Ленинградские хроники

Часть 3

Данил всегда был патриотом. Он жил в семье, где ему с ранних лет объяснили и показали насколько прекрасна советская власть. Мать преподавала в музыкальной школе игру на духовых инструментах, отец работал на заводе, старшая сестра всегда была примерной ученицей. Хорошая типичная советская семья. Данил хоть и не был прилежным учеником, но был активным, достаточно умным и в какой-то степени нагловатым парнем, потому что несмотря на своё пренебрежение к школьным делам, он получал хорошие и отличные оценки.

Данил, кроме всего прочего, посещал музыкальную школу, в которую его записали не столь потому что ему нравится музыка, сколь из-за того что она находится в достаточной близости от дома и там у мамы много знакомых. И где-то в лет одиннадцать Данил по-настоящему оценил значение музыки в своей жизни и надумал стать композитором. Сначала вся семья над ним посмеивалась, но когда убедилась в серьёзности его намерений, поддерживала его. Сестра к тому времени уже имела свою собственную семью, но жить они продолжали вместе одной большой дружной компанией. Несмотря на то что у них было всего две комнаты на родителей, Данила, сестру, её мужа и их ребёнка (а потом и двоих детей) они не жаловались. Раньше, как говорила мама, было ещё хуже.

Данилу было семнадцать, когда 22 июня по радио объявили о войне. Весь дом вместе готовился к сложным временам, потому что советский народ — одна большая семья, у которой одна общая цель. На собрании жильцов объявили о необходимости повесить тёмные шторы для светомаскировки, оборудовать лестницы и чердаки для противопожарной обороны и составить списки дежурств жильцов в парадном. Все объединились и все работали, даже малыши пытались помочь взрослым.

В сорок первом ни о какой блокаде не говорили. В сорок первом говорили об "осаждённом городе", что правда придавало сил и надежды, что всё не так плохо. Но когда зимой 1942 стало понятно, что это не осада, а самая настоящая блокада, что единственное связывающее звено — это так называемая "дорога жизни", стало намного грустнее. Буквально всё призывало ленинградцев к работе. Данил трудился на заводе за четверых, за что ему давали различные "бонусы": плитку столярного клея, из которого они делали своеобразный кисель, дуранду, которую сестрёнка догадалась размягчать на олифе и переваривать, добавлять уголь, из-за чего есть её становилось чуть терпимее, и ещё кое-чего.

Голод правда почувствовался только в сентябре, да и то не так сильно. Больше боялись бомбёжек, но вскоре при голосе диктора уже с неким равнодушием рефлекторно бросались по бомбоубежищам. Жизнь поменялась, но тем не менее продолжалась и как-то постепенно все попривыкли. Дима состоял в отряде, который ходил по крышам домов и выслеживал когда начнутся артобстрелы. Лиза писала письма в госпитале под диктовку. Зять ушёл на фронт. Родители Данила дежурили и помогали более слабым и нуждающимися. Сестра отоваривала карточки.

С эвакуирующимися долго прощались. Плакали, обещали писать письма и клялись не забывать. Эвакуация — это полное неожиданностей, обычно неприятных, действо. Данил решил, что никто не будет эвакуироваться из их семьи, когда увидел тётю Олю, которая побежала на своих двоих до станции Лычково, где бомбили поезд с детьми, в числе которых был её сын. Было страшно, но все знали, все верили, что скоро это обязательно закончится. Именно так по крайней мере говорили по радио. Не будут же они так голословно говорить такие вещи. Раз говорят, значит есть на то причины.

После зимы стало гораздо лучше. Зима 1941-1942 годов самая тяжёлая пора в жизни ленинградцев. Жизнь очень медленно, но всё-таки налаживалась.

Данил был безмерно рад и благодарен за знакомство с Мишей.

Казалось, что это была судьба. Данил, Миша и Лиза жили очень дружно. Спали все вместе плотно прижавшись друг к другу. Данилу удалось устроиться на завод, хотя по правде говоря это было не так сложно, потому что начальство признало, что Данил очень ценный работник и что они погорячились. Миша отоваривал карточки, ходил за водой и устранял мелкие хозяйственные трудности. Лиза проверяла квартиры ленинградцев. В каждый свободный вечер они все вместе собирались и посвящали себя музыке. Когда Данил был на работе, а дела были завершены, Миша давал своеобразные уроки на фортепиано Лизе и вскоре они смогли сыграть в четыре руки в немного замедленном темпе Венгерский танец №5. Данил обожал слушать как его племянница и Миша играли на пианино.

