работать, то почему непременно надо работать в Нью-Йорке, а не в Атланте? И потом - моя лесопилка...
- Нет, Скарлетт. Это мой последний шанс. Я еду на Север. Если же я переберусь в Атланту и начну работать на вас, я погибну.
«Погибну.., погибну.., погибну» - словно погребальный звон, страшным эхом отозвалось в ее душе. Она быстро подняла взгляд на Эшли - его прозрачно-серые, широко раскрытые глаза смотрели сквозь, нее, куда-то вдаль, провидя судьбу, которой она не видела и не могла понять.
- Погибнете? Вы хотите сказать.., вы сделали что-то такое, за что янки в Атланте могут вас схватить? Я имею в виду: помогли Тони бежать, или.., или... Ох, Эшли, но вы же не в ку-клукс-клане, нет?
Он быстро перевел на нее взгляд, вернувшись из своего далека, и по лицу его промелькнула улыбка, хотя взгляд остался задумчивым.
- Я совсем забыл, что вы все понимаете буквально. Нет, я боюсь не янки. Я просто хочу сказать, что если поеду в Атланту и снова приму от вас помощь, то навсегда схороню надежду когда-либо встать на собственные ноги.
- А-а, - с огромным облегчением выдохнула она, - значит, дело только в этом!..
- Да, - снова улыбнулся он, и эта улыбка придала его лицу еще более холодное выражение. - Только в этом. Речь идет всего лишь о моей мужской гордости, о моем уважении к себе и, если угодно, о моей бессмертной душе.
- Но, - поспешила она подойти к делу с другой стороны, - вы же постепенно можете выкупить у меня лесопилку, она станет вашей собственностью, и тогда...
- Скарлетт, - резко перебил он ее, - я же сказал: нет! Есть и другие причины.
- Какие?
- Вы знаете их лучше, чем кто-либо другой.
- А-а, это! Ну.., тут все будет в порядке, - заверила она его. - Я ведь дала слово тогда, зимой, во фруктовом саду, и я сдержу его и...
- В таком случае, вы уверены в себе больше, чем я. Я бы не мог поручиться, что сдержу слово. Мне не следовало бы этого говорить, но я хочу, чтобы вы поняли, Скарлетт. Больше я об этом ни слова не скажу. Кончено. Как только» Уилл и Сьюлин обвенчаются, я уеду в Нью-Йорк.
Растревоженный взгляд больших, горящих глаз на секунду встретился с ее взглядом, и Эшли стремительно пересек комнату. Мгновение - и он уже взялся за ручку двери. Скарлетт в смертельной тоске смотрела на, него. Разговор был окончен, она проиграла. Внезапно ослабев от страшного напряжения всего этого дня, от горя и постигшего ее разочарования, она почувствовала, что нервы у нее сдают, и, всхлипнув «Ох, Эшли!», бросилась на продавленный диван и горько разрыдалась.
Она услышала, как он неуверенно отошел от дверей и, склонившись над нею, снова и снова беспомощно повторяет ее имя. Из кухни через холл быстро простучали каблучки, и в комнату вбежала Мелани - в широко раскрытых глазах со была тревога.
- Скарлетт.., с ребенком ничего?.. Скарлетт уткнулась головой в пыльную обивку дивана и снова всхлипнула.
- Эшли.., он такой гадкий! Такой проклятуще гадкий!., такой отвратительный!
- О господи, Эшли, что ты ей сделал? - Мелани поспешно опустилась па пол рядом с диваном и обняла Скарлетт. - Что ты ей сделал? Как ты мог! А что, если бы у нее случился выкидыш! Ну, хватит, моя хорошая, положи головку на плечо к Мелли! Что же все-таки случилось?
- Эшли.., он такой.., такой упрямый и гадкий!
- Эшли, ты меня удивляешь! Чтобы так расстроить Скарлетт - в ее-то положении, да еще когда мистера О'Хара едва засыпали землей!
- Да не приставай ты к нему! - вне всякой логики вскричала Скарлетт, внезапно подняв голову с плеча Мелани; ее жесткие черные волосы вывалились из сетки, лицо было залито слезами. - Он имеет право поступать как хочет!
- Мелани, - сказал Эшли, белый как полотно, - позволь, я тебе все объясню. Скарлетт была так добра, что предложила мне работу в Атланте - быть управляющим одной из лесопилок...
- Управляющим! - возмущенно выкрикнула Скарлетт. - Да я предложила ему половину доходов с этой лесопилки, а он...
- А я сказал ей, что уже условился и мы уезжаем на Север, и она...
- О-о! - застонала Скарлетт и снова принялась всхлипывать. - Я ему все твержу и твержу, что он мне нужен.., что я никого не могу найти на эту лесопилку.., что у меня будет скоро ребенок.., а он отказывается переехать! И вот теперь.., теперь мне придется продать лесопилку, и я знаю, что не смогу получить за нее хорошую цену, и я потеряю на этом деньги, и может, все мы будем голодать, а ему все равно. Он такой гадкий!
Она снова уткнулась головой в худенькое плечико Мелани, и горе стало постепенно отступать, вытесняемое разгоравшейся надеждой. Она почувствовала в Мелани преданного союзника, поняла, как возмущена Мелани тем, что кто-то - пусть даже ее любимый муж - мог довести Скарлетт до слез. И Мелани, словно маленькая решительная голубка, впервые в жизни налетела на Эшли и принялась его клевать.- Да как ты мог отказать ей, Эшли! После всего, что она для нас сделала! Какими мы оба выглядим неблагодарными! А она сейчас так нуждается в помощи - ведь она ждет... Как же это неблагородно с твоей стороны! Она помогла нам, когда мы нуждались в помощи, а теперь ты отворачиваешься от нее, когда у нее в тебе нужда!
Скарлетт исподтишка взглянула на Эшли и увидела, как под возмущенным взглядом потемневших глаз Мелани удивление на его лице уступило место сомнению. Скарлетт сама удивилась этой яростной атаке, ибо знала, что Мелани ставила своего мужа выше женских упреков и к его решениям относилась почти как к велению божию.
- Мелани... - начал было он и беспомощно развел руками.
