Ленинградские хроники

Часть 1

Миша никогда не был патриотом. Ему претил весь этот строй, всё это подчинение вождю и восхваление оного.
Он помнил, как его одноклассники и друзья с восхищением смотрели на раненых бойцов, возвращавшихся с Зимней войны. Девочки смотрели на солдат влюблёнными взглядами, а мальчики говорили, что непременно тоже пойдут воевать и получат много орденов. Многие из них, кстати говоря, пошли на фронт добровольцами или подались в партизаны.

В мае 1941 у Миши начались проблемы с сердцем и его положили в больницу. Благодаря этой болезни он пропустил экзамены. Добрые учителя, всегда уважавшие Мишу, который был воспитанным, умным, а ещё и играл на фортепиано на разных школьных концертах, экзамены поставили. Миша помнил, как тогда ещё красивая, ухоженная и полная жизненных сил улыбчивая мама приносила ему фрукты и сидела с ним подолгу в часы посещения. Один раз пришёл папа, который не приходил до этого из-за чрезвычайной занятости на работе. Пришёл он, чтобы взять с Миши клятву, что Миша позаботится о маме, ведь отец уходил на фронт. Он попрощался с сыном и больше от него ни Миша, ни его мама не получали никаких вестей.

Дома Миша оказался только в ноябре 1941 года. Он с родителями жил в коммунальной квартире и у них на троих, а теперь и на двоих была одна комната. В мирное время с ними в квартире проживало ещё 6 семей. Теперь же осталась только одна соседка, Агафья Львовна, пятидесятилетняя жительница Ленинграда, отказавшаяся покидать город по идейным соображениям. Мама от эвакуации отказалась, как понял Миша, только потому что им всё равно нечего терять. Если фашисты выиграют, то им не жить, ведь цыгане подлежали полному уничтожению наравне с евреями.

Изначально, летом 41, еды просто было мало. Маме, как служащей, выдавали 600 грамм хлеба, Миша в то время был ещё в больнице, где его кормили по меркам ленинградцев того времени по-божески. Затем в сентябре, после того как сгорели Бадаевские склады, норма начала снижаться и когда Миша уже вышел из больницы, на него было рассчитано 125 грамм хлеба, а на его маму 250. Сказать, что это было чудовищно мало — ничего не сказать.

Миша не мог пойти работать на завод из-за проблем со здоровьем и из-за того что ему катастрофически не хватало времени, так как он тащил на своём горбу бабку Агафью и свою мать. Зато Мише удалось стать донором. За это ему давали возможность пообедать в столовой и дополнительный паёк, который он исправно приносил маме, которая вскоре не смогла работать из-за беременности.
Миша помнил, как он ошалевшими глазами смотрел на беременную мать. Он чудом умудрился не наорать на неё. Миша ещё немного представлял, как можно выжить двум более-менее сознательным людям, но как выживет лялька в таких ужасных условиях он вообразить не мог. Благо хоть матери дали рабочую карточку в женской консультации.

Шестнадцатилетний Миша стал главой семьи. Они с мамой и бабкой Агафьей, которая стала как родная, вместе выживали в блокадном Ленинграде. Агафья была слишком стара для длительных пеших прогулок по холодному Ленинграду, но она исправно носила воду каждый день, а мама вообще не выходила из дома, да и Миша не особо хотел, чтобы ослабленная мать выходила на холодные улицы.

До Нового года оставалось три дня и несмотря ни на что Ленинград готовился к празднику.

— Мишутка! — радостно встретила непривычно рано вернувшегося Мишу Агафья, — Ты только посмотри на что мне удалось выменять медальон!

— Что же это? — спросил уставший, регулярно невысыпающийся Миша смотря на непонятную желтовато-сероватую плитку в руках бабки.

— Столярный клей! — гордо и задорно сказала Агафья.

— И зачем же нам столярный клей? — с недоумением спросил Миша.

— Из него можно сделать замечательный студень, дорогой мой! — с энтузиазмом сказала Агафья. — Со мной Нина Александровна поделилась рецептом. Сначала вымачиваешь его два дня в воде, потом варишь на среднем огне с добавлением лаврового листа и гвоздики. Я туда ещё отрубей засыплю, у нас немного осталось, да олифой подправлю. Говорят, замечательное блюдо, студень этот.

— Ты случайно не у Нины выменяла-то? — Миша подозревал, что эта Нина Александровна обманула доверчивую старушку.

