Больше не будет больно и плохо.

На кухне - тишина и звон посуды.

***

На город медленно, но верно опускается ночь, снежные хлопья вальяжно ложатся на холодную землю, завершая тем самым свой первый и последний танец, на улице ощущается тот праздничный дух, какой обычно бывает в новогоднюю ночь, но календарь показывает только шестое декабря. Редкие прохожие семенят по пошарпаным улочкам одного из неблагополучных районов Петербурга, кутая носы в вязаные шарфы и высокие воротники кашемировых пальто и меховых дубленок, недовольно ворча от сильного мороза.
Из открытого на форточку окна замызганой пятиэтажки доносятся громкие крики и ругань, пьяный бред, смешанный с агрессией и злобой, семейные разборки, где прав всегда только тот, кто родитель.

- Я тебе сейчас ус-строю, щ-щенок, отц-цу перечить удумал, г-гнида!

- Не-ет! Не на-адо! Не-ет! - ребёнок лет десяти срывается на плач, забившись в самый угол комнаты и с ужасом наблюдая за тем, как пьяный отец снимает тяжелый кожаный ремень с увесистой железной пряжкой со своих чёрных брюк.
Он вопит от ужаса и страха, словно дикое животное, попавшее под прицел охотника; визжит, надрывая голосовые связки, закашливается, давясь слюнями и воздухом, напоминая собой одичавшее подобие человека.
Удары, один за другим, остаются багровыми полосами на бледных ногах, ягодицах и спине, мальчик срывает голос в криках боли, громко моля о пощаде, повторяя раз за разом протяжное «нет!», унижаясь и прося прощение за то, что просто существует.

Изо дня в день брюнет ложится спать, боясь пошевелиться, потому что каждое движение сопровождается ужасной болью в том или ином месте, он тихо плачет в подушку, шепча слова ненависти и злости, переходя на мольбы о лучшей жизни, на мечты о любви и поддержке, так и засыпая - с солёными дорожками слёз на бледных щеках.

***

Весеннее солнце не по-питерски светит с самого утра, заливая серые улицы своим ярким светом, напоминая всем школьникам о скором наступлении таких долгожданных каникул. Влад идёт домой со школы, измученно передвигая ноги, пиная мелкие камешки носками потрёпанных старых кед. На носу ненавистные экзамены, а затем еще два года учебы - это рушит всякое нормальное настроение.
Парень заходит в душный прокуренный подъезд, сплошь и рядом засранный мусором и бычками, поросший тёмной плесенью по углам, и поднимается на четвертый этаж, минуя исписанные стены с давно облупившейся краской, снизу хлопает дверь падика, но юноша не придаёт этому значения: как же он надеется на то, что квартира пуста. Брюнет прислоняется ухом к тёмно-коричневой двери, на которой красуется неаккуратно написанный номер квартиры, пытаясь уловить звуки внутри и понять, есть ли кто дома.

- Вла-адик, сын мой! - раздается откуда-то снизу, и юношу охватывает паника: его отец в стельку пьян, это понятно по интонации и тому, как неоднозначно он удерживается на ногах, и просто так он его явно не оставит. - А ну стой там... Щас я... Поднимусь...

Пьяная туша с распухшим красным лицом, еле передвигая ноги, поднимается выше, достигая наконец лестничной клетки. Влад стоит у двери, словно заколдованный, не в силах пошевелиться от страха: если родитель сказал стоять, то лучше действительно стоять, иначе будет больно. Его сердце бешено колотится, кажется, в любой момент оно готово выпрыгнуть из груди, лишь бы не знать, что будет дальше, а дыхание инстинктивно задерживается.
Мужчина подходит к двери и несколько раз пытается открыть её ключом, но пьяному хозяину замок повинуется только с пятого раза.

- Ну-к-ка, четверть зак-кончилась, да? Оценк-ки какие принёс-м? - спрашивает он, отворяя дверь, но так же стоя на площадке, смотря прямо на брюнета. - Отвечай, блять.

Владик вздрагивает и достаёт дневник из рюкзака, нервно скрывая пальцы в жутко неестественном положении и протягивая его отцу дрожащими от волнения руками: восемь четвёрок и семь пятёрок в году - любой девятиклассник бы хотел иметь подобные отметки, поэтому юноша надеется, что родитель не найдет к чему придраться, сменит гнев на милость и скажет ему, как он гордится, скажет, что он молодец и хорошо поработал в этом учебном году, скажет, что...