- Да как ты можешь колебаться, Эшли?! Подумай о том, что Скарлетт сделала для нас - для меня! Я бы умерла в Атланте, производя на свет Бо, если б не она! И это ведь она.., да, она убила янки, защищая нас. Ты это знаешь? Она убила из-за нас человека. И трудилась, как рабыня, чтобы прокормить нас, пока вы с Уиллом не вернулись с войны. Она и пахала, и собирала хлопок - как вспомню об этом, так бы и... Дорогая ты моя! - И, наклонившись, она пылко, преданно поцеловала спутанные волосы Скарлетт. - И вот теперь, когда она впервые просит, чтобы мы что-то сделали для нее...
- Мне ты можешь не рассказывать, что она для нас сделала.
- А еще, Эшли, подумай вот о чем! Мы ведь не только поможем Скарлетт, но и сами - подумай только! - будем жить в Атланте, среди своих, а не среди янки! Там и тетя, и дядя Генри, и все наши друзья, и у Бо будет много приятелей, и он сможет ходить в школу. Если же мы переедем на Север, мы не сможем отдать его в школу - разве можно, чтобы он водился с детьми янки и сидел в одном классе с негритятами! Нам пришлось бы там нанять ему гувернантку, а как бы мы с тобой это осилили.
- Мелани, - сказал Эшли каким-то мертвым, ровным голосом, - тебе действительно так хочется ехать в Атланту? Ты ведь мне ни разу не говорила об этом, когда мы обсуждали наш переезд в Нью-Йорк. Ты ни разу не намекнула...
- Но ведь когда мы обсуждали наш переезд в Нью-Йорк, я считала, что тебя ничто не ждет в Атланте, да и потом я не вправе перечить тебе. Жена обязана следовать за мужем. Но теперь, раз Скарлетт нуждается в нас и у нее есть место специально для тебя, мы можем вернуться домой! Домой! - восторженно выкрикнула она и крепче прижала к себе Скарлетт. - И я снова увижу Пять Углов, и Персиковую дорогу, и.., и... Ох, как мне всего этого не хватает! И возможно, нам удастся приобрести собственный домик! Не важно - пусть он будет совсем маленький и невзрачный.., а все-таки свой!
Глаза ее горели восторгом и счастьем, а те двое лишь молча смотрели на нее: Эшли - потрясенный, ошарашенный, Скарлетт - со смесью удивления и стыда. Ей никогда и в голову не приходило, что Мелани так скучает по Атланте и так жаждет туда вернуться, жаждет иметь свой дом. Она, казалось, была вполне довольна жизнью в Таре, - ее тоска по дому явилась для Скарлетт полной неожиданностью.
- Ох, Скарлетт, до чего же ты добрая, до чего же ты хорошо для нас это придумала! Ты же знаешь, как я тоскую по дому!
И Скарлетт, столкнувшись с этим умением Мелани приписывать людям благородные поступки там, где благородством и не пахло, почувствовала, по обыкновению, прилив стыда и раздражения - она поняла, что не в силах, просто не в силах сейчас встретиться взглядом ни с Эшли, ни с Мелани.
- Мы сможем приобрести собственный домик. Думал ли ты о том, что мы уже пять лет женаты, а до сих пор не имеем своего дома?!
- Вы сможете жить вместе с нами у тети Питти. Это же и ваш дом, - пробормотала Скарлетт, теребя диванную подушку и по-прежнему не поднимая глаз, чтобы Эшли и Мелани не увидели в них победного блеска, ибо она почувствовала, что ветер начинает дуть в ее сторону.
- Нет, но все равно спасибо, дорогая. Там нам будит слишком тесно. Мы купим себе отдельный дом... Ах, Эшли, ну скажи «да»!
- Скарлетт, - устало произнес Эшли, - посмотрите на меня. Вздрогнув, она подняла глаза и встретилась взглядом с его серыми глазами - в них были горечь и усталость от тщетной борьбы с неизбежным.
- Я поеду в Атланту, Скарлетт.., мне не выстоять против вас двоих.
Он повернулся и вышел из комнаты. И ощущение победы в ее душе померкло, заглушенное страхом. В его глазах она опять увидела то выражение, какое было в них, когда он говорил, что погибнет, если переедет в Атланту.

После того как Сьюлин с Уиллом отпраздновали свадьбу, а Кэррин уехала в Чарльстон - в монастырь, Эшли, Мелани и Бо перебрались в Атланту, прихватив с собой Дилси в качестве няни и поварихи. Присси с Порком до поры до времени остались в Таре, пока Уилл не подыщет других черных для полевых работ.
Маленький кирпичный домик, который Эшли снял для своей семьи, стоял на Плющовой улице, как раз за домом тети Питти - задние дворы их разделяла лишь косматая нестриженая изгородь из бирючины. Мелани потому и остановила свой выбор на этом доме. В первое же утро после возвращения в Атланту она, смеясь, и плача, и поочередно целуя то Скарлетт, то тетю Питти, сказала, что истерзалась вдали от родных и теперь хочет жить как можно ближе к ним.
Прежде домик был двухэтажный, но верхний этаж во время осады разнесла в щепы артиллерия, а у владельца, когда он вернулся с войны, не было денег на восстановление. Он удовольствовался тем, что навел над первым этажом плоскую крышу, отчего у дома сразу нарушились пропорции: он стал приземистым и выглядел точно кукольное жилье, сооруженное ребенком из картонки для туфель. Стоял он на высоком фундаменте, в котором был большой погреб, и ко входу вела широкая полукруглая лестница, придававшая дому еще более нелепый вид. Правда, впечатление придавленности, прижатости к земле слегка скрашивали два стройных старых дуба, осенявших строение своей листвой, и пыльная, усеянная крупными белыми цветами магнолия у крыльца. Перед домом была большая, зеленая лужайка, густо поросшая клевером, окруженная давно не стриженными кустами бирючины вперемежку со сладко пахнущей медом жимолостью. В траве кое-где виднелись розы на старых, вросших в землю кустах и храбро цвели бело-розовые мирты, точно война и не прокатилась по ним, а лошади янки не поедали их побегов. Скарлетт этот дом казался необычно уродливым, а для Мелани он был прекраснее даже Двенадцати Дубов со всем их великолепием. Ведь у нее появился свой дом, и наконец-то она, Эшли и Бо смогут воссоединиться под собственной крышей.