— Нет, — отмахнулась бабушка, — у управдома. Он кстати предлагал нам ещё один обмен. Мы ему килограмм хлеба, а он нам две комнаты перепишет. И ведь настойчиво предлагал. Будто был бы у нас этот килограмм хлеба, мы бы обменяли! Нам бы вон, хоть Новый Год справить. А Нинка уж давно мне рецепт рассказывала, но я вот только на Новый Год осмелилась хоть как-то разнообразить наш рацион.

Миша лишь усмехнулся. Килограмм хлеба. Как будто у обычных ленинградцев без связей может быть нечто подобное. Их богатством была пачка индийского чая, которую берегли, чтобы потом обменять её на что-то более нужное.

Как же сменились ценности. Разве можно было подумать год назад, что две комнаты можно приобрести за килограмм хлеба. Но им сейчас вообще не нужны комнаты. Им втроём хорошо сидеть на кухне с буржуйкой, которую тоже выменяли у управдома. С наступлением зимы помимо всего прочего пришлось ещё и добывать воду, потому что трубы не справлялись с русскими холодами. Света, мать Миши, беременность переживала очень тяжело и практически всегда лежала в кровати.

Ленинград встречал Новый 1942 год. Они втроём не звали гостей. Им и так было неплохо. На столе был студень, выданное Свете соевое молоко, суп из кожаного ремня, немного хлеба и блокадный кофе из земли с Бадаевских складов.

Больше всего Мише понравился студень. Он пах рыбой и давал то чувство насыщения, которое Миша не чувствовал уже давно. Мама побоялась пробовать студень и довольствовалась хлебом да супом, который тоже получился сносным. Бабушка Агафья ела всего по чуть-чуть.

После трапезы они пели довоенные песни. Инициатором была Агафья. Она даже исполнила парочку дореволюционных песен, которые Миша слышал первый раз, но они ему очень понравились. Мама первый раз за войну улыбнулась. Как-то отошли на задний план все проблемы и трудности. Сейчас только задорные песни старушки и танцы. А проблемы будут завтра.

Назавтра и правда начались проблемы. Агафья страдала несколько дней от мучительных болей в животе и 3 января 1942 года она скончалась.
Миша на санках отвёз её на кладбище и умудрился нелегально договориться о похоронах за 375 грамм хлеба. Этот хлеб ему обеспечила оставшаяся после смерти Агафьи карточка, которая выдавалась на месяц.

Миша теперь отстаивал очереди, сдавал кровь, топил квартиру, носил воду, добывал нужные вещи на чёрном рынке. Кроме того подходила к концу беременность мамы, поэтому на сроке в 37 недель Миша проводил маму в роддом.
Через четыре дня, двенадцатого января 1942 года Светлана Цыркунова умерла при родах, а новорожденный недоношенный брат Миши скончался через три часа из-за кровоизлияния в мозг вследствие родовой травмы. Их похоронили в общей могиле.

Миша остался абсолютно один. С иждевенческой карточкой, пачкой индийского чая и остатками январской карточки от Агафьи. Ему повезло с нечестным домоуправом, так как Федот Иванович согласился прикрывать мёртвую Агафью, а продукты они делили в отношении 1 к 1. Помимо дополнительных продуктов, живая по документам Агафья обеспечивала ему жизнь в квартире, а не перевод в детдом, где всё вероятно было ещё хуже, так как подворовывали.

Хотя все подворовывали. Тяжелые времена требуют тяжёлых мер.

Совсем недавно, ему нужно было зайти к Нине Александровне, передать книгу "Три мушкетёра", сущий пустяк, но Агафья очень уж просила. Нина Александровна тоже жила в коммунальной квартире, в соседнем доме. В квартиру дверь, как и у большинства ленинградцев была открыта, хотя Миша свою квартиру всегда закрывал, слишком уж сильна была привычка и боязнь того, что их ко всему прочему ещё и обокрадут.
В этой квартире была не обычная плита, а такая, какая вероятно бывает в столовых. На ней стояло много керосинок и около одной стоял банный таз с ручками, а рядом стояла женщина в длинном одеянии и высоко забранными волосами.

— Ты кого то ищешь? — спросила она его, помешивая варево в тазу.

— Я от Агафьи, она книжку Нине Александровне хотела передать, — ответил Миша.

— Ох, ну давай сюда, я ей передам, — сказала она, не отрываясь от готовки.