- Чё... А ну-ка рук-ки показ-зал, - с явной агрессией произносит мужчина, грубыми движениями хватая подростка за тонкие кисти рук.
Заметил.
Это конец.
Сердце Влада уходит в пятки, становясь каким-то тяжелым неподъёмным камнем, и весь мир на секунду замирает у него перед глазами, словно желая попрощаться, прежде чем тяжелая рука отвешивает ему сильную пощечину, причем умудрившись попасть не только по щеке, но и по губам. - Ах ты с-сукин сын, н-ногти нак-красил, п-педик сраный!

Юноша едва удерживается на ногах, ударяясь виском о дверь и прикладывая холодную ладонь к горящей от удара щеке, вскрикивая от боли и ужаса: даже если он будет изо всех сил звать о помощи, никто не станет помогать ему, людям важно лишь то, что касается их самих, а темноволосый мальчик, которого на протяжении стольких лет избивает отец - это не их дело. Мужчина заносит руку для очередного удара, и Владик срывается с места, благодаря свой мозг за быструю реакцию, от паники и неожиданности машинально взбегая по ступеням наверх - на пятый этаж.
Отец прямо сейчас догонит и изобьёт его... Несомненно...
Мужчина ругается на весь подъезд, осыпая сына матами и проклятиями, а затем, видимо, не собираясь подниматься за ним из-за перебора с алкоголем, вваливается в квартиру, хлопая за собой дверью.

Тишина.

Тихий всхлип.

Юноша опускается на пол по стенке, не думая о том, что испачкает свою одежду, закрывая лицо руками и рыдая от отчаяния и боли; на ладонях остаётся кровь от разбитой губы, и он с отвращением и злостью размазывает её о рукава толстовки. Ненароком взгляд парня падает на ногти, аккуратно накрашенные чёрным лаком - он понимает, что они ни в чем не виноваты, но чувствует к ним самую сильную неприязнь. Со злостью и обидой подросток начинает соскребать стойкий лак на одной из рук, обезображивая красивый маникюр, решая больше никогда не красить ногти, хотя ему самому это очень нравилось.

Слишком больно и обидно за себя.

Почему он просто не может быть как все? Чем он заслужил регулярные побои и ругань на протяжении пятнадцати лет?

Этого не знал никто, даже, наверное, сам ебанутый папаша не знал, за что он в тот или иной раз наказывал своё дитя: «для профилактики!»

Влад плачет навзрыд, шепча о своих мечтах и с укором спрашивает провидение, за что ему это всё, но в ответ - лишь тишина и тяжкое эхо прокуренного подъезда.
Проходит несколько минут отчаянных всхлипов и рыданий: горькие слёзы блестят на раскрасневшихся щеках, тёмные глаза тонут в мутной жиже боли и страха, выражая самые неподдельные чувства ужаса и обиды. Юноша словно находится в трансе, решительно думая над тем, как ему лучше всего наложить на себя руки, потому что о чем-то хорошем думать не получается вот уже много лет.

Из неприятных размышлений его выводит скрип двери, что отворяется в нескольких метрах от него: металлические циферки над глазком ясно гласят, что это квартира номер пятнадцать.
Владик перестает рыдать, всхлипывая раз за разом и готовясь уже встать и уйти, куда глаза глядят, но что-то идёт не так...

Из квартиры выходит русоволосый парень, одетый в белую майку и синие адидасовские треники; на вид ему, наверное, лет семнадцать-восемнадцать, но по-детски заинтересованный взгляд сразу скидывает из его образа несколько лет.

- Ты чего тут ревёшь? - обеспокоенно и с интересом спрашивает он у плачущего, гадая между тем над его половой принадлежностью, делая несколько шагов босиком по холодному бетонному полу: он спокойно рубился в любимую игру на приставке, как вдруг его слух начал различать явные рыдания, доносящиеся откуда-то из подъезда. Русоволосый не любил, когда кто-то плачет, это нагоняло сильнейшую тоску, ведь каждый раз когда человек плачет, он переживает своё маленькое землетрясение, ломающее что-то внутри, своё собственное цунами, разрушающее всё в душе. - Эй, ну ты чё?

Влад спешно вытирает рукавами слезы с лица, стараясь спрятать покрасневшую от удара щеку за прямыми чёрными прядями, спадающими ему до самых плеч и едва слышно произносит что-то типо: «всё нормально».

- Тебя кто-то обидел...? Еба-ать... - парень без труда замечает разбитую губу и след на щеке, стоит ему только присесть на корточки рядом с брюнетом, к тому же убеждаясь в том, что перед ним всё-таки парень, в чём он сначала сомневался из-за длинных волос. - Кто это тебя так?

- Неважно, - Владу хочется рассказать, всем сердцем хочется наконец высказать всё то, что накопилось у него в душе, но он совсем не хочет обременять совершенно чужого человека, которому, естественно, не нужны его грустные рассказы о несчастном детстве.