Индия Уилкс вернулась из Мейкона, где они с Милочкой жили с 1864 года, и поселилась вместе с братом, так что в небольшом доме стало совсем тесно. Времена изменились, денег стало мало, но ничто не могло переделать южан, всегда готовых принять в лоно семьи нуждающихся родственников, а тем более незамужних женщин.
Милочка вышла замуж - совершив, по словам Индии, мезальянс - за неотесанного пришельца с Запада, уроженца Миссисипи, обосновавшегося в Мейконе. У него было красное лицо, громкий голос и шумные манеры. Индия не одобряла этого брака, ну, а раз она его не одобряла, то, естественно, не была счастлива в доме шурина. Она очень обрадовалась, узнав, что у Эшли появился свой дом и она может покинуть чуждую ей среду и не видеть больше, как сестра глупо счастлива с этим не достойным ее человеком.Остальные родственники втихомолку считали, что эта смешливая простушка Милочка устроилась куда лучше, чем можно было ожидать, и только удивлялись, как это она вообще сумела кого-то подцепить. Муж Милочки был человек благородных кровей и достаточно состоятельный, но Индии, родившейся в Джорджии и воспитанной в виргинских традициях, любой человек, родившийся не на Восточном побережье, представлялся грубияном и дикарем. По всей вероятности, муж Милочки тоже был счастлив избавиться от Индии, так как ужиться с ней оказалось нелегко.
Она стала законченным синим чулком. Ей уже минуло двадцать пять, да она так и выглядела, а потому могла не заботиться о том, чтобы кого-то соблазнять. Ее блеклые глаза, почти без ресниц, смотрели на мир прямо и бескомпромиссно, а тонкие губы были всегда высокомерно поджаты. Она держалась гордо, с достоинством, что, как ни странно, было куда больше ей к лицу, чем наигранная девичья мягкость той поры, когда она жила в Двенадцати Дубах. Да и все вокруг смотрели на нее почти как на вдову. Все знали, что Стюарт Тарлтон женился бы на Индии, если бы не пал под Геттисбергом, и потому относились к ней с уважением, как к женщине, руки которой кто-то добивался, хотя дело и не кончилось браком.
Шесть комнат небольшого дома на Плющовой улице вскоре были обставлены дешевой сосновой и дубовой мебелью из лавки Фрэнка, поскольку у Эшли не было ни гроша и он вынужден был покупать в кредит, а потому покупал лишь самые дешевые и совершенно необходимые вещи. Это ставило в неловкое положение Фрэнка, который любил Эшли, и бесконечно огорчало Скарлетт. И она и Фрэнк охотно отдали бы безвозмездно лучшую мебель красного дерева и резную из розового, какая была в лавке, но Уилксы упорно отказывались. В результате дом у них был ужасающе голый и некрасивый, и Скарлетт с болью смотрела на то, что Эшли живет в комнатах, где нет ни ковров на полу, ни занавесок на окнах. Но он, казалось, ничего этого не замечал, а Мелани, впервые после замужества поселившись в собственном доме, была бесконечно счастлива и даже горда. Скарлетт умерла бы от унижения, доведись ей принимать друзей в доме, где нет ни штор, ни ковров, ни диванных подушек, ни нужного количества стульев или чашек и ложек. Мелани же принимала у себя так, точно на окнах у нее висели бархатные портьеры, а в комнатах стояли диваны, обтянутые парчой.
Однако несмотря на радость и приподнятое настроение, чувствовала себя Мелани неважно. Появление на свет маленького Бо стоило ей здоровья, а тяжкий труд, которым она занималась в Таре после рождения ребенка, еще больше подорвал ее силы. Она была такая худенькая, что казалось, косточки вот-вот прорвут белую кожу. Когда Мелани возилась на заднем дворе со своим малышом, она казалась издали совсем девочкой - такая неправдоподобно тонкая была у нее талия, да и вся фигурка совсем плоская. Бюста у нее не было, а бедра выглядели узкими, как у маленького Бо, и ни гордость, ни здравый смысл не подсказали ей (так, во всяком случае, считала Скарлетт) подшить Оборочки под корсаж или сзади подложить под корсет подушечки, чтобы худоба не так уж бросалась в глаза. Лицо у Мелани было под стать телу - тоже очень худое и очень бледное, так что ее изогнутые, шелковистые и тонкие, как усики у бабочки, брови казались угольно-черными на бескровной коже. Глаза были слишком большими для узенького личика, а залегшие под ними тени делали их и вовсе огромными, но выражение их осталось прежним, как и во времена беспечного девичества. Ни война, ни постоянные беды и тяжелая работа не разрушили мягкой безмятежности ее взгляда. Это были глаза счастливой женщины, женщины, над чьей головой могут проноситься бури, не затрагивая спокойствия души.
Как она умудрилась сохранить такое выражение глаз, думала Скарлетт, с завистью глядя на Мелани. Она знала, что у нее самой глаза бывают порой как у голодной кошки. Что это Ретт сказал однажды про глаза Мелани - что они у нее точно свечи! Точно два светоча добра в нашем порочном мире. Да, они действительно как свечи, свечи, горящие на любом ветру, - два мягких огня, сиявших счастьем оттого, что она снова жила в родном городе, среди друзей.
В маленьком доме всегда толпились люди. Мелани с детских лет была всеобщей любимицей, и весь город спешил сейчас приветствовать ее возвращение. Каждый что-то тащил ей в дом - безделушку, картину, серебряную ложку или две льняные наволочки, салфетки, лоскутные коврики, разную мелочь, утаенную от солдат Шермана и потому бесценную, хотя владельцы и клялись, что это им вовсе ни к чему.
Старики, воевавшие в Мексике вместе с отцом Мелани, приходили и приводили с собой приятелей, чтобы познакомить «с милой дочкой старого полковника Гамильтона». Старинные друзья матери стекались к Мелани, ибо она всегда уважительно относилась к старшим, что было особенно приятно пожилым матронам в, эти сумасшедшие дни, когда молодежь, казалось, совсем утратила представление о хороших манерах. А сверстницы Мелани - молодые жены, матери и вдовы - любили ее потому, что она выстрадала не меньше, чем они, и не озлобилась, а наоборот: всегда готова была сочувственно им внимать. Молодые же люди стекались к Мелани потому, что они всегда стекаются туда, где им хорошо и где можно встретить друзей, которых хочется увидеть.
