Evergreen (Yowamushi Pedal)

Глава 1

Машина поддержки медленно ползла по унылому склону Коль д'Изоар. Установленная на ней камера транслировала довольно скучную картинку – группа гонщиков-горняков, оторвавшихся от пелотона, поднималась по шоссе. В лидеры пока никто не рвался, и особого напряжения не чувствовалось – до горной контрольной точки оставалось ещё приличное расстояние, и гонщики, видимо, предпочитали не тратить силы попусту. Комментатор бодро вещал о королевской вершине и самой высокой точке Тура этого года – почти два с половиной километра над уровнем моря, как разобрал Рен из быстрой восторженной речи.
Шёл четырнадцатый этап Тур де Франс, отрезок Гренобль-Ризуль. На взгляд Рена – ничего особенного, за исключением разве что того, что лицо одного из поднимающихся по склону гонщиков было ему знакомо.
Он как раз потянулся за кружкой с остывшим чаем, когда один из аппаратов надсадно запищал. Ярко-зелёная линия на тёмном мониторе вытянулась в одну сплошную прямую; число в нижнем углу, обозначающее частоту пульса, округлилось до двух аккуратных нолей.
Прошло не менее половины минуты, прежде чем Рен сообразил, что именно происходит.
Ещё три секунды потребовалось на то, чтобы вылететь из палаты - и столкнуться в дверях с реанимационной бригадой. Похоже, местный персонал соображал быстрее, чем он.
Дверь захлопнулась; некоторое время Рен простоял, разглядывая белый гладкий пластик, пока не сообразил метнуться к окну. Там, за толстым стеклом, люди в голубых медицинских костюмах суетились вокруг койки, на которой лежал его брат. Чернокожий мужчина с дефибриллятором в руках здорово напоминал персонажа медицинского сериала, который когда-то смотрела их мать. Он повернулся, широко открывая рот – Рен не слышал ни звука, но, судя по всему, это было «Разряд!» или что-то в этом духе – он не был уверен насчёт того, что его почерпнутые из фильмов и сериалов знания о реанимации соответствуют истине в таких мелочах.
Тощее тело на койке дёрнулось. Линия на мониторе тоже дёрнулась – и снова безучастно выровнялась. Рен прикусил губу. Он отдавал себе отчёт в том, что не до конца осознает всю суть происходящего – иначе как объяснить то, что он чувствует почти спортивный азарт, наблюдая за попытками врачей по новой запустить остановившееся сердце? А меж тем, сердце это принадлежало его брату. Возможно, это была какая-то психологическая защита или что-то вроде того – Рен сомневался, что выдержал бы всё это, если бы его мозг был способен до конца усвоить понимание того, что сердце Юске остановилось уже второй раз за прошедшие сутки.
Дефибриллятор сработал ещё раз. И ещё. И ещё один. Упрямая линия сдалась только после пятой попытки – изогнулась, складываясь в ставшую за сутки привычно кривую.
Биение сердца.
Цифры в углу монитора тоже медленно ползли вверх. Чернокожий врач опустил всё ещё сжимающие дефибриллятор руки и расслабил плечи.
– «Королевская вершина взята!» - завопил комментатор, и Рен только сейчас понял, что всё ещё сжимает в руке планшет – так сильно, что побелели костяшки пальцев. Один из наушников выпал, когда он выбегал из палаты, а второй остался в ухе, и трансляция продолжалась всё это время – просто у него, оказывается, заложило уши, а он и не понял, пока не отпустило.
На дисплее планшета велосипедист в чёрной форме вскидывал руки вверх в торжествующем жесте – и это странным образом контрастировало с его растерянным лицом и бегающим по толпе зрителей взглядом. Бегущая строка под изображением извещала, что гонщик под номером 73, Джинпачи Тодо, команда Sky Procycling, первым взял королевскую вершину Коль д'Изоар. Речь комментатора слилась в один сплошной восхищённый вопль – как же, британская команда в топе – но восхваляемый им победитель, чьё лицо выхватили крупным планом, выглядел на удивление несчастным.