Данил не мог назвать Мишу лучшим другом. Миша был гораздо ближе. Намного ближе. Другом был Серёжа, который мог помочь в случае необходимости. Миша же был всегда. Он ждал его дома с едой, заботливо оставленной на столе, если же Данил не приходил в течении получаса, Миша же шёл к нему на работу. Пару раз, Миша даже на санках отвозил Данила домой, так как тот слишком устал. Миша всегда очень внимательно слушал Данила и всегда мог дать совет или оказать моральную поддержку. Правда, чтобы Дане стало легче, Цыркунову достаточно было улыбнуться, и сказать, что всё пройдёт. Удивительно, но это почему-то помогало.

Когда Данил спал, ему в основном снились сны о будущем. Лиза там была взрослой девушкой, рядом с ней стоял абстрактный хороший муж, у них были абстрактно хорошие дети. А ещё там почему-то был Миша, такой же худющий, с блестящим живым и ярким взглядом, со своей умопомрачительной искренней улыбкой и в классическом костюме, он кланяется на сцене, а потом садится за фортепиано и играет какую-то музыку в сопровождении оркестра.
Всё это давало настрой на усиленную работу, потому что спасение ленинградцев — это задача в первую очередь самих ленинградцев. Большая земля помогала как могла, солдаты пытались пробить блокадное кольцо, а они должны приложить все усилия, чтобы помочь фронту.

Данил буквально чувствовал, что весь Ленинград — это родственники, которые живут в одной огромной коммунальной квартире. Это не город, а одна большая семья, скреплённая верой в государство, потому что государство — это в первую очередь люди, живущие в нём, а люди в Ленинграде жили поразительные и достойные восхищения.

Данил знал, что после войны отправится в музыкальное училище, как и планировал. Потом в консерваторию, а затем постарается попасть в Союз композиторов. Всё это обязательно будет, Данил точно был в этом уверен. Всё у них будет хорошо.

Норму хлеба по иждевенческим карточкам подняли до четырёхсот грамм, а по рабочим аж до семисот, кроме того довольно часто выдавали немного крупы, грамм двести, не больше, но что самое удивительное — дали очень маленький кусок баранины. Потихоньку начала расти разная трава, которую быстро срывали и ели. В апреле все газоны превратились в грядки. Где можно было сделать грядку — делали грядку.

Лизу зачислили в школу №5, во второй класс, в котором было двадцать восемь человек, не включая её саму. Лиза отзывалась о школе как о самом прекрасном месте, где ей только удавалось побывать за последние несколько лет. В школе были прекрасные добрые учителя, выдавали тетради и чернила, а ещё была столовая, в которой тщательно следили, чтобы дети не уносили еду домой, а ели сами. Лиза очень хотела принести еды Мише, который единственный из их импровизированной семьи не питался в столовой, но ей не разрешили, даже после того как она там разрыдалась. Миша и Данил растрогались, и Миша сказал Лизе, чтобы она за него не переживала. Даня тоже переживал, что Миша не питается в столовой, поэтому оставлял ему больше хлеба, чем полагается, под предлогом того, что он сам уже наелся. Миша всегда смотрел с упрёком на Даню в такие моменты, считая, что это будет проявлением слабости с его стороны, но хлеб ел.

В марте была организована уборка во дворе. Все горожане, которые были способны передвигаться, вышли на улицу. Утомлённые блокадной зимой ленинградцы вычистили город так как никогда ранее. И это несомненно заслуживало уважения и восхищения и в какой-то степени тоже было подвигом.

Всё постепенно становилось лучше и лучше. Не пугали настолько бомбёжки. Поубавилось проблем, потому что в домах появилась вода и свет. Очереди стали меньше.

Данил перед сном вспоминал. Вспоминал смерть своих родителей, потом глаза умирающей сестры, которая держа в руке его ладонь умоляла позаботится о детях, а после этого взгляд Димы, медленно угасающего по Даниной вине. Но очень скоро приходил Миша, ложился с ним в постель (они привыкли так делать с зимы, потому что было очень холодно, а когда холода спали, Лиза ложилась не с ними, а на более комфортную кровать). С металлической кроватки, стоящей неподалёку слышалось мерное посапывание Лизы. И становилось лучше. Горечь на душе оставалась, Данил был уверен, что сколько бы не прошло лет, это останется с ним, но всё же становилось легче.

