Смог

Глава 2. Отвёртки

   Если выглянуть в единственное окно спальни нашего блока — стеклянный метровый квадрат посреди железной с ржавыми подтёками стены — можно увидеть то, что недоступно взору из других точек завода: густонаселённый жилой квартал, который находился в центре Райза. Раньше он был больше и обхватывал прилегающие частные районы, но время слегка истончило их связи. Три Многоэтажки — поверьте, количество этажей с моего пункта наблюдения сосчитать почти невозможно — возвышаются над паутиной городских огней и с годами смотрятся всё более и более уныло. Я уверена, внутри полы провисают под тяжестью человеческих костей, а стены вываливаются наружу от углекислого газа.
Однажды мне в руки попался старый, но ничуть не пожелтевший от времени снимок — его выдавал только слой пыли вперемешку с паутиной. На прямоугольной картонке были Многоэтажки, залитые солнечным светом, словно мёдом, с которым моя мама подавала воскресные блинчики. Солнце едва выглядывало из-за одной из них, просвечивало дым из единственной полосатой трубы вдалеке и стремилось к объективу камеры. Дома рыцарски стояли, словно в ореоле света; казалось, даже они, нахохлившись, восхищены своим величием. Года на фотокарточке не значилось, и я решила, будто это ошибка, и место всего лишь смутно похоже на Райз. Медовых рассветов здесь никогда не было. Уверена, не было.
Фотография с тех пор хранилась под жёстким набитым матрасом и время от времени оказывалась в моих руках. Неподалёку всегда была полоска неизвестной кожи, что я нашла на одной из своих самых долгих прогулок по цехам завода. Этот грубый, потрескавшийся от постоянных сгибов вмещал в себя моё имущество — коллекцию из пяти отвёрток. Все они были начищены до блеска и наверняка бы переливались под солнцем — почти не приходилось использовать эти острые вещицы, не считая случая с Кобальтом.
Тем утром, прежде чем оказаться вне блока, я в который раз заглянула в недра своей кровати. Кожаная полоска оставила свои частицы на моих пальцах, заставив отряхнуться перед очередным соприкосновением с прохладными рукоятями инструментов. Первая отвёртка слева совсем не бросается в глаза — идеальный край делает её совершенно неинтересной для изощрённого наблюдателя. Но обратите внимание на рукоять: видите, как глубоко стёрта поверхность к центру? Не могу удержаться от сравнения её с холмами, дорога по которым временами беспредельно сложна. Вы любите слушать истории?