Рен вздохнул и нажал на кнопку, отключая планшет. Видимо, ему всё же не понять увлечения Юске шоссейными велогонками – для него этот вид спорта так и остался тягомотиной с редкими вкраплениями по-настоящему динамичных моментов на контрольных точках и финишных прямых. Впрочем, возможно, это выглядит несколько иначе, когда ты сам участвуешь в гонке. Рен бы спросил его об этом, но подобной возможности пока не было – Юске так и не пришел в себя.
До сих пор. Операция закончилась шесть часов назад, но он до сих пор не открыл глаза – и уже успел попытаться умереть. Первый раз был на операционном столе, и Рен узнал о нем постфактум от усталого седого хирурга с тусклыми глазами побитой собаки; но сейчас...
Стоит, наверное, зайти в палату. Допить чай и поискать в сети запись борьбы за контрольную точку Изоара – Юске наверняка потребует подробностей, когда очнётся, а Рен всё пропустил. Вот прямо сейчас и пойдёт.
Сквозь стекло опутанный проводками и трубками Юске выглядел ещё худее и бледнее, чем был на самом деле. А может, дело было вовсе не в стекле, а в том, что в глаза больше не бросались его волосы – их все остригли перед операцией, надо было, «вдавленный перелом черепа» или как это называл тот хирург – в любом случае, голову Юске плотно охватывала толстая белая повязка, из-под которой торчали клочки неровно обкромсанных зелёных прядей на лбу и у виска. Ох, и устроит же он истерику, когда очнётся – он так заботился о своих волосах, что иногда казалось, будто сам же их и фетиширует, и наверняка будет крайне недоволен, обнаружив, что его роскошной гривы больше не существует.
Подумалось – да что угодно бы отдал, лишь бы услышать, как Юске возмущенно воет, глядя в зеркало. Что угодно и полжизни в придачу, только бы не смотреть на него, бледного до бесцветности, распластанного на больничной койке.
Рен качнул головой и усилием воли заставил себя сделать два шага до двери палаты. Если не он будет сейчас рядом с братом, то кто?
И, в конце концов, нужно найти эту чёртову запись. Почему-то подумалось – ему тоже интересно взглянуть, как Тодо побеждал на вершине Изоара.

***

Тодо прилетал двадцать восьмого июля, в три часа пополудни – во всяком случае, это время было обозначено в обратном билете из аэропорта Шарля де Голля, Париж, который Рен обнаружил в вещах Юске. Здраво рассудив, что раз брат собирался лететь во Францию именно к Тодо, то и вернуться они планировали вместе, Рен без четверти три влетел в здание аэропорта – как раз вовремя, чтобы услышать, что рейс из Парижа задерживается на час из-за туманов над Ла-Маншем. Это, впрочем, было даже неплохо – будет время сориентироваться; по пути сюда случилась жуткая несколькокилометровая пробка, в которой он проторчал почти полтора часа и был практически уверен, что безнадежно опоздал. Не то чтобы это было так уж катастрофично – у него не было никаких особых причин встречать Тодо в аэропорту, он вполне мог выждать пару часов и просто явиться в их с Юске квартиру, но отчего-то ужасно не хотелось представлять, как Тодо стоит в заполненном спешащими людьми зале и крутит головой с таким же растерянным видом, как неделю назад на Изоаре – и снова никого не находит.
Первые полосы европейских спортивных изданий со вчерашнего дня пестрили заголовками об окончании самой ожидаемой велогонки года, а британские и вовсе исходили на восторг – в этом году у SKY целых две призовых майки, жёлтая и бело-красная; победившего в гонке Фрума почти боготворят, а заполучивший титул Горного короля Тодо без пяти минут национальный герой, даром что из британского в нём только велосипедная форма. Рен из любопытства полистал японские сайты – там упоминания тоже нашлись, как и фото Тодо на пьедестале, держащего на вытянутых руках новёхонькую наградную майку, но восторги куда как поумереннее. Всё же, шоссейные велосипедные гонки – европейский спорт, в Японии в ходу бейсбол и футбол, более-менее серьезные материалы о Туре нашлись только в специализированных изданиях, и от этого стало немного обидно. Японец победил в номинации Тур де Франс, можно было бы уделить чуточку больше внимания этому событию!
