Война и мир

V

Вечером того же дня на квартире Денисова шел оживленный разговор офицеров эскадрона.— А я говорю вам, Ростов, что вам надо извиниться перед полковым командиром, — говорил, обращаясь к пунцово-красному, взволнованному Ростову, высокий штаб-ротмистр, с седеющими волосами, огромными усами и крупными чертами морщинистого лица.Штаб-ротмистр Кирстен был два раза разжалован в солдаты за дела чести и два раза выслуживался.— Я никому не позволю себе говорить, что я лгу! — вскрикнул Ростов. — Он сказал то, что я лгу, а я сказал ему, что он лжет. Так с тем и останется. На дежурство может меня назначать хоть каждый день и под арест сажать, а извиняться меня никто не заставит, потому что ежели он как полковой командир считает недостойным себя дать мне удовлетворение, так...— Да вы постойте, батюшка; вы послушайте меня, — перебил штаб-ротмистр своим басистым голосом, спокойно разглаживая свои длинные усы. — Вы при других офицерах говорите полковому командиру, что офицер украл...— Я не виноват, что разговор зашел при других офицерах. Может быть, не надо было говорить при них, да я не дипломат. Я затем в гусары и пошел, думал, что здесь не нужно тонкостей, а он мне говорит, что я лгу... так пусть даст мне удовлетворение...— Это все хорошо, никто не думает, что вы трус, да не в том дело. Спросите у Денисова, похоже это на что-нибудь, чтобы юнкер требовал удовлетворения у полкового командира?Денисов, закусив ус, с мрачным видом слушал разговор, видимо, не желая вступать в него. На вопрос штаб-ротмистра он отрицательно покачал головой.— Вы при офицерах говорите полковому командиру про эту пакость, — продолжал штаб-ротмистр. — Богданыч (Богданычем называли полкового командира) вас осадил.— Не осадил, а сказал, что я неправду говорю.— Ну да, и вы наговорили ему глупостей, и надо извиниться.— Ни за что! — крикнул Ростов.— Не думал я этого от вас, — серьезно и строго сказал штаб-ротмистр. — Вы не хотите извиниться, а вы, батюшка, не только перед ним, а перед всем полком, перед всеми нами, вы кругом виноваты. А вот как: кабы вы подумали да посоветовались, как обойтись с этим делом, а то вы прямо, да при офицерах, и бухнули. Что теперь делать полковому командиру? Надо отдать под суд офицера и замарать весь полк? Из-за одного негодяя весь полк осрамить? Так, что ли, по-вашему? А по-нашему, не так. И Богданыч молодец, он вам сказал, что вы неправду говорите. Неприятно, да что делать, батюшка, сами наскочили. А теперь, как дело хотят замять, так вы из-за фанаберии какой-то не хотите извиниться, а хотите все рассказать. Вам обидно, что вы подежурите, да что вам извиниться перед старым и честным офицером! Какой бы там ни был Богданыч, а все честный и храбрый полковник, так вам обидно, а замарать полк вам ничего! — Голос штаб-ротмистра начинал дрожать. — Вы, батюшка, в полку без году неделя; нынче здесь, завтра перешли куда в адъютантики; вам наплевать, что говорить будут: «Между Павлоградскими офицерами воры!» А нам не все равно. Так, что ли, Денисов? Не все равно?Денисов все молчал и не шевелился, изредка взглядывая своими блестящими черными глазами на Ростова.— Вам своя фанаберия дорога́, извиниться не хочется, — продолжал штаб-ротмистр, — а нам, старикам, как мы выросли, да и умереть, Бог даст, приведется в полку, так нам честь полка дорога, и Богданыч это знает. Ох, как дорога, батюшка! А это нехорошо, нехорошо! Там обижайтесь или нет, а я всегда правду-матку скажу. Нехорошо!И штаб-ротмистр встал и отвернулся от Ростова.— Пг'авда, чег'т возьми! — закричал, вскакивая, Денисов. — Ну, Г'остов, ну!Ростов, краснея и бледнея, смотрел то на одного, то на другого офицера.— Нет, господа, нет... вы не думайте... я очень понимаю, вы напрасно обо мне думаете так... я... для меня... я за честь полка... да что? это на деле я покажу, и для меня честь знамени... ну, все равно, правда, я виноват!.. — Слезы стояли у него в глазах. — Я виноват, кругом виноват!.. Ну, что вам еще?..— Вот это так, граф! — поворачиваясь, крикнул штаб-ротмистр, ударяя его большою рукою по плечу.— Я тебе говог'ю, — закричал Денисов, — он малый славный.— Так-то лучше, граф, — повторил штаб-ротмистр, как будто за его признание начиная величать его титулом. — Подите и извинитесь, ваше сиятельство, да-с.— Господа, все сделаю, никто от меня слова не услышит, — умоляющим голосом проговорил Ростов, — но извиниться не могу, ей-богу, не могу, как хотите! Как я буду извиняться, точно маленький, прощенья просить?Денисов засмеялся.— Вам же хуже. Богданыч злопамятен, поплатитесь за упрямство, — сказал Кирстен.— Ей-богу, не упрямство! Я не могу вам описать, какое чувство, не могу...— Ну, ваша воля, — сказал штаб-ротмистр. — Что же, мерзавец-то этот куда делся? — спросил он у Денисова.— Сказался больным, завтг'а велено пг'иказом исключить, — проговорил Денисов.— Это болезнь, иначе нельзя объяснить, — сказал штаб-ротмистр.— Уж там болезнь не болезнь, а не попадайся он мне на глаза — убью! — кровожадно прокричал Денисов.В комнату вошел Жерков.— Ты как? — обратились вдруг офицеры к вошедшему.— Поход, господа. Мак в плен сдался, и с армией, со всем.— Врешь!— Сам видел.— Как? Мака живого видел? с руками, с ногами?— Поход! Поход! Дать ему бутылку за такую новость. Ты как же сюда попал?— Опять в полк выслали, за черта, за Мака. Австрийский генерал пожаловался. Я его поздравил с приездом Мака... Ты что, Ростов, точно из бани?— Тут, брат, у нас такая каша второй день.Вошел полковой адъютант и подтвердил известие, привезенное Жерковым. Назавтра велено было выступать.— Поход, господа!— Ну, и слава Богу, засиделись.