И вот вокруг деликатной, незаметной Мелани быстро образовалась группа молодых и пожилых людей - то, что осталось от сливок довоенного общества Атланты; у всех был тощий кошелек, фамильная гордость и умение выстоять в самых тяжелых условиях. Казалось, эти люди - из лучших семей Атланты, разрозненных, поверженных во прах войной, обескровленных смертями, - ошеломленные переменами, нашли в Мелани то крепкое ядро, вокруг которого они могли вновь объединиться.
Мелани, несмотря на молодость, обладала всеми качествами, которые так высоко ценили эти потрепанные жизнью осколки прошлого: она умела в бедности сохранять гордость, отличалась безропотным мужеством, веселостью, гостеприимством, добротой и, главное, верностью старым традициям. Мелани не желала меняться, не желала даже признать, что есть необходимость меняться в этом меняющемся мире. Под ее кровом, казалось, вновь ожили былые дни, и люди приободрялись и даже начинали презирать эту бурную дикую жизнь и изобилие, вместе с которыми явились «саквояжники» и республиканцы-нувориши.
Глядя на молодое лицо Мелани и видя в нем нерушимую верность старому укладу, они на время забывали о предателях из собственной среды, вызывавших у них ярость, страх и душевную боль. А таких было много. Выходцы из хороших семей, доведенные до-отчаяния, становились республиканцами и принимали от завоевателей посты, чтобы родные не жили подаянием. К их числу принадлежали и молодые отвоевавшиеся солдаты, у которых не хватило твердости духа запастись терпением и постепенно, на протяжении долгих лет, сколачивать себе состояние. По примеру Ретта Батлера они объединялись с «саквояжниками» и занимались всякими неблаговидными делами, которые могли принести деньги.
Особенно отличались по части предательства девицы из наиболее известных в Атланте семей. Они созрели уже после войны, не слишком хорошо ее помнили и не испытывали той горечи, которая жила в душе старшего поколения. Они не потеряли ни мужей, ни возлюбленных. Они слабо помнили былое богатство и великолепие своих семей, а офицеры-янки были такие красивые, такие нарядные, такие беспечные. И они давали такие роскошные балы, и катались на таких прекрасных лошадях, и просто обожали молодых южанок! Они относились к девушкам как к королевам и были очень внимательны, старались не затронуть их гордости - так почему же, в конце-то концов, нельзя с ними общаться?Они куда привлекательнее, чем местная знать - те так плохо одеты, и такие скучные, и так много работают, у них и времени-то нет на развлечения. Словом, не одна девица из известных в Атланте семей сбежала с офицером-янки, разбив этим сердца своих близких. Случалось, брат, встретив на улице сестру, молча проходил мимо, а мать и отец даже не упоминали имени дочери. От всех этих трагедий ужас леденил кровь тех, чьим девизом было: «Не сдаваться», и ужас этот исчезал от одного вида милого, но непреклонного личика Мелани. Это такая цельная натура, говорили про нее матроны, она подает всем городским девицам прекрасный пример. А поскольку она не выставляла напоказ своих добродетелей, то и девушки не чурались ее.
А Мелани и в голову не приходило, что она становится средоточием нового общества. Она просто считала, что люди хорошо к ней относятся и потому приходят в гости и приглашают ее в свои кружки по шитью, котильонные клубы и музыкальные общества. Атланта всегда была городом, где музицировали и любили хорошую музыку, хотя обитатели других южных городов ехидно утверждали, что в Атланте и не пахнет культурой, и вот теперь, по мере того как все тяжелее и напряженнее становилась жизнь, стал возрождаться и интерес к музыке. Музыка давала возможность забыть о наглых рожах на улице и о синих мундирах размещенного в городе гарнизона.
Мелани не без смущения согласилась стать во главе недавно созданного Субботнего музыкального кружка. Она объясняла оказанную ей честь лишь тем обстоятельством, что могла аккомпанировать на пианино кому угодно - даже девицам Маклюр, которые любили петь дуэтом, хотя им медведь на ухо наступил.
На самом же деле объяснялось это тем, что Мелани сумела весьма дипломатично объединить Дам-арфисток, Мужской хоровой клуб и Общество юных леди-гитаристок и мандолинисток с Субботним музыкальным кружком, так что теперь в Атланте появилась возможность слушать хорошую музыку. Многие считали, что Субботний кружок исполняет «Богему» куда профессиональнее, чем театры Нью-Йорка или Нового Орлеана. А когда Мелани сумела привлечь к делу еще и Дам-арфисток, миссис Мерриуэзер сказала миссис Мид и миссис Уайтинг, что надо поставить Мелани во главе кружка. Если она способна ладить с арфистками, она поладит с кем угодно, заявила миссис Мерриуэзер. Сама она играла на органе, аккомпанируя хору в методистской церкви, и, будучи органисткой, не слишком высоко целила арфу и арфисток.
Мелани избрали также секретарем Ассоциации по благоустройству могил наших доблестных воинов и Кружка по шитью для вдов и сирот Конфедерации. Эта новая честь выпала на долю Мелани после чрезвычайного бурного совместного заседания обоих обществ, которое чуть не закончилось потасовкой и разрывом многолетних уз дружбы. На заседании обсуждалось, надо или не надо выпалывать сорняки на могилах солдат Союза, находящихся рядом с могилами солдат Конфедерации. Вид неопрятных могильных холмов янки лишал всякого смысла усилия дам из Ассоциации. И огонь, тлевший под туго затянутыми корсажами, тотчас ярко вспыхнул, между двумя организациями пролегла пропасть, и члены их в бешенстве уставились друг на друга. Кружок по шитью был за то, чтобы выпалывать сорняки, дамы из Ассоциации по благоустройству могил выступали решительно против. Миссис Мид, выражая точку зрения второй группы, заявила:
- Выпалывать сорняки на могилах янки?! Да я задаром всех янки из могил повытаскиваю и свезу на городскую свалку!