Внутренний голос с удивительно напоминающими Юске саркастичными интонациями заметил, что Тодо и так восхищается толпа народу, ещё немного – и лопнет от самодовольства; Рен невольно хмыкнул и покачал головой. Это было бы очень в духе Юске, сказать подобное, в то время как на самом деле он – Рен знал совершенно точно – восхищался Тодо сильнее, чем кто бы то ни было.
Он почти пропустил прибытие нужного рейса, задумавшись об этом, и едва успел перехватить направляющегося к выходу Тодо – слишком стремительного как для человека, проехавшего более трёх с половиной тысяч километров за три недели.
– Рен-сан? – Тодо, кажется, удивился. Замер на полушаге и чуть склонил голову. – Почему ты здесь?
Простой вопрос, но от него вдруг стало ужасно неловко. Рен бы с удовольствием провалился до самого земного ядра, лишь бы только не рассказывать Тодо, как так получилось, что Юске не стоял на королевской вершине и не встречает его сейчас.
Что он мог ему сказать? «Прости, Тодо-кун, Юске попал в автокатастрофу, когда ехал в аэропорт, и поэтому сейчас лежит в реанимации Веллингтона, и два часа назад у него в пятый раз остановилось сердце, так что он не смог тебя встретить»? Как вообще сообщать людям такие вещи?
Тодо продолжал смотреть выжидающе и как-то... обречённо, что ли. Как будто догадывался о чём-то и заранее со всем смирился.
– Встречаю тебя, – наконец, ответил Рен. Хотел продолжить, но почему-то перехватило горло.
Тодо криво улыбнулся:
– Маки-чан всё ещё на меня обижен, да? Он не приехал смотреть на Тур, и вот сейчас тоже не пришел... Всё сильно плохо, или у меня есть шанс?
Рен облизнул пересохшие губы. То, что Юске был в ссоре с Тодо, стало новостью – за две недели между стартом Тура и отбытием брата в аэропорт он ни разу, ни единым словом не упомянул ни о чём таком; это сбивало с толку.
– Юске не говорил ничего о том, что вы поссорились. И он правда собирался лететь болеть за тебя на горном этапе.
У Тодо дернулся уголок рта.
– Что ж не прилетел тогда, раз собирался? У него все три недели не отвечает телефон, а в последнюю вообще постоянно выключен – или это я в чёрном списке?
У Рена взмокли ладони. Вот оно, да? Сейчас.
Некстати вспомнилось, что в древности гонцам с дурными вестями рубили головы.
Если бы Рен мог, он сам бы себе голову снёс, лишь бы не приходилось доносить такие новости.
– Телефон... разбился, – медленно произнёс он и снова облизнулся. – Была авария, туристический автобус перевернулся и придавил собой несколько машин, и Юске, он... – горло свело, и Рен невольно закашлялся.
У Тодо вытянулось лицо. Рен и не знал, что люди могу бледнеть вот так – в один момент и почти до синевы.
– Где он сейчас?
– В Веллингтоне. Я... – Тодо не дослушал, вихрем сорвался с места, откуда только силы взялись.
– ...я на машине, - растерянно договорил Рен, глядя ему вслед. Перевёл взгляд на брошенный Тодо чемодан и прикусил губу.
Разговор окончен, и миссия, вроде как, выполнена, вот только облегчения никакого он не испытал – наоборот, стало ещё паршивее, как будто это его личная вина, что водитель того автобуса сел за руль пьяным, и Юске не смог увидеть, как на Тодо сосредотачивается внимание всего мира.
Рен вздохнул, подобрал вещи Тодо и тяжёлым шагом отправился на парковку.

***

Тодо нашелся у окна палаты Юске – едва ли не прилепился к стеклу, глядя внутрь с таким выражением лица, что у Рена разом скрутило в узел все внутренности.