Миша кивнул, подошёл к ней и протянул книжку, а сам посмотрел, что же они там такое варят. Увиденное надолго отпечаталось в его голове. В тазу плавали детские ножки, ручки, головка, а женщина всё мешала и мешала.

Миша положил книгу рядом с плитой и выбежал из квартиры. Он никому про это не рассказал. А кому можно рассказать? Друзей у него не было, да и ленинградцев теперь сложно удивить чем-то подобным. Миша уже и привык вроде как к постоянным трупам на улицах и к "пеленашкам", но увиденное долго не покидало его мыслей. До чего же дошли люди. Но Миша их не осуждал. Не все могли выдержать весь этот блокадный холод и голод.

Собеседником Мише долгое время было радио, которое работало и днём и ночью. Засыпал Миша под стук метронома, а днём заслушивался поэтессой Ольгой Берггольц, голос которой знал каждый ленинградец. Ещё была Мария Петрова, читающая сказки, которые Миша тоже слушал. Всё это позволяло отвлечься. Хоть немного.

Хоть немного отвлечься от этого беспрерывного ужаса войны. От этого голода. От этого инея в комнате. От больных ног. От недостатка света. От недостатка человеческого общения.
Иногда Мише очень хотелось умереть. Потому что устал он так жить. Просто не было уже никаких сил, но что самое главное — не было цели.

Зачем вот это всё? Почему он это всё терпит? Ради эфемерной Победы? Ради государства, которое выжимает абсолютно все соки из людей, преследуя свои цели? Мише не нравилось жить. Он жил уже по инерции и понимал, что если умрёт, то никто не будет о нём переживать, да и вообще его смерть ничего не поменяет. Разве что у управдома будет меньше хлеба, но это неточно.

После смерти Агафьи, Миша сам ходил за водой. Привозил на саночках две кастрюльки.
Один невероятно солнечный зимний день перевернул его жизнь как раз, когда он ходил за водой.

Миша стоял в очереди за водой. Перед ним было всего несколько человек и к нему подошла девочка:

— Дяденька, а Вы крышечку не видели? — обратилась к Мише девочка лет десяти вся закутанная в тёплую одежду и державшая в руках полный воды желтый бидон, точно такой, какой был у него дома. Миша правда им практически не пользовался.

— Нет, прости, — помотал головой Миша

— Это Вы простите за беспокойство, — сказала в момент ставшей грустной девочка, — Мой дядя будет сильно ругаться. Я уже везде посмотрела и всех поспрашивала. Вот куда она могла подеваться?

— Тебе сильно нужна крышка? — спросил Миша, уже набравший воду и собирающийся домой.

— Очень, — незамедлительно отозвалась девочка, смотря на Мишу полными слёз глазами.

— У меня дома есть крышечка такая. Я живу на Дорожницкой, если хочешь, можешь пойти со мной, я тебе подарю, — сказал Миша со слабой улыбкой.

— Правда? — взволнованно и радостно воскликнула девочка. — Вы такой добрый!

— Конечно, — кивнул Миша.

Девочку звали Лизой и ей было девять лет. Она успела закончить только первый класс в мирное время, да училась до ноября во втором классе в военное. Родителей у неё не было, зато был дядя, работающий токарем на заводе. Жила она на улице Ворожбина в квартире одна с дядей.
Девочка была бодрой и живой. Миша мог только улыбаться слушая её незатейливые детские истории про попугая и про прочитанные книги, но просто ужасался тому с какой обыденностью ребёнок девяти лет может говорить о смерти. Он в девять лет таким не был. В девять лет он каждую субботу гулял с родителями по красивым местам в Ленинграде. Слушал на кухне во время сытного обеда, включавшего в себя и первое, второе и компот, разговоры взрослых про тётю Люду и ещё про кучу других взрослых, которых даже не знал. Каждый вторник ходил к Светлане Николаевне, преподававшей ему игру на фортепиано, а самой большой его проблемой было домашнее задание и строгая учительница начальных классов с уродливой родинкой на щеке.

У этих детей абсолютно другие проблемы. Вот Лиза боится, что её дядя придёт с работы опять смертельно уставший, а она потеряла крышечку от бидона, который хранился у них с незапамятных времён и теперь нужно будет искать замену бидону, потому что иначе Лиза будет всю бесценную воду расплёскивать. Лиза была интересной девочкой. Миша попросил её остаться с ним на чай, а Лиза с радостью согласилась, сказав лишь что ей страшно и одиноко в огромной квартире.

