Франц Кафка. "В исправительной колонии".

I

    – Это особого рода аппарат, – сказал офицер учёному-путешественнику, не без любования оглядывая, конечно же, отлично знакомый ему аппарат. Путешественник, казалось, только из вежливости принял приглашение коменданта присутствовать при исполнении приговора, вынесенного одному солдату за непослушание и оскорбление начальника. Да и в исправительной колонии предстоявшая экзекуция большого интереса, по-видимому, не вызывала. Во всяком случае, здесь, в этой небольшой и глубокой песчаной долине, замкнутой со всех сторон голыми косогорами, кроме офицера и путешественника, находились только двое: осуждённый – туповатый, широкоротый малый с нечёсаной головой и небритым лицом, – и солдат, не выпускавший из рук тяжёлой цепи, к которой сходились маленькие цепочки, тянувшиеся от лодыжек и шеи осуждённого и скреплённые вдобавок соединительными цепочками. Между тем во всём облике осуждённого была такая собачья покорность, что казалось, его можно отпустить прогуляться по косогорам, а стоит только свистнуть перед началом экзекуции, и он явится.
    Путешественник не проявлял к аппарату интереса и прохаживался позади осуждённого явно безучастно, тогда как офицер, делая последние приготовления, то залезал под аппарат, в котлован, то поднимался по трапу, чтобы осмотреть верхние части машины. Работы эти можно было, собственно, поручить какому-нибудь механику, но офицер выполнял их с великим усердием – то ли он был особым приверженцем этого аппарата, то ли по каким-то другим причинам никому больше нельзя было доверить эту работу.
    – Ну, вот и всё! – воскликнул он наконец и слез с трапа. Он был чрезвычайно утомлён, дышал, широко открыв рот, а из-под воротника мундира у него торчали два дамских носовых платочка.
    – Эти мундиры, пожалуй, слишком тяжелы для тропиков, – сказал путешественник, вместо того чтобы, как ожидал офицер, справиться об аппарате.
   – Конечно, – сказал офицер и стал мыть выпачканные смазочным маслом руки в приготовленной бадейке с водой, – но это знак родины, мы не хотим терять родину. Но поглядите на этот аппарат, – прибавил он сразу же и, вытирая руки полотенцем, указал на аппарат. – До сих пор нужно было работать вручную, а сейчас аппарат будет действовать уже совершенно самостоятельно.
    Путешественник кивнул и поглядел туда, куда указывал офицер. Тот пожелал застраховать себя от всяких случайностей и сказал:
    – Бывают, конечно, неполадки: надеюсь, правда, что сегодня дело обойдётся без них, но к ним всё-таки надо быть готовым. Ведь аппарат должен работать двенадцать часов без перерыва. Но если и случатся неполадки, то самые незначительные, и они будут немедленно устранены… Не хотите ли присесть? – спросил он наконец и, вытащив из груды плетёных кресел одно, предложил его путешественнику; тот не смог отказаться.
    Теперь, сидя у края котлована, он мельком туда заглянул. Котлован был не очень глубок. С одной его стороны лежала насыпью вырытая земля, с другой стороны стоял аппарат.
    – Не знаю. – сказал офицер, – объяснил ли вам уже комендант устройство этого аппарата.
    Путешественник неопределённо махнул рукой; офицеру больше ничего и не требовалось, ибо теперь он мог сам начать объяснения.
    – Этот аппарат, – сказал он и потрогал шатун, на который затем опёрся, – изобретение прежнего нашего коменданта. Я помогал ему, начиная с самых первых опытов, и участвовал во всех работах вплоть до их завершения. Но заслуга этого изобретения принадлежит ему одному. Вы слыхали о нашем прежнем коменданте? Нет? Ну, так я не преувеличу, если скажу, что структура всей этой исправительной колонии – его дело. Мы, его друзья, знали уже в час его смерти, что структура этой колонии настолько целостна, что его преемник, будь у него в голове хоть тысяча новых планов, никак не сможет изменить старый порядок по крайней мере в течение многих лет. И наше предвидение сбылось, новому коменданту пришлось это признать. Жаль, что вы не знали нашего прежнего коменданта!… Однако, – прервал себя офицер, – я заболтался, а наш аппарат – вот он стоит перед нами. Он состоит, как вы видите, из трех частей. Постепенно каждая из этих частей получила довольно-таки просторечное наименование. Нижнюю часть прозвали лежаком, верхнюю – разметчиком, а вот эту, среднюю, висячую, – бороной.
    – Бороной? – спросил путешественник.
   Он не очень внимательно слушал, солнце в этой лишённой тени долине палило слишком жарко, и сосредоточиться было трудно. Тем больше удивлял его офицер, который, хотя на нём был тесный, парадный, отягощённый эполетами и увешанный аксельбантами мундир, так ревностно давал объяснения и, кроме того, продолжая говорить, ещё нет-нет да подтягивал ключом гайку то тут, то там. В том же состоянии, что и путешественник, был, кажется, и солдат. Намотав цепь осуждённого на запястья обеих рук, он опёрся одной из них на винтовку и стоял, свесив голову, с самым безучастным видом. Путешественника это не удивляло, так как офицер говорил по-французски, а французской речи ни солдат, ни осуждённый, конечно, не понимали. Но тем поразительней было, что осуждённый всё-таки старался следить за объяснениями офицера. С каким-то сонным упорством он всё время направлял свой взгляд туда, куда в этот миг указывал офицер, а теперь, когда путешественник своим вопросом прервал офицера, осуждённый, так же как офицер, поглядел на путешественника.