- Это все вы виноваты, Дазай-сан!

  Он целует его пальцы. Медленно, настойчиво, проводя языком по ним и между ними, вбирая в рот, посасывая, облизывая костяшки, перебираясь от фаланг к ладони, прихватывая зубами косточку за косточкой, тонкую кожу, вплетенные сосуды.

Подняв глаза, первое, что он видит — пылающее личико Атсуши, его горящие щеки, уши, шею, блестящие глаза. Влажную испарину на висках и бешено подрагивающую, проступившую на шее жилку.

Дазай чувствует, как у него дрогнули губы.

— Понравилось, Атсуши-чан? — он замирает и ждет ответа. Вопрос актуальный — он никогда не ласкал никого так. Не хотел. Не испытывал потребности. Не любил так жадно и головокружительно, до ломоты и слабости в теле, когда очередной сон оказывался — к несчастью — лишь сном, а влажные видения оставались не более чем следами на белье.

Атсуши молчит, но рубленый нервный кивок Осаму устраивает. Он улыбается с облегчением и идет дальше — целует и лижет запястье, прикусывает кожу, пробирается поцелуями к локтевой впадине, где под кожей темнеют сосуды и кожа самая нежная, тонкая, горячая. Он лижет ее и не понимает, когда, вскинув голову, сталкивается нос к носу с разгоряченным, взъерошенным подростком. Тот дышит тяжело, открытым ртом, но жадно, глубоко, кадык вздрагивает.

Чужое дыхание горячее, как их кожа, как эта атмосфера между ними, как забытый на столе свежий чай. Дазай обоняет запах сладкого ванильного сахара, в котором они изваляли вкусные кусочки резаного рахат лукума, чтобы не лип к пальцам, и тянется вперед, не закрывая глаз.

Глаза вместо него закрывает Атсуши, и первый поцелуй — сладкий, а влажная исцелованная рука цепляется за жилетку. Осаму лишь опускает взгляд, ресницы у него дрожат, темные и густые, бросая тени на все творящееся — они мешают видеть, но он не уверен, что хочет.

Чувствовать ему нравится куда больше.

Сладкий язык сплетается с его, яблочный вкус вызывает обильную слюну — они жадно целуются, влажно причмокивая и посасывая губы. Совсем не противно — оба погружены в сбор сладкого и ласку, оба жмутся, цепляются, и даже Накаджима быстро учится делать то, что делает, получая от процесса тягучее удовольствие, которое копится между ног. Дазай хмыкает, когда, вжавшись бедрами в чужие, слышит стон, и оборотень отшатывается, тяжело дыша, пылая.