Макар Чудра.Максим Горький.

Макар Чудра

С моря дул влажный холодный ветер,разнося по степи задумчивую мелодию плеска набегавшей на берег волны и шелеста прибрежных кустов.Изредка его порывы приносили с собой сморщенные,желтые листья и бросали их в костер , раздувая пламя,окружавшая нас мгла осенней ночи вздрагивала и,пугливо отодвигаясь , откывала на миг слева-безграничную степь,справа-бесконечное море и прямо против меня-фигуру Макара Чудры,старого цыгана,-он сторожил коней своего табора,раскинутого шагах в пятидесяти от нас.
Не обращая внимания на то,что холодные волны ветра,распахнув чекмень,обнажили его волосатую грудь и безжалостно бьют ее,он полулежал в красивой,сильной позе,лицом ко мне,методически потягивал из своей громадной трубки,выпускал изо рта и носа густые клубы дыма и,неподвижно уставив глаза куда-то через мою голову и мертво молчавшую темноту степи,разговаривал со мной ,не умолкая и не делая ни одного движения к защите от резких ударов ветра.
-Так ты ходишь?Это хорошо!Ты славную долю выбрал себе,сокол.Так и надо:ходи и смотри,насмотрелся,ляг и умирай-вот и все!
-Жизнь?Иные люди?-продолжал он, скептически выслушав мое возражение на его «Так и надо».-Эге!А тебе что до того?Разве ты сам-не жизнь?Другие люди живут без тебя и проживут без тебя.Разве ты думаешь ,что ты кому-то нужен?Ты не хлеб,не палка,и не нужно тебя никому.
-Учиться и учить ,говоришь ты?А ты можешь научиться сделать людей счастливыми?Нет,не можешь.Ты поседей сначала,да и говори,что надо учить.Чему учить?Всякий знает,что ему нужно.Которые умнее,те берут что есть ,которые поглупее-те ничего не получают,и всякий сам учится...
-Смешные они,те твои люди.Сбились в кучу и давят друг друга ,а места на земле вон сколько,-он широко повел рукой на степь.-И все работают.Зачем?Кому?Никто не знает.Видишь,как человек пашет и думаешь:вот он по капле с потом силы свои источит на землю,а потом ляжет в нее и сгниет в ней.Ничего по нем не останется,ничего он не видит с своего поля и умирает,как родился,-дураком.
-Что ж,-он родился затем,что ли,чтоб поковырять землю да и умереть,не успев даже могилы самому себе выковырять?Ведома ему воля?Ширь степная понята?Говор морской волны веселит ему сердце?Он раб-как только родился,всю жизнь раб,и все тут!Что он с собой может сделать?Только удавиться,коли поумнеет немного.
-А я,вот смотри,в 58 лет столько видел,что коли написать все это на бумаге,так в тысячу таких торб,как у тебя,не положишь.А ну-ка,скажи,в каких краях я не был?И не скажешь. Ты и не знаешь таких краев ,где я бывал.Так нужно жить: иди,иди-и все тут.Долго не стой на одном месте-чего в нем?Вон как день и ночь бегают,гоняясь друг за другом,вокруг земли,так и ты бегай от дум про жизнь,чтоб не разлюбить ее. А задумаешься - разлюбишь жизнь,это всегда так бывает.И со мнойэто было.Эге!Было,сокол.
-В тюрьме я сидел, в Галичине.«Зачем я живу на свете?»-помыслил я со скуки ,-скучно в тюрьме,сокол,э,как скучно!-и взяла меня тоска за сердце,как посмотрел я из окна на поле,взяла и сжала его клещами.Кто скажет,зачем он живет?Никто не скажет,сокол!И спрашивать себя про это не надо.Живи,и все тут.И похаживай да посматривай кругом себя,вот и тоска не возьмет никогда.Я тогда чуть не удавился поясом,вот как!