– Меня туда не пускают, – объяснил он, не оборачиваясь. – Сказали, что только родственникам, а я... - он не договорил, и не произнесённое «никто» камнем рухнуло на полированные мраморные плиты больничного коридора.
И вовсе не никто, хотел было возразить Рен, но не решился. Кто знает, из-за чего они поссорились – если уж Юске две недели не отвечал на его звонки; Рен просто не мог пообещать, что всё будет хорошо, хотя бы потому, что не был уверен даже – а смогут ли они когда-нибудь услышать ответ от самого Юске?
Вместо этого он потянул Тодо за рукав:
– Идём. Я родственник, и я разрешаю. Скажем, что ты троюродный кузен или что-то в этом роде.
Тодо фыркнул, виновато покосился в сторону окна и покорно пошел за ним.
Первое, что он сделал в палате – метнулся к койке и осторожно, даже с опаской будто бы, коснулся руки Юске. Рен не прикасался к нему с самого первого дня, но помнил – руки у брата холодные и сухие, словно он не в реанимации лежит, а уже сразу в морге.
Он хотел было сказать что-нибудь – рассказать о прогнозах врачей на лечение, например, это должно было быть важно для кого-то, настолько заинтересованного – и уже даже было открыл рот, но Тодо вдруг зажмурился – и одним длинным, плавным движением опустился на колени, прижимаясь лицом к безжизненной бледной руке.
Рен закрыл рот и растерянно моргнул. Отчего-то смотреть на Тодо сейчас стало ужасно неловко, будто он подглядывал сквозь замочную скважину в двери спальни, настолько интимным был этот жест; Рен сглотнул ставшую вязкой слюну и отвернулся. Подумав, опустил жалюзи на окне палаты – что делать было строго запрещено, но, пожалуй, ненадолго всё же стоило – и вышел, тихо прикрыв за собой дверь.
Стоит, наверное, выпить кофе, он всю ночь не спал – проворочался, представляя, что и как скажет Тодо при встрече. Разумеется, так ничего и не придумал в итоге, но когда сдался, засыпать было уже поздно.
Он помнил, как увидел Тодо впервые – Юске пригласил его к ним на Рождество, без единого слова заявив таким образом о его месте в своей жизни, так что им всем оставалось только смириться. Рен тогда ещё подумал – красивый парень, хорошая фигура и рост, правильные черты лица, если бы остался в Азии, мог бы стать популярной моделью; а потом Тодо стоял с ним на кухне, помогая вымыть посуду после ужина, рассуждал о том, как привлечь внимание скаутов профессиональных команд и пробиться в европейский топ, и на вопрос о том, в какой команде он хотел бы ездить, с уверенной улыбкой ответил: «Скай» - и, кажется, именно в этот момент Рен всё понял. Понимание это немного пугало – человек, со школьной скамьи начавший выстраивать карьеру с единственной целью оказаться как можно ближе к другому человеку, не вписывался в его систему мировосприятия, но Тодо продолжал улыбаться себе под нос, протирая полотенцем чистые тарелки, и, кажется, не видел в своих жизненных планах ровно ничего странного. И Рен стал наблюдать.
Они провели вместе три дня – двадцать четвертое, двадцать пятое и двадцать шестое декабря, толпа празднично настроенного народу под одной крышей; родители, похоже, восприняли появление Тодо как должное, а Рен всё никак не мог перестать смотреть, одновременно смущаясь и немного ревнуя. Нет, они с Юске не ходили по дому в обнимку, не целовались на каждом углу, даже за руки не держались – вообще не позволяли себе ничего, выходящего за рамки приличия, но Рен всё равно видел: и горячечные взгляды исподтишка, и случайные прикосновения – плечами, локтями, коленями, задеть пальцами рукав, словно невзначай приобнять за шею, рассматривая что-то вместе – и это было так... завершенно, будто им вообще больше никто в мире не был нужен. Отдельная Вселенная, схлопнувшаяся в точку, когда они сидели перед телевизором, сцепившись мизинцами.
