Февральская Оттепель.

Глава 3. Мы оба психи, я и ты.

                           Штука в чём: если ты холоден – ты ранишь людей. Если ты чувствительный – люди ранят тебя.
                                ©Ф.М. Достоевский

Бедные студенты…
Безумству храбрых поём мы славу! Безумство храбрых – вот мудрость жизни!..
Потрёпанные, усталые, изнеможенные пчёлки, каждое утро бредущие ни свет, ни зоря за теми частичками знаний, что ещё не вдолбились в их голову.
Достоевский добросовестно старался выполнять свой долг, приходя на все лекции и конспектируя буквально каждое слово учителя. Но мелкие, колкие сомнения вселились в разум Феди, когда он первый раз засиделся допоздна в библиотеке, позже отмечая что ушёл чуть ли не самым последним (учителей мы конечно исключаем, ибо это их священная обязанность – обитать в храме знаний). Позже, и тяга к приборке отошла на задний план – книги, бумаги, тетради, ручки, карандаши - их можно было найти везде. Федю аж истерический смех пробрал(а смех, пусть даже такого рода, в исполнении Доста – явление редкое), когда в кружке заваренного чая нашлись две ручки и опилки от карандаша.
"Покой нам только снится!…" Только вот, если кто-нибудь сказал бы эту фразу по отношению к  Феде он не удержался и всё-таки бы вдарил. Не снилось ему ничего уже три дня.
Да ладно! Это мелкие неурядицы. Куда выше стояла другая проблема и имя ей – Николай. Он дополнял картину «прекрасных» будней Достоевского, каждый раз встречая его у входа в универ.
Причём, с первой встречи он не разу не опаздывал, постоянно ожидая Федю с широкой улыбкой и увидев, начинал энергично заливать какую-то ерунду.
Дост устало вздыхал и отпускал очередной полу-ехидный, полу-безразличный комментарий.
Долбануть бы Гоголя томиком «Войны и мира» по бошке, но вот только руки не поднимались…
Буквально.
Ну, а Коля, на все реплики Доста весело смеялся, бросая на него обеспокоенные взгляды.
За время их знакомства начало происходить что-то странное. Исходящие от Николая и видимо называющиеся «забота». Например, Гоголю было не в облом сбегать в магазин, (в нескольких кварталах от дома Достоевского) если у Феди (не дай Бог!) в холодильнике вешается мышь. Вот, видите, на табуреточку встала, петельку на шею накинула!
А предсмертное завершение на старой банке зелёного горошка лежит. Но ничего, теперь её кормит Коля.
Фёдор на эти порывы только фыркал, но благодарность в душе хранил. Только одно «но» часто посещало Доста, мучая своей недосказанностью. И это «но» - частые перепады настроения Гоголя, которые отдалённо напоминали американские горки.
Бывало, своей депрессивностью он ничуть не уступал Фёдору, классифицируя весь мир одним словом – «тлен».
Хотя… Да. Чаще Коля был весел, даже слишком, что порядочно раздражало.
Впрочем, из этого Федя заключил что в Николае было что-то скрытое, загадочное и даже… тёмное, что ли?
Но это «что-то» благополучно закрывала маска добродушия.
Гоголь же, в общем, жил не тужил (по крайней мере с первого взгляда), совесть его не мучала (при условии её наличии, конечно) и действовал на нервы Фёдора он планомерно.
Из универа вылетал пулей, стремясь встретить вечно усталого, потрёпанного Федю.
Странно, но весь мир Коли, быстро и стремительно сузился до одного-единственного меланхоличного создания – Фёдора.
С той самой нелепой встречи, своему другу(?) он предпочитал как раз-таки Доста. Хотя, Пушкин не обижался. Да и из-за чего, спрашивается? Стебать Гоголя он и в универе мог, и к слову, эту задачу с радостью  исполнял в жизнь.
Так и существовали.
Не сказать что спокойно, но зато интересно.
Сегодня Достоевский опять засиделся в библиотеке, заваленный кипой бумаг и полностью скрытый за стопками книг. Завтра предстоял важный зачёт, к которому он предпочёл подготовиться.
Правда, процессу мышления помешала противная уборщица, нагло выгнав студента и успев попутно наградить парня парочкой нецензурных слов. Федя криво усмехнулся и забрал вещи, спокойно кинув на прощанье - “И вам в гробу скорчиться”.
Одевался Достоевский на ходу, небрежно обвязывая тёплый шарф вокруг шеи и поправляя полную книг сумку.
На улице уже зажглись первые фанари и кружились  в танце редкие снежинки. Фёдор вдохнул полной грудью, щуря глаза от яркого света ламп. Около универа не наблюдалось ни души.
Этот факт был удивительным, так как Николай впервые не пришёл встретить Доста. Обычно он отсиживался в рядом стоящим кофе, ожидая когда же Фёдор соблаговолит выползти наружу.
Внутри что-то мимолётно кальнуло. Нет, не то чтобы это была обида, конечно нет. Это лишь лёгкая грусть, ведь молодой филолог привык к достовучиму Гоголю. Да, это всего лишь... Привычка.
Впрочем, Фёдор решил не зацикливаться на этом факте. Ну мало ли, дела, например появились. Достоевский же не центр вселенной.
По пути домой Феде встретилось человека три– от силы четыре прохожих.
Освещение ближе к дому становилось тусклым, а парню было всё труднее и труднее дышать.
Внутри зарождалось тяжёлое, смутно знакомое ощущение, заставившие Доста прибавить шаг и изобразить на своём лице 0.001 долю беспокойства.
В голове пронеслась неоднозначная мысль: ‘‘Не хватало ещё на улице…"
До заветной квартирки оставались каких-то несколько метров. Пройти бы через арку и шмыгнуть в парадную, а там… Дом, чай и несравненная подушка! Но нет, не суждено было сбыться мечтаниям сонного филолога - путь к дому нагло преградили.