Как только в зале прозвучали эти слова, обе ассоциации поднялись с мест, и каждая дама принялась излагать свое мнение, хотя никто никого не слушал. Собрание происходило в гостиной миссис Мерриуэзер, и дедушка Мерриуэзер, изгнанный на кухню, рассказывал потом, что шум стоял такой, будто заново началась Франклинская битва. И, добавил он, там, сдается, было куда опаснее, чем во время битвы.
Но вот Мелани каким-то чудом удалось протиснуться в гущу возбужденных женщин и уж совсем каким-то чудом сделать так, что ее нежный голосок был услышан, несмотря на царивший вокруг шум. От испуга - нужно ведь немало мужества, чтобы обратиться к столь разгневанному собранию, - сердце у нее билось где-то в горле, а голос дрожал, и все же она несколько раз повторила: «Дамы! Да успокойтесь же!» - пока все не умолкли.
- Я хочу сказать.., понимаете, я много думала, что.., что мы не только должны выпалывать сорняки, но должны и сажать цветы... Мне.., мне все равно, что вы подумаете, но когда я несу цветы на могилу моего дорогого Чарли, я всегда кладу несколько цветков на могилу безвестного янки, который лежит рядом. Она.., эта могила такая заброшенная!
Возбуждение, владевшее умами, тотчас вылилось в поток слов, но на сей раз оба общества объединились и выступили уже единым фронтом.
«На могилу янки?! Ах, Мелли, да как вы можете!» - «Они же убили Чарли!» - «И они чуть не убили вас!» - «Да ведь янки могли бы убить и Бо, когда он родился!» - «Они же хотели сжечь вашу Тару!» Мелани крепко ухватилась за спинку стула, поистине раздавленная порицанием, с каким она столкнулась впервые.
- Ох, дамы! - умоляюще воскликнула она. - Прошу вас, дайте мне договорить! Я знаю, я не имею права говорить, потому что никто из моих близких не пал на войне, кроме Чарли, и к тому же я, слава богу, знаю, где он лежит. А среди нас сегодня столь многие не знают, где похоронены их сыновья, мужья и братья, так что...
Она задохнулась, в комнате стояла мертвая тишина.
Глаза миссис Мид потемнели и перестали метать молнии. Она проделала немалый путь в Геттисберг после битвы, чтобы привезти тело Дарси домой, но никто ей не мог сказать, где он похоронен. Должно быть, где-то в наспех вырытой канаве на вражеской земле. И у миссис Аллен задрожали губы. Ее муж и брат участвовали в злополучном рейде Моргана в Огайо, и она слышала лишь, что оба пали на берегах реки, когда кавалерия янки ринулась в атаку. Где их могилы - она не знала. Сын миссис Эллиссон умер где-то на Севере, в лагере, и она, женщина бедная - беднее некуда, - не в состоянии была привезти его прах в родные края. Были и другие, кто прочел в списках: «пропал без вести - по всей вероятности, убит», и это было последнее, что они слышали о людях, которых проводили на войну.
И сейчас эти женщины смотрели на Мелани, и в глазах их был вопрос: «Зачем ты снова бередишь наши раны? Они никогда не заживут: ведь мы не знаем, где лежат наши близкие».
Нежный голос Мелани зазвучал отчетливее в наступившей тишине.
- Их могилы находятся где-то там, у янки, так же как могилы янки находятся здесь, у нас, и до чего же было бы нам больно, если б мы узнали, что какая-то женщина-янки сказала: надо, мол, их вырыть и...
Миссис Мид издала какой-то странный звук.
- Зато до чего нам было бы приятно узнать, что какая-то добрая женщина-янки... Ведь должны же быть среди янки добрые женщины!.. Мне безразлично, что говорят люди, но не могут же все янки быть плохими! И нам было бы приятно узнать, что они выпалывают сорняки и на могилах наших мужчин и приносят цветы, хотя это могилы их врагов. Если бы Чарли умер на Севере, мне было бы легче, знай я, что кто-то... И мне безразлично, что вы, дамы, будете обо мне думать, - тут голос ее снова прервался, - но я выхожу из обоих клубов и я.., я буду выпалывать сорняки на всех могилах янки, какие только мне попадутся, и буду сажать цветы, и.., пусть кто-нибудь посмеет меня остановить!Бросив этот вызов, Мелани разрыдалась и, пошатываясь, направилась к двери.
Час спустя дедушка Мерриуэзер в безопасном уединении салуна «Наша славная девчонка» сообщил дяде Генри Гамильтону, что после этих слов все разрыдались, кинулись целовать Мелани и собрание завершилось праздничным застольем, а Мелани была избрана секретарем обеих организаций.
- И они теперь будут выпалывать сорняки. А Долли, черт бы ее побрал, заявила, что даже я, видите ли, буду только рад им помочь, потому как мне больше нечего делать. Я, конечно, ничего против янки не имею, и, думаю, мисс Мелли права, а остальные леди вели себя как дикие кошки и были не правы. Но чтобы я полол сорняки - в мои-то годы да при моем люмбаго!..
Мелани вошла в совет дам-патронесс детского приюта и помогала собирать книги для только что созданной Ассоциации юношеских библиотек. Даже Трагики, дававшие раз в месяц любительские спектакли, жаждали залучить ее к себе. Мелани была слишком застенчива, чтобы выступать на подмостках, освещенных керосиновыми лампами, но она могла шить костюмы из единственно доступной материи - мешковины. Это она, проголосовав в Кружке шекспировских чтений за то, чтобы произведения барда перемежались чтением творений Диккенса и Бульвер-Литтона, помогла одержать победу над неким молодым и, как втайне опасалась Мелани, весьма разнузданным холостяком, который предлагал читать поэмы лорда Байрона.
В конце лета по вечерам в ее маленьком, плохо освещенном доме всегда полно было гостей. Стульев, как правило, не хватало, и дамы часто сидели на ступеньках крыльца, а мужчины возле них - на перилах, на ящиках или даже просто на лужайке. Порой, глядя, как гости сидят на траве и попивают чай - единственный напиток, который Уилксы в состоянии были предложить, - Скарлетт поражалась, как это Мелли не стыдится выставлять напоказ свою бедность. Сама Скарлетт и помыслить не могла о том, чтобы принимать гостей - особенно таких именитых, какие бывали у Мелани, - пока дом тети Питти не будет обставлен как до войны и она не сможет подавать своим гостям хорошее вино, и джулепы, и запеченную ветчину, и холодную оленину.