Рен мог, конечно, снисходительно усмехнуться – всего пару месяцев, и между ними окажется половина земного шара и девять часовых поясов, испытание практически непроходимое даже для взрослых, уверенных друг в друге людей, что уж говорить о подростках, вчерашних школьниках, но отчего-то при взгляде на них даже мысли такой не возникало. Что-то мешало – то ли то, как они ходили по городу, соприкасаясь рукавами курток, то ли манера постоянно держать друг друга в поле зрения, то ли эти их переглядывания без слов – Рен чувствовал себя ужасающе лишним, оказываясь рядом с ними, и позволял себе полушутя посетовать, что любимый младший брат вырос и больше не нуждается в его заботе. Отец обычно смеялся, мать качала головой, глядя на них с оттенком грусти, а Юске смущался и неловко отшучивался, выглядя самую малость виноватым – было бы за что... То было хорошее Рождество, и Рен не раз вспоминал его, когда доводилось в праздник застрять на работе или просто когда было плохое настроение – воспоминания отдавали лёгким привкусом грусти, но всё равно неизменно радовали.
У Тодо ушёл год, чтобы пробиться в основной состав Hyundai Highroad, и ещё три – чтобы его заметило руководство Sky Procycling; Рен до сих пор помнил, как они с Юске ходили смотреть на первый заезд Тодо в черно-голубой форме – это был, пожалуй, первый и последний раз, когда Рен видел их целующимися, от переизбытка чувств – прямо за финишной чертой, на глазах у изумленной толпы болельщиков и журналистов. Шум тогда поднялся знатный, и с вожделенной формой Тодо едва не распрощался – владельцы SKY не одобряли скандалов с участием своих гонщиков, но всё же пронесло, а история эта стала очередным поводом для подколов в кругу друзей.
Рен вздохнул, выходя со стаканом кофе в руке из здания клиники. Тодо тогда нечеловечески повезло – в глазах командного руководства он был слишком ценным приобретением, чтобы распрощаться с ним вот так просто, потому, собственно, и обошлось без совсем уж болезненных для кошелька и репутации последствий. Ценность свою, впрочем, он вполне успешно доказал, к двадцати восьми годам собрав внушительную коллекцию медалей, заработав титул национального чемпиона и став лучшим горняком Тур де Франс; он поедет в еще одном Гранд-Туре в этом году, вспомнил Рен, Юске еще жаловался, что у Тодо весь август и сентябрь забит гонками под завязку и даже на пару дней к морю не выбраться, а хочется – и следующая из них всего через пару дней, в первых числах августа.
Как он вообще будет ездить – теперь? Рен вспомнил лицо Тодо, глядящего на Юске сквозь стекло реанимационной палаты, и прикусил губу. Он не был уверен, что кто-либо в таком состоянии был бы способен на успешную деятельность – сам Рен, во всяком случае, не был, спихнув работу по выпуску новой коллекции на ассистентов, оказавшихся, впрочем, на удивление понимающими – они не задали ни одного вопроса и не произнесли ни одного дурацкого сочувствующего комментария, просто взялись за работу с таким запалом, будто Рен пообещал удвоить им оклад. Они, кажется, тоже любили Юске.
У Тодо такой возможности избавиться от обязанностей нет.
Ехать вперед, зная, что на финише тебя никто не ждет...
Рен тряхнул головой, комкая в руке пустой бумажный стакан из-под кофе.
В детстве, когда Юске болел, он иногда делал вместо него домашнюю работу – не за просто так, конечно.
Юске определённо придется серьезно заплатить за это, когда он очнется.

