Конная полиция [Как приручить дракона]

Глава 6

POV Инглинг
— В забытом храме встану у порога
И подойду тихонько к алтарю.
Я так давно хочу спросить у Бога:
— Всевышний, есть ли лошади в раю?
Ведь этой жизни лучшие мгновенья
Я провожу, наверное, в седле.
Пусть это странным кажется кому-то,
Нет ничего прекрасней на Земле.

Глядя в переполненные каким-то странным безумием глаза пегого жеребца, которого я объезжал уже около трёх месяцев, тихо шептал я, продолжая гладить Беса по ганашам и всем сердцем желая его успокоить, а молитва, как ни странно, прекрасно мне в этом помогала.

— Безумной скачки, мощи и напора,
Трехтактной дроби кованых копыт,
Шального ветра, воли и простора,
Да горизонта, что к себе манит!
Дороги лента в даль ведет куда-то
Среди лугов, туманов и дождей.
Поверьте, люди, я не виноват,
Что родился я влюблённым в лошадей.

Чуть изменяя слова на мужской лад, я продолжал тихо читать стихотворение, пока мою спину буравили десятки глаз, которые пытались понять, что же здесь вообще произошло. Признаться честно, и я бы очень хотел знать ответ на этот вопрос, только вот незадача — одного единственного человека, который мог бы поведать о том, что здесь творится, я отправил в нокаут почти сразу же, как вошёл в манеж, где всё это и было. Бить этого козла было за что, потому что тот сделал сразу несколько непозволительных вещей, но, в первую очередь, он просто тронул моего жеребца, которого обвешав железом выгнал на манеж, где стал "учить уму разуму", как он сам же и выразился. Но вот только больше ничего сказать так и не смог, ибо удар у меня в своё время был поставлен очень хорошо.

Сейчас же я успокаивал своего пегого жеребца, который бедный еле дышал — он только привык со мной к свободе движений и вообще свободе, как на него тут же одели железо, снова заставляя подчиниться. Я же, сняв с него большую часть железа, сейчас извинялся за этого урода, обещая моему пегому красавцу чуть ли не золотые горы, но твёрдо повторял, что больше ему никто и никогда не навредит.

— Что здесь произошло? — В манеж вышел глава департамента, который начал нервно оглядываться, когда увидел почти в самом центре чей-то "трупик".

С этим мужчиной, надо отметить, у меня почти сразу сложились довольно-таки хорошие приятельские отношения — мы могли с утра разговаривать на "вы" и о работе, а вечером встретиться в каком-нибудь пабе или же тихом баре и обсудить что-нибудь насущное. Однако Стоик никогда не называл своей фамилии, было лишь прозвище — Обширный, и то, его дали мужчине уже в департаменте, но я так и не смог догадаться, почему.