Когда морозы окончательно спали и наступила самая что ни на есть настоящая весна, люди наконец-то поснимали своё зимнее "обмундирование". Миша оказался гораздо более тощим, чем Данил ожидал, а Кашин наоборот, по мнению Миши, был немного полнее, чтобы сказать, что этот человек жил в одном с ним городе и голодал. Лиза была худенькой обычной девочкой, правда у неё не было привычных щёчек, как сказал Мише Данил.
Волосы им всем пришлось пообрезать, потому что там завелось много разной заразы, ведь шапки не снимали на протяжении нескольких месяцев.

На Лизин день рождения Миша подарил ей колье и кольцо с рубином. Лиза была в восторге, а Данил говорил, что такие дорогие подарки дарить нельзя. Миша лишь отмахнулся, сказав, что ему эти цацки и дарить-то некому, а самому и не надеть. На слова Данила мол "дочери подаришь", Миша сказал, что Лиза и так ему как дочь. Лиза расчувствовалась и не отлипала от Миши до конца дня. В тот день, пусть и не было праздничного пирога, зато Данил умудрился достать настоящие соевые конфеты, молоко и фрукты. Лиза расплакалась от счастья.

У Миши на глазах тоже выступили слёзы от такого зрелища. Не должен ребёнок воспринимать фрукты, молоко и конфеты как нечто необычное и праздничное! Ребёнок должен воспринимать это как абсолютно обычные вещи. У детей не должно быть такой жизни, при которой они радуются лишнему яблоку.

Данил счастливо улыбался. У них всё было хорошо. У них была крыша над головой, у них была какая-никакая еда и все были здоровы.

В июле, Лизу включили в список для эвакуации, но отказалась сначала сама девочка, а потом и Миша с Данилом подхватили говоря, что не надо им этого. Миша был наслышан о трагических исходах ещё с зимы и не мог позволить Лизе поехать в неизвестность. Данил тоже. Данил не для того жертвовал стольким, чтобы потом настолько сильно рисковать. Хватило ребёнка соседки.

Жизнь шла по накатанной. Данил много работал, Лиза состояла в бытовом отряде, а Миша отвечал за хозяйство и за наличие продуктов.
Один раз Лиза, в ответ на чрезмерную опеку со стороны Миши, шутя назвала его "мамой Мишей". Данил, услышавший это, долго смеялся и начал так обращаться к Мише. Миша сначала сердился, а потом привык и даже сам иногда подшучивал, мол "мамочка будет ждать тебя".

— Данил! Данил, быстрее сюда! — раздался крик Миши.

— Чего случилось? — быстро прибежал на зов Кашин. — Ты чего на табуретке? Твою ж дивизию...

— Убей! Убей её! — чуть не скатываясь в истерику кричал Миша.

— Успокойся, всё нормально, — говорил Данил, — Мы купим отраву и всё.

В Ленинграде появились полчища крыс. Как это ни было грустно, кошек и собак пришлось съесть, да и вряд ли бы они пережили бы те страшные условия и в городе не было ни одного бродячего животного. Зато были крысы, которые уничтожали посевы ленинградцев и причиняли кучу неудобств.

— Ты настолько боишься крыс? — с интересом спросил Кашин после того как они вдвоём обработали квартиру и подложили яду в разные углы.

— Достаточно сильно, — ответил Миша. — Это ещё с детства. Меня мальчик на шесть лет старше напугал, когда мне было года два, что если я не дам ему что-то там, то крыса ночью мне выгрызет глаза. А я не глупый был, не поверил и не отдал. Ночью просыпаюсь, а на мне крыса сидит. Большая такая, глаза как чёрные бусинки и смотрит на меня в упор. Я тогда так кричал громко, весь дом перебудил. Сейчас понимаю, бредятина полная и совпадение, но как-то побороть страх не получается.

— Понятно, — сказал Данил, и с наслаждением отхлебнул глоток настоящего индийского чая.

Летели дни и всё было хорошо. Лиза ходила в школу, Данил работал на заводе, а Миша выполнял работу по хозяйству. Всё постепенно превращалось в каждодневную рутину, которая впрочем приносила некое удовлетворение, потому что была еда, крыша над головой и они были здоровыми. Большего для счастья ожидать не приходилось.

Да и не нужно было.