***

1. «МЕЛ182».
Первое, что я вспоминаю, едва мой взгляд соприкасается с бликом на кривой поверхности первой отвёртки — это надпись на одной из машин мельничного цеха. Вторым воскресающим в моей памяти элементом становится запах металла. В одном аромате прекрасно сочетаются два аналогичных оттенка: чистый, крепкий металл, о который можно раскрошить в порошок зубы, и чуть слышный привкус железа, что забирается в глотку, стоит слегка прикусить язык или губу.
Третье воспоминание зарождается в моих ушах — это гремящий, разверзающий сознание на лохмотья шум, лязг стали и дикий крик необузданной машины. Рядом, где-то за гранью этого воспоминания, всегда эхом отдаются ещё два звука — писк и хлюпанье. Но они почти неслышны, и я думаю, когда-нибудь совсем сотрутся из моего мозга.
Мысль о прошлом порождает бег — тогда мне во второй раз удалось выскользнуть из-под надзора наблюдателей и отправиться в путешествие по заводу. Первое из них длилось ровно десять минут и закончилось в почерневших жилистых руках какого-то хлипкого мужчины-рабочего. Я неслась по какому-то неубранному цеху, несмотря под ноги, и споткнулась о тело, оказавшееся у меня под ботинком. От удара оно шевельнулось и уцепилось верхней конечностью за штанину моей пижамы, спровоцировав контакт лба с пыльным полом.
Со вторым путешествием мне повезло гораздо больше — наш душный блок оказался за моей спиной после завтрака, и даже через целый час меня не искал абсолютно никто. Уверена, об отсутствующей Сурьме вспомнили ли бы только к обеду, если бы я не забрела в дробильный цех. Самое большое пространство, что я видела в жизни — пожалуй, кроме граничащего с Райзом леса. Сомневаюсь, что он попрежнему живёт и здорово дышит. Туда когда-то — лет десять назад — мы ездили с родителями на пикник: мама нарезала сморщенную тёмно-красную колбасу, клала кружочки огурца на широкие ломти подгорелого хлеба, а мы с папой кидали спустившийся мяч, который в результате одного из бросков оказался посреди вонючего болота. «Ничего страшного, малышка. Там где-то должен быть ещё один.» Папа обнял меня, позволив лицом уткнуться в объемный бестелесный свитер: «не плачь». От него пахло машинным маслом, как и от маминых волос. Раньше я думала, что мама пользуется нефтью вместо шампуня.
Адский шум, метавшийся по помещению, позволял совершать бесшумные шаги, поэтому никто не обращал внимания на маленькую девочку в испытательной униформе. Моя голова неустанно вертелась из стороны в сторону, периодически задерживаюсь в запрокинутом положении - высота потолков дробильного цеха приковывала внимание и кружила сознание. Гремящий звук делал своё дело, перехватывая дух — казалось, мгновение, и я рухну здесь замертво от переполнения органов чувств.
Мне понадобилось минут пятнадцать, чтобы привыкнуть к железной обители. Ещё двадцать — чтобы осмотреть вращающиеся на огромной скорости барабаны с шипами, из-под которых искрами летела зерновая шелуха. Помнится, через неделю после этого случая на нас испытывали новый злаковый шампунь с «природными частицами», как говорил управляющий. Шампунь был ерунда — партию забраковали, едва у жидкости обнаружился сильный бензиновый запах.
Он сидел на коленях, утонув рыжей униформой в мазуте и отчаянно ворочая отвёрткой в недрах механизма барабана. Чёрные лохмы торчали из-под оранжевой каски - моё инстинктивное обоняние на расстоянии почувствовало запах машинного масла. Его серые тонкие пальцы слились с инструментом, сжали его, оставив впадины, будто рукоять была резиновой. В какой-то момент рабочий отвернулся, кинув на ободок тела машины отвёртку, а через мгновение она оказалась в моих цепких белоснежных пальцах, немедленно лишая их первозданной чистоты. Я отправила её за резинку форменных штанов, надёжно прижав к бедру.
На ободке бешено крутящегося дробильного барабана с шипами буквами выпирала надпись, покрытая поверх белой краской: «МЕЛ182». Бортовой номер, который приписывался всему крупному оборудованию завода: три буквы, сокращение от «мельницы». Механик неожиданно вернулся, спиной пятясь к беспокойной машине и пытаясь рукой нащупать отвёртку. Конечность всё с теми же посеревшими от грязного труда пальцами бегала по безопасному ободку барабана, пока внимание его было сосредоточено на объекте, не видимом с моего пункта наблюдения. А в один момент рука соскользнула с ободка чуть дальше — прямо под ошипованный барабан.
Рабочего оторвала от грязного мазутного пола неведомая сила, лишь на пару секунд задержав в воздухе. Его шея загнулась под странным углом назад, глаза до максимума подкатились в попытке увидеть причину резкого, неестественно наглого и возмутительного движения. Сначала исчезла правая половина тела, начавшаяся рукой, потом голова — за ней всё остальное. Уход рабочего под барабан сопровождался резким фонтаном алой жидкости, брызнувшим подобно салюту после безумного праздника. Моих загрубевших от длительного грохота ушей коснулся показавшийся чуть ли не нежным писк, оканчивающийся хлюпанием, подобным тому, что мы слышим, когда давим помидор или хурму. Мама говорила, давить еду плохо — её надо есть, а не давить.
Машина проглотила молодого рабочего. Поднялся крик; или мне показалось, что он поднялся. В глазах окончательно потемнело; люди, сбежавшиеся со всех сторон, сгустили хаос, который охватил мои мысли. Я смотрела по сторонам, натыкалась взглядом на живые механизмы, но перед моими глазами всё так же стояла одна картина — белая с алыми вкраплениями надпись «МЕЛ182». Её словно бы выжег кто-то в моём сознании — приложил раскалённое на скорости железо к тонкой материи, провёл горящим шипом по извилинам мозгов.
Край отвёртки был почти неиспользованным. Только потом я обратила внимание на это, уже в кровати — рисуя пальцами бессознательные завитушки на горбатой рукояти. Сколько бессонных ночей я провела тогда? Сколько раз думала о возможном исходе того дня? Сколько раз пыталась предположить количество подобных отвёрток на заводе?
«МЕЛ182».
Ничего страшного, малышка.
Там где-то должен быть ещё один.
Не плачь.
Вот же чёрт, не люблю эту историю.