Колыбелька

Надя, Глава 1

Я помню... Что я помню?

«Малышка моя, засыпай, радость моя»

«Ты хотела шкатулку именно с этой мелодией?»

«Я так устал, обними меня»

Удар, снова удар.

- Как? Как ты, тварь смогла это сделать? – хруст костей, в ответ на него я могу только промычать. Челюсть сломана, сломаны почти все пальцы на руках, боль густой субстанцией перетекает по телу от одного синяка к другому, от одного перелома к следующему, и кажется, что боли уже нет, но новый удар заставляет ее стремиться к новоявленному очагу, задевая по дороге все остальные.

Когда слезы заканчиваются, и уже не знаешь, как бороться с этим насилием, на помощь приходит смех, громкий надломленный, как плач, только сильнее. Ты смеешься в лицо человеку, который истязает тебя почти каждый день, бог знает сколько времени и тебе становится легче, и ты уже не думаешь о сумасшествии, как о чем-то страшном и далеком, лучше смех, истерический, чем эта адская боль.

Я смеюсь, хотя и больно смеяться, грудь горит, но я продолжаю, а мой палач в бессилии садится рядом

- Надя, скажи, скажи как? – умоляет? Нет. Он хочет слышать то, что хочет слышать, но слышит лишь мой смех. А я даже не могу представить как кривится его лицо, как сжимаются кулаки, и катятся слезы, я попросту этого не вижу. Не знаю что именно случилось и какой из этих бесчисленных ударов вывел из строя мою зрительную способность, но я еще слышу его, хотя не так хорошо, как в начале, когда все это только начиналось.

Насильник устал, он понимает, что сегодня свел меня с ума, он уходит, уходит в свой кабинет попутно смыв с себя мою кровь, переодевшись в полицейскую форму. Я слышу струи душа, который, наверное, находится где-то совсем рядом, они смывают мою кровь, и его кровь. Потому что нельзя бить так и не пораниться самому, струи смывают и его слезы. Мой насильник плачет, а затем его поскуливание стихает, он выключает душ, берет полотенце, вытирает свое тело и одевается с присущей ему педантичностью. Мой палач поднимается на два этажа выше и садится за свое кресло. Мой родной брат садится на кресло и молча принимается бороться с преступностью, а заодно он борется со своим желанием спустится на два этажа вниз и пристрелить меня без суда и следствия, но он жутко этого боится, поэтому-то и не берет на допросы табельное.

Мое каждодневное избиение называется допросом, на котором я должна признаться в том чего я просто не могла сделать.