А у Мелани часто бывал герой Джорджии генерал Джон Б. Гордон с семьей. Отец Райман, поэт-священник Конфедерации, неизменно заглядывал к ней, когда наведывался в Атланту. Он очаровывал собравшихся остроумием и без особый уговоров соглашался прочесть свою «Шпагу Ли» или свое бессмертное «Поверженное знамя», всякий раз вызывавшее слезы у дам. Бывал здесь во время своих наездов в город и Алекс Стефенс, бывший вице-президент Конфедерации, и как только становилось известно, что он у Мелани, дом тотчас наполнялся гостями и люди часами сидели, зачарованные хрупким инвалидом со звонким голосом. Обычно с десяток детей сонно клевали носом на коленях у родителей, хотя им давно пора было лежать в постели. Каждой семье хотелось, чтобы много лет спустя их отпрыск мог сказать, что его целовал великий вице-президент или что с ним здоровался за руку один из тех, кто возглавлял борьбу за Правое Дело. Все более или менее важные особы, приезжавшие в город, находили путь в дом Уилксов и часто даже проводили там ночь. Небольшой дом под плоской крышей нередко был переполнен, Индии приходилось спать на соломенном тюфяке в крошечной комнатушке, где помещалась детская Бо, а Дилси мчаться через задний двор к кухарке тети Питти за яйцами к завтраку, но Мелани принимала всех так любезно, точно в ее распоряжении был замок.
Нет, Мелани и в голову не приходило, что все эти люди стекаются к ней, словно потерпевшие поражение солдаты к изорванному любимому знамени. И потому она немало удивилась и смутилась, когда доктор Мид после одного приятно проведенного в ее доме вечера, за который он отблагодарил хозяйку, прочитав монолог Макбета, поцеловал ей руку и голосом, каким он некогда говорил о Нашем Доблестном Деле, произнес:
- Дорогая мисс Мелли, для меня всегда большая честь и удовольствие бывать в вашем доме, ибо вы - и подобные вам дамы - это наша душа, все, что у нас осталось. У нас, мужчин, отняли лучшие годы нашей жизни, а у юных женщин - беззаботный смех. Наше здоровье подорвано, и весь наш уклад перевернут. Процветанию нашему пришел конец, мы отброшены на пятьдесят лет назад, а на плечи наших мальчиков, которым сейчас бы еще учиться в школе, и наших стариков, которым сейчас бы дремать на солнышке, взвалено непосильное бремя. Но мы возродимся, потому что среди нас есть люди такой души, как вы. И пока среди нас есть такие люди, все остальное янки могут забрать!

До того как Скарлетт разнесло и большая черная шаль тети Питти не могла уже скрыть ее деликатного положения, они с Фрэнком частенько протискивались сквозь заднюю изгородь и присоединялись к тем, кто летними вечерами собирался на крыльце у Мелани. Скарлетт всегда садилась подальше от света, прячась в спасительную тень, где она, не привлекая к себе любопытных взоров, могла сколько душе угодно смотреть на лицо Эшли.
Только Эшли и притягивал ее сюда, так как все эти разговоры нагоняли на нее скуку и тоску. Они неизменно развивались по одной и той же схеме: сначала - о тяжелых временах; потом - о политическом положении в стране, а потом уж, конечно, о войне. Дамы сокрушались по поводу высоких цен и спрашивали у мужчин, неужели добрые времена никогда не вернутся. А всеведущие джентльмены неизменно отвечали: разумеется, вернутся. Всему свой черед. Тяжелые времена - не навеки. Дамы знали, что джентльмены лгут, а джентльмены знали, что дамы знают, что они лгут. И тем но менее они весело лгали, а дамы делали вид, будто верят им. Все ведь знали, что тяжелые времена продлятся еще долго.
Как только тема тяжелых времен бывала исчерпана, дамы заводили разговор об этих наглецах неграх, и об этих возмутительных «саквояжниках», и о том, до чего же это унизительно - видеть на каждом углу солдат-янки. Как считают джентльмены, янки когда-нибудь закончат Реконструкцию Джорджии? Джентльмены заверяли дам, что Реконструкции скоро придет конец - ну, вот как только демократам снова дадут право голоса. У дам хватало ума не уточнять, когда это будет. И как только разговор о политике заканчивался, джентльмены заводили беседу о войне.
Стоило двум бывшим конфедератам где-либо встретиться - и речь шла только об одном, а если собиралось человек десять или больше, то можно было не сомневаться, что весь ход войны будет прослежен заново. При этом в беседе только и слышалось:
«Вот если бы!..» «Вот если бы Англия признала нас...» - «Вот если бы Джеф Дэвис реквизировал весь хлопок и успел перебросить его в Англию, пока не установилась блокада...» - «Вот если бы Лонгстрит выполнил приказ под Геттисбергом...» - «Вот если бы Джеф Стюарт не отправился в рейд, когда он был так нужен Маршу Бобу...» - «Вот если б мы не потеряли Несокрушимого Джексона...» - «Вот если бы не пал Виксберг...» - «Вот если б мы сумели продержаться еще год...» И всегда, во всех случаях: «Вот если б вместо Джонстона не назначили Худа...» Или: «Вот если б они в Далтоне поставили во главе Худа, а не Джонстона...» Если бы! Если бы! В мягких певучих голосах появлялось былое возбуждение; они говорили и говорили в мирной полутьме - пехотинцы, кавалеристы, канониры, - воскрешая дни, когда жизнь подняла их на самый гребень волны, вспоминая теперь, на закате одинокой зимы, лихорадочный жар своего лета.Они ни о чем больше не говорят, - думала Скарлетт. - Ни о чем, кроме войны. Все эта война. И они не будут ни о чем говорить, кроме войны. Нет, до самой смерти не будут».
Она посмотрела вокруг себя и увидела мальчиков, примостившихся на коленях у отцов, глазенки у них сверкали, они учащенно дышали, слушая рассказы о ночных вылазках и отчаянных кавалерийских рейдах, о том, как водружали флаг на вражеских брустверах. Им слышался бой барабанов, и пение волынок, и клич повстанцев, они видели босых солдат с израненными ногами, шагавших под дождем, волоча изодранные в клочья знамена.