Лиза много рассказывала про дядю. Судя по её рассказам, он очень сильно любил Лизу. Дяде Данилу было 18 лет. Он был младшим братом её мамы, но ещё в мирное время они жили огромной дружной семьёй, в трёх комнатах проживали её дедушка, бабушка, дядя, отец, мать, сама Лиза и её брат Дима. А теперь от этой огромной семьи осталась Лиза и Данил. Все остальные умерли от голода. Последним из её семьи умер двенадцатилетний Дима. Лиза рассказывала, что она спала с мёртвым Димой четыре дня, чтобы на него дали карточку. Захаровы, все шестеро, жившие в соседней комнате умерли за два дня от голода. Дед Лаврентий умер во сне в декабре. Тётя Маша умерла в результате артобстрела. Все остальные эвакуировались, хотя Лиза точно знала, что Пашка, соседский ребёнок её возраста, умер в эвакуации. Эвакуация ни в коем случае не равнялась спасению. Было не понятно, что опаснее — эвакуироваться или пережидать блокаду.

Миша рассказывал ей про школу и милые истории из детства. Лиза была очень хорошей слушательницей и ей было очень любопытно узнать про школу. Лиза сказала, что она даже плакала, когда пятнадцатого ноября на занятия для третьеклассников пришли пять человек, учительница сказала, что больше занятий проводиться не будет.

Лиза очень переживала, что когда всё это закончится, то она будет необразованная и никому не нужная. Пока они разговаривали, проходил артобстрел, но они даже не спускались в убежище, потому что по сути, там люди только теряли время. Со временем многие люди вообще перестали туда спускаться.

Через несколько часов интереснейшей беседы, Лиза засобиралась домой. Миша боялся за свою новую знакомую, поэтому решил её проводить. Они медленно шли по вечернему Ленинграду, на улицах которого лежали трупы, и разговаривали о цветах.

Лиза даже немного посмеивалась, когда рассказывала как Вовка из параллельного подарил ей целый букет ромашек и пригласил в кинотеатр, но все смешки оборвались, когда она увидела свой дом. Его разрушили во время артобстрела. Лиза не рыдала. Лиза просто была в отчаянии. Она смотрела стеклянными глазами на разрушенный дом и только смогла произнести:

— Хорошо хоть дядя карточки с собой носит.

Потеря карточек по обыкновению равнозначна смерти.

— Когда твой дядя придёт? — спросил Миша, усаживая Лизу на лавочку около дома.

— Не знаю, — практически не размыкая губ сказала она.

— Я подожду его с тобой, — Миша поставил бидон рядом с Лизой.

Дядя Данил пришёл через полчаса. Лиза, увидев дядю, кинулась к нему.

— Лизонька! — слабо выдохнул ей в макушку уставший дядя.

— Наш дом... — ударилась в рыдания Лиза и прижалась к дяде крепче. — Что с нами теперь будет?

— Всё будет хорошо, — дядя лишь поглаживал подрагивающую Лизу по голове. — У нас с тобой всё будет хорошо. Самое главное, что ты не пострадала.

Лиза — это самый главный человек в жизни Данила. Данил был готов отдать за неё жизнь. Он помнил как обещал своей сестре позаботиться о её детях.
В один момент пришлось выбирать. Он выбрал Лизу, как бы кощунственно это не звучало. У Димы шансов выжить практически не было. Дима был весьма болезненным мальчиком. Даже в мирное время Диме требовался повышенный уровень комфорта и тщательно приготовленная пища, иначе он попадал в больницу с отравлением.

Лиза не знала, что она ела не только свой паёк, но и половину пайка Димы. Дима знал, что ест гораздо меньше сестры. Дима был не против. Вдвоём выжить у них бы не получилось. Дима лишь смотрел глазами брошенного щенка на дядю, который выдавал ему в три раза меньше хлеба, чем Лизе. Данилу было стыдно, но он не мог позволить Лизе умереть. Поэтому он мог лишь извиняться перед племянником, не встающим с кровати.

Лиза вместе с детьми её возраста ходила по квартирам ленинградцев, выискивая трупы. Помогала поддерживать дом в относительном порядке. Ходила за водой. У неё были определённые обязанности, которые она исправно выполняла, несмотря на усталость.
Данил не знал, что будет делать и как будет жить, если Лизы не станет.

— Я во время артобстрела у дяди Миши в гостях была, — сказала плачущая Лиза.

— Что ещё за дядя Миша? — нахмурился Даня.

