Рыжая мало что помнила о себе. В последнее время даже чувств почти не осталось, только лишь сосущая пустота внутри, не дающая покоя долгими бессонными ночами. Девочка ворочалась на куче тряпья, заменяющей ей постель, пыталась улечься поудобнее и унять шальные мысли, пляшущие в опустевшей голове. Бесконечные вопросы, непонятные ответы — Рыжая теряла связь с реальностью, но продолжала верить, что когда-нибудь найдётся человек, знающий правду. Только вот, где его искать?
С раннего утра и до позднего вечера девочка ходила по грязным, залитым нечистотами мостовым, пыталась увидеть в глазах прохожих — пустых и безразличных, словно рыбьих — хоть тень узнавания, а вместо этого раз за разом получала пинки, затрещины, окрики и бранные прозвища. Но изо дня в день выходила Рыжая на охоту за утраченной памятью, чтобы понять, кто она и зачем здесь.
Иногда на поверхность всплывали воспоминания: смутные, полупрозрачные. О голубом платье с гипюровой оборкой и атласными лентами у пояса. О тарелке тёплой каши, сладко пахнущей мёдом и корицей, с янтарно-жёлтым озером растопленного сливочного масла в центре. О ласковых руках, плетущих ярко-рыжие косы. Было ещё что-то, - жуткое, склизкое и холодное, но Рыжая не понимала, реальны ли эти образы или лишь плод расшалившегося воображения. Ночные чудовища появлялись, будто из ниоткуда, разрывали на части уставшее от голода и холода сознание, а с наступлением рассвета снова прятались.
Лето сменилось медно-жёлтой осенью, на замену которой пришёл промозглый декабрь, заползающий липкой сыростью под обветшалое тряпьё, заменяющее Рыжей наряды прошлого. Девочка куталась в гнилые тряпки, пыталась залатать ветхие обноски украденными в лавке нитками, но её старания быстро сходили на нет, когда новая дырка возникала, будто из ниоткуда.
А ещё голод — сосущий, опустошающий, сводящий с ума. Рыжая пыталась заработать хотя бы на кусок хлеба, но кому нужна была такая работница? Каждый день стучала в дома, предлагая свою посильную помощь в обмен на тарелку пустого картофельного супа или краюху заплесневелого хлеба, но даже этого не находилось в домах горожан для маленькой девочки в рваной одежде.
"Проваливай, паршивка", — вопили на все лады бесславные горожане.
И она проваливала, потому что ничем не могла себе помочь, никак не могла смыть с себя зловонное пятно чужой ненависти и брезгливости.