«И эти дети тоже ни о чем другом не будут говорить. Они будут считать величайшей доблестью - сразиться с янки, а потом вернуться домой слепыми или калеками, а то и не вернуться совсем. Как все люди любят вспоминать войну, болтать о ней. А я не люблю. Не люблю даже думать о ней. Я бы с большой радостью все забыла, если б могла.., ах, если б только могла!» Она слушала - и по телу ее бежали мурашки - рассказы Мелани про Тару, и в этих рассказах она, Скарлетт, выглядела настоящей героиней: как она вышла к солдатам и спасла саблю Чарльза, как тушила пожар. Воспоминания эти не вызывали у Скарлетт ни удовольствия, ни гордости. Она вообще не желала об этом думать.
«Ну, почему они не могут забыть?! Почему не могут смотреть вперед, а не назад? Дураки мы, что вообще ввязались в эту войну. И чем скорее мы забудем о ней, тем нам же лучше будет».
Но никто не хотел забывать, никто, за исключением, казалось, ее самой, и потому Скарлетт была только рада, когда смогла, наконец, вполне искренне сказать Мелани, что ей неловко стало появляться на людях - даже когда царит полумрак. Это объяснение было вполне понятно Мелани, которая отличалась крайней чувствительностью во всем, что касалось деторождения. Мелани очень хотелось завести еще одного ребенка, но и доктор Мид, и доктор Фонтейн сказали, что второй ребенок будет стоить ей жизни. Поэтому, нехотя смирившись со своей участью, она и проводила большую часть времени со Скарлетт, радуясь хотя бы чужой беременности. Скарлетт же, которая не слишком жаждала нового ребенка, да еще в такое неподходящее время, отношение Мелани казалось верхом сентиментальной глупости. Радовало ее лишь то, что вердикт врачей не допускал близости между Эшли и его женой.
Теперь Скарлетт часто виделась с Эшли, но никогда - наедине. Каждый вечер по пути с лесопилки домой он заходил рассказать о проделанной за день работе, но при этом всегда присутствовали Фрэнк и Питти или - что еще хуже - Мелани с Индией. Скарлетт могла лишь задать ему один-два деловых вопроса, высказать несколько пожеланий, а потом обычно говорила:
- Очень мило, что вы зашли. Спокойной ночи.
Вот если бы она не ждала ребенка! У нее была бы богом данная возможность каждое утро ездить с ним на лесопилку через уединенные леса, вдали от любопытных глаз, и им казалось бы, что они снова в своих родных краях, где так неспешно текли до войны их дни.
Нет, она и пытаться не стала бы вытянуть из него хоть слово любви! Она бы о любви и не вспоминала. Ведь она дала себе клятву! Но быть может, очутись они снова вдвоем, он сбросил бы эту маску холодной Любезности, которую носил с момента переезда в Атланту. Быть может, он снова стал бы прежним - тем Эшли, которого она знала до встречи в Двенадцати Дубах, до того, как они произнесли слово «люблю». Если же они не могут любить друг друга, то, по крайней мере, могли бы остаться друзьями и она могла бы отогревать свое застывшее одинокое сердце у огонька его дружбы.
«Хоть бы поскорее родить и покончить с этим, - в нетерпении думала она, - я могла бы ездить с ним каждый день, и мы бы говорили, говорили...» Эта беспомощность, невозможность выбраться из заточения бесили Скарлетт не только потому, что она хотела быть с Эшли. Лесопилки требовали ее присутствия. Они перестали приносить доход с тех пор, как она отошла от дел, предоставив все Хью и Эшли.
Хью, хоть и очень старался, ничего в делах не понимал. Он был плохой торговец и совсем уж некудышный управляющий. Кто угодно мог убедить его сбавить цену. Достаточно было какому-нибудь ловкачу сказать, что лес - невысокого качества и не стоит таких денег, Хью, будучи джентльменом, тотчас извинялся и снижал цену. Когда Скарлетт услышала о том, сколько он получил за доски для настила тысячи футов пола, она разрыдалась от злости. Ведь доски-то были самого высокого качества, а он отдал их почти задаром! Да и со своими рабочими он тоже не справлялся. Негры требовали поденной оплаты, а получив деньги, частенько напивались и на другое утро не выходили на работу. В таких случаях Хью приходилось искать других рабочих, а лесопилка простаивала. Из-за этого Хью по несколько дней не приезжал в город продавать лес.
Видя, что прибыль утекает из рук Хью, Скарлетт так и кипела - от собственного бессилия и от его глупости. Как только у нее родится ребенок и она снова сможет взяться за работу, она выгонит Хью и наймет кого-нибудь другого. Кто угодно будет лучше его. И негров она тоже нанимать больше не станет. Как можно наладить дело, когда эти вольные негры прыгают с места на место?!
- Фрэнк, - сказала она однажды после бурного объяснения с Хью по поводу того, что не хватает рабочих рук, - я почти решила, что буду нанимать на лесопилки каторжников. Я как-то говорила с Джонни Гэллегером - он десятник у Томми Уэлберна - о том, как трудно нам заставить этих черномазых работать, и он спросил, почему я не беру каторжников. Мне это показалось неплохой мыслью. Он сказал, что можно подрядить их за сущую ерунду и кормить по дешевке. И еще сказал, что можно заставлять их работать сколько надо, и никакое Бюро вольных людей не налетит за это на меня как рой ос и не будет совать мне под нос всякие там законы и вмешиваться в то, что их не касается. Словом, как только Джонни Гэллегер отработает у Томми свой контракт, я попробую нанять его вместо Хью на лесопилку. Человек, который способен заставить работать этих диких ирландцев, уж конечно сумеет выжать все что надо из каторжников. Из каторжников! Фрэнк положительно лишился дара речи. Подряжать, каторжников - хуже ничего нельзя придумать, это даже хуже, чем дикая идея Скарлетт открыть салун.
Во всяком случае, так оно выглядело в глазах Фрэнка и тех консервативных кругов, в которых он вращался. Новая система подряжать на работу каторжников возникла вследствие того, что штат очень обеднел после войны. Не будучи в состоянии содержать каторжников, штат отдавал их внаем тем, кому требовались большие команды рабочих для строительства железных дорог, добычи скипидара и обработки древесины. И хотя Фрэнк и его тихие, богобоязненные друзья понимали необходимость этой системы, они все равно порицали ее. Многие из них отнюдь не были сторонниками рабства, но считали, что это нововведение куда хуже.