— Вон там, — указала Лиза на Мишу, смотрящего на них. — Он меня сначала проводил, а потом ждал тебя вместе со мной. Мы с ним у Фонтанки познакомились.

— Понятно, — в голосе Данила чувствовалось некое напряжение. — Я тебя вроде просил быть аккуратнее и не ходить к чужим людям. В любом случае нужно сказать спасибо твоему новому другу.

— Миша хороший, он мне помог, — принялась защищать своего нового друга Лиза. — А куда мы пойдём жить?

— К дяде Серёже, — вздохнул Данил.

— Дядя Данил, давай не к нему, пожалуйста, — взмолилась Лиза.

— Я знаю, он тебе не нравится, но выбора у нас нет. Тебя там никто не обидит, — пообещал Данил.

Серёга — единственный оставшийся друг из их дружной компании десятиклассников. Они всегда помогали друг другу. Когда Данил был очень болен, ему на заводе смогли выделить койку в профилактории. На время его отсутствия, Данилу удалось договориться с Серёгой, его лучшем друге, о том что он последит за Лизой и Димой.

Серёжа забирал у Лизы и Димы часть хлеба. Серёжа очень сильно извинялся потом и перед Лизой с Димой, и перед Данилом, но в те моменты удержаться не мог. Лиза была слишком юна, чтобы стоять в очередях за хлебом, поэтому карточки отоваривал Серёжа, а по дороге домой съедал львиную долю. Лиза много настрадалась в эту неделю, а когда Данил немного подлечился и вернулся в строй, Лиза сказала, что видеть не хочет этого Серёжу.

Данил смог простить Серёжу, только потому что по итогу дети остались живы. Данил понимал насколько сложно удержаться от хлеба в такие моменты. Кроме того Серёжа потом подогнал кожаный ремень и обиды полностью были забыты. Лиза простить Серёжу не могла, но Данил и не настаивал.

— Я не пойду жить к нему! — воскликнула Лиза.

— Лиза, ну нет у нас выбора, — взывал к разуму племянницу Данил.

— Мне плевать. Я лучше в детдоме буду жить, — категорично сказала девочка.

— Не глупи, это всё ненадолго, — устало сказал Данил.

— У вас всё хорошо? — громко спросил у них Миша, стоявший в метрах двадцати.

Даня взял Лизу за руку и они подошли к Мише.

— Спасибо тебе большое, — протянул руку для рукопожатия Данил.

— Да без проблем, — ответил Миша. — Вам есть куда пойти?

— Да, конечно. К моему другу Серёже, — сказал Данил.

— Я туда не пойду, — воскликнула бойкая Лиза.

— Почему это? — нахмурился Миша.

— Он у меня хлеб воровал. Я лучше в детдом пойду, чем с дядей Серёжей жить, — гордо сказала девочка.

— А в детдоме думаешь не воруют? — поинтересовался Миша.

— Конечно воруют, — признала Лиза, но сразу же добавила: — Но детдомовские мне никто, а дядя Серёжа был моим другом! Он со мной раньше и гулял, и мороженое мне покупал, а сейчас у меня может забрать самое важное! Нетушки. Он показал мне, что я для него ровным счётом ничего не стою.

— Он больше так делать не будет, он пообещал, — заверил её дядя.

— Он и в прошлый раз так говорил, — капризно продолжала Лиза.

— Лиза, будь умной девочкой. Дядя очень старается для тебя. Ты же веришь своему дяде? Раз он сказал, что его друг не будет воровать, значит он не будет, верно? — заискивающе посмотрел Лизе в глаза Миша.

— Конечно я верю дяде, — раздражённо сказала Лиза, — просто я не верю Серёже.

— Доверься дяде. Раз он говорит, значит знает, — пожал плечами Миша.

— Я не знаю, —нахмурилась Лиза.

— В конце концов ты всегда сможешь уйти, — разумно сказал Миша.

— Наверное, ты прав, — задумалась Лиза и повернулась к дяде: — Но если дядя Серёжа хоть раз возьмёт себе лишнее, я уйду!

— Конечно-конечно, — закивал головой Данил, — От всей души благодарю тебя, Миша. Слишком уж Лиза принципиальная, со мной бы не согласилась.

— Без проблем, — немного улыбнулся Миша.

Оказалось, что друг Данила жил в том же районе, что и Миша, а потому Данил и Лиза проводили Мишу до его дома и помахали друг другу на прощание.