- Вставай с пола, а то заболеешь, - произносит он после недолгой паузы, слегка нахмурившись и поднимаясь на ноги. - Пойдем, короче, я тебе лёд дам, к щеке приложишь, посидим побазарим, чаю выпьешь горячего, весь дрожишь, ебать, - парню не хочется казаться заботливым и обеспокоенным, но выглядит это действительно так, совесть и чёткая пацанская доброта не позволяли оставить человека в беде. - Пойдем, говорю, это не обсуждается.

И Влад хватается за незнакомца, как за спасательный круг: как бы ему не хотелось сейчас сказать: «Отвали, мне ничего не нужно» - он сдерживает эти порывы, ради себя же, поднимаясь с холодного пола и отряхивая свою запыленную одежду.

- С-спасибо, - неуверенно произносит брюнет, не смотря на незнакомца, опустив свой взгляд куда-то под ноги в ожидании. От рыданий и пережитого стресса и, возможно, от удара о дверь у него начинает болеть голова, острыми пульсирующими приступами заставляя юношу то и дело с силой прикусывать нижнюю губу и едва сдерживать новые потоки слёз.

- Вот и славно! Да ты не боись, я не маньяк, если чё, - говорит русоволосый, слегка улыбаясь и шире открывая дверь перед брюнетом, пропуская того внутрь, а затем заходит вслед за ним, хлопая тяжелой дверью - Меня, кстати, Слава зовут, а тебя?

- Влад... Спасибо тебе ещё раз большое, - проговаривает брюнет, снимая кеды в чужой прихожей, чувствуя себя максимально неловко и зажато, уже жалея о том, что согласился зайти, но думать долго об этом ему не дают, ибо Слава снова начинает говорить, отвлекая от мыслей.

- Да пожалуйста, - отмахивается тот, озабоченно роясь в какой-то коробке, в которой, судя по звукам шуршаших пакетиков и блистерных упаковок, находились медикаменты. - Проходи в комнату, - добавляет он, указывая на приоткрытую крашеную белой краской дверь.

Владик осматривается по сторонам из любопытства: планировка квартиры была точно такая же как и у него самого, но обстановка царила совершенно иная; из кухни доносился приятный запах жареных пирожков; совсем не новая, но добротная мебель стояла по всем русским стандартам - куда вошло, там и стоит; линолеум с приятным ненавязчивым узором в некоторых местах совсем прохудился, но был умело залатан; пушистая мурлыка, прибежавшая из гостиной комнаты, чтобы познакомиться с гостем, уже вовсю тёрлась о худые ноги - всюду стояла домашняя уютная атмосфера, и, наверное, впервые брюнет почувствовал себя «как дома», ибо в их квартире всё было совсем иначе.

Юноша с удивлением и теплотой замечает, что на душе становится спокойно, заходит в комнату, на которую указал ему хозяин квартиры и также внимательно изучает интерьер: просторная кровать, застеленная красным покрывалом с цветастым узором; стол, заваленный учебниками, тетрадями и всяким хламом, шкаф для одежды, с развешанными на нём плакатами с различными героями фильмов и сериалов; разбросанные по всей комнате вещи, игнорирующие наличие шкафа, светлое окно, завешанное белым когда-то, но пожелтевшим от времени тюлем; тяжелые гантели, стоящие возле батареи на полу.
И в этой комнате брюнет ощущает всё тот же уют, осторожно присаживаясь на стул и рассматривая плакаты на шкафу.
Ему становится так тепло и хорошо, что все проблемы, с которыми он вошёл сюда, кажутся вообще не такими уж и значительными, с сердца будто падает тяжелый груз, заставляя уняться сильной душевной боли.

- Ну чего, как тебе моя пещера? - спрашивает Слава, заходя в комнату, держа в руках вату, какие-то склянки и кубики льда, обернутые в ткань.

- Уютно, - отвечает гость, даже умудряясь слегка улыбнуться, чтобы показать свою благодарность, но тут же шипит от боли в разбитой нижней губе.

Русоволосый садится на кровать прямо напротив стула и протягивает лёд постадавшему, внимательно рассматривая его лицо - черты юноши были аккуратными и очень гармонично смотрелись вместе: небольшой, чуть вздёрнутый носик, большие тёмные глаза, помутневшие от слёз, тонкие искусанные губы и впалые бледные щёки, одна из которых сейчас горела красным пламенем.
Влад осторожно берет лёд из чужих рук, снова говоря «спасибо» и аккуратно прикладывает к щеке, держа кулёк двумя руками, корчась от неприятных ощущений; из разбитой губы выступает кровь, и Слава, качая головой, наливая на ватку немного перекиси водорода и предупреждая брюнета о том, что он собирается сделать, очень аккуратно прикладывает ватку к разбитой губе, осторожными движениями промакивая и вытирая кровь.