- Хе!Говорил я с одним человеком.Строгий человек,из ваших,русских.Нужно,говорит он,жить не так,как ты сам хочешь,а так,как сказано в божьем слове.Богу покоряйся ,и он даст тебе все,что попросишь у него.А сам он весь в дырьях,рваный.Я и сказал ему ,чтобы он себе новую одежду попросил у бога.Рассердился он и прогнал меня,ругаясь.А до того говорил,что надо прощать людей и любить их. Вот бы и простил мне, коли моя речь обидела его милость. Тоже - учитель! Учат они меньше есть, а сами едят по десять раз в сутки.Он плюнул в костер и замолчал, снова набивая трубку. Ветер выл жалобно и тихо, во тьме ржали кони, из табора плыла нежная и страстная песня-думка. Это пела красавица Нонка, дочь Макара. Я знал ее голос густого, грудного тембра, всегда как-то странно, недовольно и требовательно звучавший - пела ли она песню, говорила ли «здравствуй». На ее смуглом, матовом лице замерла надменность царицы, а в подернутых какой-то тенью темно-карих глазах сверкало сознание неотразимости ее красоты и презрение ко всему, что не она сама.Макар подал мне трубку.- Кури! Хорошо поет девка? То-то! Хотел бы, чтоб такая тебя полюбила? Нет? Хорошо! Так и надо - не верь девкам и держись от них дальше. Девке целоваться лучше и приятней, чем мне трубку курить, а поцеловал ее - и умерла воля в твоем сердце. Привяжет она тебя к себе чем-то, чего не видно, а порвать - нельзя, и отдашь ты ей всю душу. Верно! Берегись девок! Лгут всегда! Люблю, говорит, больше всего на свете, а ну-ка, уколи ее булавкой, она разорвет тебе сердце. Знаю я! Эге, сколько я знаю! Ну, сокол, хочешь, скажу одну быль? А ты ее запомни и, как запомнишь,- век свой будешь свободной птицей.«Был на свете Зобар, молодой цыган, Лойко Зобар. Вся Венгрия, и Чехия, и Славония, и все, что кругом моря, знало его,- удалый был малый! Не было по тем краям деревни, в которой бы пяток-другой жителей не давал богу клятвы убить Лойко, а он себе жил, и уж коли ему понравился конь, так хоть полк солдат поставь сторожить того коня - все равно Зобар на нем гарцевать станет! Эге! разве он кого боялся? Да приди к нему сатана со всей своей свитой, так он бы, коли б не пустил в него ножа, то наверно бы крепко поругался, а что чертям подарил бы по пинку в рыла́ - это уж как раз!И все таборы его знали или слыхали о нем. Он любил только коней и ничего больше, и то недолго - поездит, да и продаст, а деньги, кто хочет, тот и возьми. У него не было заветного - нужно тебе его сердце, он сам бы вырвал его из груди, да тебе и отдал, только бы тебе от того хорошо было. Вот он какой был, сокол!Наш табор кочевал в то время по Буковине,- это годов десять назад тому. Раз - ночью весенней - сидим мы: я, Данило солдат, что с Кошутом воевал вместе, и Нур старый, и все другие, и Радда, Данилова дочка.Ты Нонку мою знаешь? Царица-девка! Ну, а Радду с ней равнять нельзя - много чести Нонке! О ней, этой Радде, словами и не скажешь ничего. Может быть, ее красоту можно бы на скрипке сыграть, да и то тому, кто эту скрипку, как свою душу, знает.Много посушила она сердец молодецких, ого, много! На Мораве один магнат, старый, чубатый, увидал ее и остолбенел. Сидит на коне и смотрит, дрожа, как в огневице. Красив он был, как черт в праздник, жупан шит золотом, на боку сабля, как молния сверкает, чуть конь ногой топнет, вся эта сабля в камнях драгоценных, и голубой бархат на шапке, точно неба кусок,- важный был господарь старый! Смотрел, смотрел, да и говорит Радде: «Гей! Поцелуй, кошель денег дам». А та отвернулась в сторону, да и только! «Прости, коли обидел, взгляни хоть поласковей»,- сразу сбавил спеси старый магнат и бросил к ее ногам кошель - большой кошель, брат! А она его будто невзначай пнула ногой в грязь, да и все тут.- Эх, девка! - охнул он, да и плетью по коню - только пыль взвилась тучей.А на другой день снова явился. «Кто ее отец?» - громом гремит по табору. Данило вышел. «Продай дочь, что хочешь возьми!» А Данило и скажи ему: «Это только паны продают все, от своих свиней до своей совести, а я с Кошутом воевал и ничем не торгую!» Взревел было тот, да и за саблю, но кто-то из нас сунул зажженный трут в ухо коню, он и унес молодца. А мы снялись, да и пошли. День идем и два, смотрим - догнал! «Гей вы, говорит, перед богом и вами совесть моя чиста, отдайте девку в жены мне: все поделю с вами, богат я сильно!» Горит весь и, как ковыль под ветром, качается в седле. Мы задумались.- А ну-ка, дочь, говори! - сказал себе в усы Данило.- Кабы орлица к ворону в гнездо по своей воле вошла, чем бы она стала? - спросила нас Радда.