А Скарлетт хочет подряжать каторжников! Фрэнк знал, что, если она это сделает, он больше не сможет смотреть людям в глаза. Это было куда хуже, чем владеть и самой управлять лесопилками, - вообще хуже всего, что она до сих пор придумывала. Возражая ей, он мысленно всегда задавал себе вопрос: «Что скажут люди?» Но сейчас - сейчас речь шла о более важном, чем боязнь осуждения со стороны общества. Ведь это же все равно как покупать чужое тело, все равно как покупать проституток, - грех, который ляжет на его душу, если он позволит Скарлетт совершить такое.Убежденный в порочности этой затеи, Фрэнк набрался мужества и в столь сильных выражениях запретил Скарлетт подряжать каторжников, что она от неожиданности примолкла. А затем, чтобы утихомирить его, покорно заметила, что это были лишь размышления вслух. Просто ей так досаждают Хью и эти вольные негры, что она вспылила. Сама же продолжала об этом думать и даже мечтать. Каторжники могли бы решить одну из самых тяжелых для нее проблем, но если Фрэнк так к этому относится...
Она вздохнула. Если бы хоть одна из лесопилок приносила доход, она бы еще как-то выдержала. Но у Эшли дела шли ненамного лучше, чем у Хью.
Сначала Скарлетт была поражена и огорчена тем, что Эшли не сумел сразу так взяться за дело, чтобы лесопилка приносила в два раза больше дохода, чем у нее в руках. Ведь он такой умный, и он прочел столько книг - почему же он не может преуспеть и заработать кучу денег. А дела у него шли не успешнее, чем у Хью. Он был столь же неопытен, совершал такие же ошибки, так же не умел по-деловому смотреть на вещи и был так же совестлив, как и Хью.
Любовь Скарлетт быстро нашла для Эшли оправдания, и она оценивала двух своих управляющих по-разному. Хью просто безнадежно глуп, тогда как Эшли - всего лишь новичок в деле. И однако же непрошеная мысль подсказывала, что Эшли не может быстро сделать в уме подсчет и назначить нужную цену, а она - может. Она порой даже сомневалась, научится ли он когда-либо отличать доски от бревен. К тому же, будучи джентльменом и человеком порядочным, он верил любому мошеннику и уже не раз потерял бы немало денег, не вмешайся вовремя она. Если же ему кто-нибудь нравился, - а ему, видимо, нравились многие! - он продавал лес в кредит, даже не считая нужным проверить, есть ли у покупателя деньги в банке или какая-либо собственность. В этом отношении он был ничуть не лучше Фрэнка.
Но конечно же, он всему научится! И пока он учился, она с поистине материнской снисходительностью и долготерпением относилась к его ошибкам. Каждый вечер, когда он появлялся у нее в доме, усталый и обескураженный, она, не жалея времени и сил, тактично давала ему полезные советы. Но несмотря на ее поощрение и поддержку, глаза у него оставались какими-то странно безжизненными. Она не понимала, что с ним, и это пугало ее. Он стал другим, совсем другим - не таким, каким был раньше. Если бы они остались наедине, быть может, ей удалось бы выяснить причину.
От всего этого она не спала ночами. Она тревожилась за Эшли, потому что понимала: не чувствует он себя счастливым, как понимала и то, что если человек несчастлив, не овладеть ему новым делом и не стать хорошим лесоторговцем. Это была пытка - знать, что обе ее лесопилки находятся в руках таких неделовых людей, как Хью и Эшли; у Скарлетт просто сердце разрывалось, когда она видела, как конкуренты отбирают у нее лучших заказчиков, хотя она так тщательно все наперед рассчитала и приложила столько труда и стараний, чтобы все шло как надо и тогда, когда она но сможет работать. Ах, если бы только она могла снова вернуться к делам! Она бы взялась за Эшли, и он у нее безусловно всему бы научился. На другую лесопилку она поставила бы Джонни Гэллегера, а сама занялась бы продажей леса, и тогда все было бы отлично. Что же до Хью, то он мог бы у нее остаться, если б согласился развозить лес заказчикам. Ни на что другое он не годен.
Да, конечно, Гэллегер, при всей своей сметке, человек, видно, бессовестный, но.., где взять другого? Почему все смекалистые и тем не менее честные люди так упорно не хотят па нее работать? Если бы кто-нибудь из них работал у нее сейчас вместо Хью, она могла бы и не беспокоиться, а так...
Томми Уэлборн хоть и горбун, а подрядов у него в городе куча, и деньги он, судя по слухам, лопатой гребет. Миссис Мерриуэзер и Рене процветают и даже открыли булочную в городе. Рене повел дело с подлинно французским размахом, а дедушка Мерриуэзер, обрадовавшись возможности вырваться из своего угла у почки, стал развозить пироги в фургоне Рене. Сыновья Симмонсов так развернули дело, что у их обжиговой печи трудятся по три рабочих смены в день. А Келлс Уайтинг изрядно зарабатывает на выпрямителе волос: внушает всем неграм, что республиканцы в жизни не позволят голосовать тем, у кого курчавые полосы.
И так обстояли дела у всех толковых молодых людей, которых знала Скарлетт, - врачей, юристов, лавочников. Апатия, охватившая их после войны, прошла - каждый сколачивал себе состояние и был слишком занят, чтобы помогать еще и ей. Не были заняты лишь люди вроде Хью - или Эшли.
До чего же скверно, когда у тебя на руках дело, а ты как на грех еще беременна!
«Никогда больше не стану рожать, - твердо решила Скарлетт. - Не буду я как те женщины, у которых что ни год, то ребенок. Господи, ведь это значило бы на шесть месяцев в году бросать лесопилки! А я сейчас вижу, что не могу бросить их даже на один день. Вот возьму и заявлю Франку, что не желаю я больше иметь детей».
Франку, правда, хотелось иметь большую семью, но ничего, как-нибудь она с ним сладит. Она твердо решила. Это ее последний ребенок. Лесопилки - куда важнее.