- А теперь рассказывай, что с тобой стряслось, и кто тебя так разукрасил? - спрашивает русоволосый, закидывая ноги на кровать и садясь в позу лотоса.

- Отец, но это неважно, я уже привык, - отвечает юноша, смотря в пустоту прямо перед собой, бессовестно говоря неправду - к такому нельзя привыкнуть.

- Во дела, твой батя чё-то совсем ранцы путает, насилие - это не круто вообще, - с возмущением говорит хозяин квартиры, хмуря брови. - И часто он тебя бьёт?

- Довольно... - Владу становится грустно, так как побои отца были действительно частыми, особенно раньше, пока не начал сбегать из дома, снова и снова ночуя на улице или на вокзале.

- Пьёт, да? - с сочувствием спрашивает Слава; он не раз видел эти ужасные картины - пьяные родители, брошенные на произвол судьбы дети, бестолковая ругань и детский плач...

- Постоянно, я уже правда не помню, когда в последний раз видел его трезвым, - признаётся брюнет, с явной грустью вороша неприятные воспоминания и нервно закусывая верхнюю губу.

- Вот ублюдок, - не сдерживается русоволосый. - Ты где живешь, где-то в этом доме? Я вот недавно, в начале весны сюда переехал с матушкой и Натахой - сеструхой моей.

- Живу прямо под вами, - с едва заметной улыбкой отвечает Влад, поднимая взгляд на собеседника, решая, что так будет удобнее говорить.

- Во дела... - Слава задумчиво чешет голову, размышляя над чем-то. - Значит так... Как только что-то - сразу можешь без бэ идти сюда, я серьёзно, живу с этими девками, они добрые, понимающие, против никто не будет.

- Оу, ну... - брюнет теряется от смущения и просто переполняющего чувства радости. Конечно, вряд ли он действительно сможет самостоятельно прийти к Славе, когда отец снова убухается в говно, но то, что о нём как-никак заботились, радовало до боли в сердце. - Спасибо тебе большое, правда, я не знаю, что бы я без тебя делал.

- Да ноль проблем вообще, - Славик улыбается, обнажая ряд ровных зубов, с маленькой забавной щелью между передними. - Ты, наверное, голодный? Матушка пирожки пожарила, обалденные, айда чаю попьём, побазарим за жизу, - добавляет он, свешивая ноги с кровати.

Влад с усилием вспомнает свой последний приём пищи - вчерашний обед - и несколько раз кивает, снова слегка улыбаясь, боясь раскровить губу.

- Ну вот и замечательно! - Славик встает с кровати и провожает гостя до немного потрёпанной жизнью кухни, где запах вкусности просто сводит с ума прилипший к спине желудок.

Брюнет садится за стол, а Слава хлопочет возле чайника, заваривая напиток, ставит на стол небольшой железный тазик, полностью занятый красивыми румяными пирожками, разливает чай по кружкам и наконец садится напротив гостя.
Они кушают пирожки и пьют чай, разговаривая о чем-то постороннем, Владу и не хочется говорить о плохом, сейчас очень важно отвлечься от негативных мыслей, и у Славы отлично получается переключить внимание гостя на легкие неважные темы.
Владик наедается после первого же пирожка, объясняя это тем, что его желудок привык получать пищу понемножку, а хозяин квартиры съедает три, всё нахваливая их чудесный вкус, чем вызывает у брюнета улыбку.

Вечер опускается на город незаметно, они всё так же сидят за уже остывшим чаем, причем Слава пьёт уже вторую кружку, заварив в ней чай уже использованным пакетиком, и говорят о чём-то. Из разговора Влад узнаёт, что Славе шестнадцать, и он закончил десятый класс, что его сестра Натаха учится в ПТУ, а матушка - женщина добрая и приятная - работает на хлебопекарне.
Когда разговор заходит в тупик, на кухне воцаряется молчание, не кажущееся обоим неловким: тёплые лучи уходящего солнца мягко разливаются по комнате, с автострады доносится шум проезжающих мимо машин, ветер поёт свои песни легко одетым прохожим.

Влад изображает заинтересованность в остатках напитка, разглядывая осевшие на дно листики из порванного пакетика, помешивает всё это ложечкой, создавая маленькую воронку. Он наслаждается этим моментом: отсутствием запаха алкоголя; тёплым ветерком, иногда заглядывающим в кухню через открытое на форточку крашеное белой краской деревянное окно; ароматом свежей выпечки и едва уловимым запахом Славкиного одеколона.
Так пахнет спокойствие.

Слава ёжится, но ленится встать и закрыть окно, бросает быстрый взгляд на Влада, обхватившего свою кружку двумя руками, и резко выдает: «Красивые ногти».