Засмеялся Данило, и все мы с ним.- Славно, дочка! Слышал, господарь? Не идет дело! Голубок ищи - те податливей.- И пошли мы вперед.А тот господарь схватил шапку, бросил ее оземь и поскакал так, что земля задрожала. Вот она какова была Радда, сокол!Да! Так вот раз ночью сидим мы и слышим - музыка плывет по степи. Хорошая музыка! Кровь загоралась в жилах от нее, и звала она куда-то. Всем нам, мы чуяли, от той музыки захотелось чего-то такого, после чего бы и жить уж не нужно было, или, коли жить, так - царями над всей землей, сокол!Вот из темноты вырезался конь, а на нем человек сидит и играет, подъезжая к нам. Остановился у костра, перестал играть, улыбаясь, смотрит на нас.- Эге, Зобар, да это ты! - крикнул ему Данило радостно. Так вот он, Лойко Зобар!Усы легли на плечи и смешались с кудрями, очи, как ясные звезды, горят, а улыбка - целое солнце, ей-богу! Точно его ковали из одного куска железа вместе с конем. Стоит весь, как в крови, в огне костра и сверкает зубами, смеясь! Будь я проклят, коли я его не любил уже, как себя, раньше, чем он мне слово сказал или просто заметил, что и я тоже живу на белом свете!Вот, сокол, какие люди бывают! Взглянет он тебе в очи и полонит твою душу, и ничуть тебе это не стыдно, а еще и гордо для тебя. С таким человеком ты и сам лучше становишься. Мало, друг, таких людей! Ну, так и ладно, коли мало. Много хорошего было бы на свете, так его и за хорошее не считали бы. Так-то! А слушай-ка дальше.Радда и говорит: «Хорошо ты, Лойко, играешь! Кто это сделал тебе скрипку такую звонкую и чуткую?» А тот смеется: «Я сам делал! И сделал ее не из дерева, а из груди молодой девушки, которую любил крепко, а струны из ее сердца мною свиты. Врет еще немного скрипка, ну, да я умею смычок в руках держать!»Известно, наш брат старается сразу затуманить девке очи, чтоб они не зажгли его сердце, а сами подернулись бы по тебе грустью, вот и Лойко тож. Но - не на ту напал. Радда отвернулась в сторону и, зевнув, сказала: «А еще говорили, что Зобар умен и ловок,- вот лгут люди!» - и пошла прочь.- Эге, красавица, у тебя остры зубы! - сверкнул очами Лойко, слезая с коня.- Здравствуйте, браты! Вот и я к вам!- Просим гостя! - сказал Данило в ответ ему. Поцеловались, поговорили и легли спать... Крепко спали. А наутро, глядим, у Зобара голова повязана тряпкой. Что это? А это конь зашиб его копытом сонного.Э, э, э! Поняли мы, кто этот конь, и улыбнулись в усы, и Данило улыбнулся. Что ж, разве Лойко не стоил Радды? Ну, уж нет! Девка как ни хороша, да у ней душа узка и мелка, и хоть ты пуд золота повесь ей на шею, все равно, лучше того, какова она есть, не быть ей. А, ну ладно!Живем мы да живем на том месте, дела у нас о ту пору хорошие были, и Зобар с нами. Это был товарищ! И мудр, как старик, и сведущ во всем, и грамоту русскую и мадьярскую понимал. Бывало, пойдет говорить - век бы не спал, слушал его! А играет - убей меня гром, коли на свете еще кто-нибудь так играл! Проведет, бывало, по струнам смычком - и вздрогнет у тебя сердце, проведет еще раз - и замрет оно, слушая, а он играет и улыбается. И плакать и смеяться хотелось в одно время, слушая его. Вот тебе сейчас кто-то стонет горько, просит помощи и режет тебе грудь, как ножом. А вот степь говорит небу сказки, печальные сказки. Плачет девушка, провожая добра молодца! Добрый молодец кличет девицу в степь. И вдруг - гей! Громом гремит вольная, живая песня, и само солнце, того и гляди, затанцует по небу под ту песню! Вот как, сокол!Каждая жила в твоем теле понимала ту песню, и весь ты становился рабом ее. И коли бы тогда крикнул Лойко: «В ножи, товарищи!» - то и пошли бы мы все в ножи, с кем указал бы он. Все он мог сделать с человеком, и все любили его, крепко любили, только Радда одна не смотрит на парня; и ладно, коли бы только это, а то еще и подсмеивается над ним. Крепко она задела за сердце Зобара, то-то крепко! Зубами скрипит, дергая себя за ус, Лойко, очи темнее бездны смотрят, а порой в них такое сверкает, что за душу страшно становится. Уйдет ночью далеко в степь Лойко, и плачет до утра его скрипка, плачет, хоронит Зобарову волю. А мы лежим да слушаем и думаем: как быть? И знаем, что, коли два камня друг на друга катятся, становиться между ними нельзя - изувечат. Так и шло дело.Вот сидели мы, все в сборе, и говорили о делах. Скучно стало. Данило и просит Лойко: «Спой, Зобар, песенку, повесели душу!» Тот повел оком на Радду, что неподалеку от него лежала кверху лицом, глядя в небо, и ударил по струнам. Так и заговорила скрипка, точно это и вправду девичье сердце было! И запел Лойко: