Тепло нарисованных глаз

1.

Мне всегда нравилось рисовать.

Я рисовал очень часто, и всё свободное время я проводил, склонив голову над своими рисунками. Куда бы я ни шёл, у меня всегда был альбом с простыми карандашами.

Я не ходил в художественную школу, ни разу не посещал музеи или курсы по рисованию. Я просто брал в руки карандаш и рисовал.

Мне всегда говорили, что я красиво рисую. Маме тоже нравилось моё увлечение, и она говорила, что это «дар свыше». Я не отрицал, что у меня неплохо получается, но над маминым выражением всегда смеялся.

А вот отец всегда был против. Он говорил, что в моём возрасте уже задумываются о будущем, а не мечтают, витая в облаках. Из-за этого у нас часто были ссоры, хоть и некрупные. Мои сверстники работали и учились, чтобы во взрослой жизни им было легче освоиться, а я в свои тринадцать любил сидеть в поле и рисовать всё, что видел.

Обычно, так и бывало. Я рисовал людей, которые казались мне красивыми, рисовал природу или небо. Мои рисунки никогда не были плодом моей фантазии, поэтому я их не любил и считал неживыми. Я действительно не видел в них ничего прекрасного. Мне нравились линии, которые я делал карандашом, они казались лёгкими и неосязаемыми, но ни одна моя картина никогда не впадала мне в душу.

Но в тот вечер всё изменилось.

Это было через неделю после моего четырнадцатилетия. Мы с отцом впервые пытались серьёзно поговорить о моём будущем. Всё начиналось спокойно, но вскоре я выбежал из дома, громко хлопнув дверью. Всё произошло так быстро, что сейчас, спустя шесть лет, я не могу вспомнить ничего из того, что мы наговорили друг другу.

Но я отлично помню, что было потом. Обычно после ссор с родителями я выходил в поле. Здесь росли самые разные цветы: от белоснежных ромашек до лазурных васильков, от солнечных одуванчиков до леденящих душу колокольчиков. У меня в альбоме было много зарисовок этих растений, и это место я считал воистину прекрасным.

Но в тот вечер я пошёл в неизвестном мне направлении. Я был настолько зол, что мной двигали эмоции, а не здравый смысл. Я забрёл к маленькой речушке, протекающей по нашим окрестностям. Эту речку можно было назвать ручейком, ведь в большей степени по всей её длине было мелководье, а в ширину она была не больше двух метров.