окровавленные губы, принадлежащие тебе.

8.

Все утро я приходила в недоумении, я чувствовала себя в клетке, в тюрьме, где угодно, но только не на свободе.

Свет не проходил сквозь мрачные окна. Даже утром я пребывала во тьме. Тело жутко болело, нет, не жутко, просто ужасно болело. Меня тошнило, голова кружилась, мертвенная слабость внутри не позволяла даже встать с гребанной кровати.

Внутри царил запах вчерашней ночи. Запах крови, боли, и унижения.

Кровь, снова она была повсюду. Жалкими попытками постучать в дверь, надеясь на какую-нибудь помощь, надеясь на спасение.

Ничего, никаких откликов, звуков, совсем ничего.

- Нил..аа. - в горле отозвалась дикая боль. Как будто на меня наложили заклятие, все, чтобы я не делала - все приносило мне страдания.

- Помо..ги..мне.. - Стало так противно от себя. От своей беззащитности, от слабости, от того, что меня превратили в грязь.

Еще когда-то в девушке жила гордость, и это гребанное достоинство, что даже в школе не позволяло опустится на колени, но здесь - все труднее, значительно труднее.

Спазмы. Снова эти спазмы, о нет, только не сейчас, жесткие судороги пронзали ноги, вскрики порождали жизнь внутри мертвой комнаты.

Утро, что я смогла пережить, и день, что я умирала. Вода. Мне нужна была вода.

В горле чувствовалась засуха и желание выпить море не покидало меня.

О еде я не думала. Рвотные позывы у меня вызывала еда в последнее время. И плевать, что я теряю сознание от недостатка пищи, плевать, что истощаю себя, плевать, что клетки моего мозга превращаются в пыль, а кислота разъедает желудок. Я умираю. Я не хочу существовать так, находясь в чужой, в своей засохшей крови, грязи, и оковы униженной висят на мне, как висят наручники на невиновных заключенных. Спа-си-те.

Вечер, уже настал вечер, я чувствую. Все становится более темным, чем есть на самом деле, горят свечи, воск стекает, капая на пол.

И только сейчас Лилит вспомнила, что на теле все еще прилип засохший воск со вчерашней ночи. Цепкие пальцы отрывают кусочки засохшего воска.

Чувствую свое дыхание, судороги только усиливаются, кашляю, плачу, нет, рыдаю.

Глаза красные и мокрые, лопаются капилляры, я чувствую.

Багровые синяки расцветают на коже, словно колючие розы в саду господина.

Я слышу шаги его сапог. Слышу, как гремят цепи, слышу тихие переговоры и насмешки, вспоминаю школу. Чувствую, как на лицо ложатся ладони, потом на сердце.

- Бьется. - тихое шипение позади меня. Глаза открыть не могу, страшно, очень страшно. Да и желания нет. И сил, очевидно, тоже.

Касается моего запястья.

- Пульс есть. - шипение повторяется, заставляя вздрагивать каждый раз.

И тогда я ощущаю его руки, что обволакивают меня со всех сторон, прижимая к груди, чувствую железные перстни на его пальцах, что холодят мою и без того замерзшую кожу.

Я будто в невесомости, я даже не чувствую своего тела, только его холодные руки.

Только дыхание, его горячее дыхание.

- Проснулась? - он заметил, как я слежу за ним краем глаза и улыбнувшись, он отвернулся, снова глядя вперед.

Мы шли по широкому коридору, вокруг горели свечи, и только белые, красные, и мои любимые - черные свечи освещали темные коридоры неизведанного, жуткого замка.

Запах свежести оживляет разум, запах мыла и шампуней, запах ванной комнаты царит в голове. Лаванда, прекрасная лаванда.

Он аккуратно срывает одежду с бледного тела, а я, все еще в здравом уме стараюсь прикрываться слабыми руками, на что он смотрит на меня, словно думая, какая же я глупая. Он прав, так и есть, и было всегда.

Он удерживая меня на руках, опускает в широкую ванну, вода, касаясь кожи яростно обжигает её, заставляя меня застонать.

- Ты похожа на мертвеца. - Он оставляет меня в светлой комнате, где так приятно пахнет лавандой. Закатываю глаза от удовольствия, от той расслабленности, что чувствует истощенное тело, открываю кран с ледяной водой и пью, и пью, и пью, жажда проходит, а я откидываюсь назад, почти тону и захлебываюсь, но мне все равно. Вода отбила какое-либо желание сопротивляться, бороться, чувствовать.

Только принять бесконечную боль и закрыть глаза. Навсегда.