***

В следующие четыре дня к заботам Рена прибавилась еще одна – хоть изредка выпроваживать Тодо из палаты, чтобы поел, переоделся и нормально поспал, потому что сам Тодо о потребностях собственного организма, кажется, забыл. Почти всё время он проводил, сидя на притащенном в палату втором стуле, придвинув его вплотную к койке – держал Юске за руку, переплетя их пальцы (Рена отчего-то особенно поразил контраст загорелых ладоней Тодо и землистой бледности брата), спал, уткнувшись лицом в белое больничное одеяло, говорил о чём-то вполголоса, обводя кончиками пальцев острые скулы и впалые щеки, и только иногда, припадая на затекающую от долгого сидения ногу, выползал вместе с Реном на крыльцо клиники, пил кофе и укоризненно смотрел на то, как Рен прикуривает очередную сигарету, но спорить не пытался – Юске в своё время четко дал ему понять, что со своими привычками разбирается сам, и Тодо, кажется, перенёс это правило и на Рена тоже. Сам Рен в основном убивал время, ошиваясь у автомата с кофе – потому что находиться в палате Юске, когда там же был Тодо, становилось совершенно невозможно, курил сигарету за сигаретой, время от времени появлялся в мастерской – подготовка к показу шла на удивление бодро даже без его участия, и это радовало бы, если бы не обстоятельства – и едва ли не силой запихивал сопротивляющегося Тодо в машину, отвозя домой, когда он начинал совсем уже отключаться.
Это были, наверное, лучшие часы этих бесконечных муторных дней: когда Тодо, закончивший возмущаться по поводу чужого самоуправства, притихал, глядя в окно – а потом начинал говорить.
– Сам понимаешь, что я не мог признаться первым, а Маки-чан всю дорогу слишком упрямый, так что пришлось постараться, чтобы заставить его признать, что я ему нравлюсь. Я даже притворялся, будто получил травму – оцени всю глубину падения!
– Смешно вспоминать – так смущался, что на полном серьезе спросил: «Можно тебя поцеловать?», а Маки-чан посмотрел на меня, тоже серьёзный-серьёзный, как Будда, и медленно так кивнул: «Наверное, можно». Наверное! И ведь поцеловал же, куда бы делся... На него ещё свет так падал – сверху и сбоку, и я, кажется, первый раз тогда рассмотрел, что у него ресницы не чёрные, а каштановые, и веришь – на свету отливали ещё чем-то, не то золото, не то янтарь – красиво...
– ...а потом он заявил, что никаких птиц, пока он жив. Я же всю жизнь мечтал, что у меня дома будет жить ара, они же классные такие, яркие, их можно разговаривать учить! Пока с родителями был, не мог – у матери аллергия, думал – ну вот теперь-то точно, деньги с первого гоночного гонорара отложил, а тут такой облом! И ведь уперся же, и не переубедишь его... Ты, кстати, не в курсе, с чего такая нелюбовь к попугаям? В смысле – конкуренция?
– Приезжаем мы на пляж, вечер уже, солнце садится, людей нет, одни чайки по песку бродят – красота! Только вещи разложили – а тут шторм, налетел в момент, я раньше думал, что так только в книжках бывает, а оно и взаправду так. Мы еще место такое выбрали – там две скалы в море выступают и между ними кусочек песка, чтобы туда попасть, надо по воде пройти – попасть-то мы попали, а как волны поднялись – назад никак не выберешься. Пришлось вверх по скале ползти, там расселина, вроде небольшой пещеры – заползли и всю ночь там просидели, пока шторм не утих, мёрзли ужасно... грелись... Утром пришли в гостиницу, а хозяйка нас, оказывается, уже чуть ли не похоронила. Оказывается, у местных примета такая – если чайки начинают по берегу гулять, то точно скоро шторм, и лучше бы прятаться, где безопаснее и теплее. Потому, собственно, и людей на пляже не было, а мы не знали и попёрлись. Хорошо, что там та пещера была, а то на том бы наша история и закончилась...
– У него упрямство, по-моему, вместо крови течёт, а местами ещё и вместо мозга: выбрались мы в прошлом году покататься, нашли подходящий склон, и я ему говорю: даю тебе фору в три минуты, езжай вперед, так честнее будет – нет, ну сам рассуди, он ведь даже как любитель уже сколько лет не тренируется, а я профессионал, это ведь логично было с моей стороны, фору предложить; а Маки-чан обиделся, упёрся – не надо ему форы и хоть ты тресни, дай ему настоящую гонку... Естественно, я выиграл, потом ещё стоял на вершине и ждал его, а он, как наверх взобрался, на обочину съехал и прямо в траву рухнул. Дыхания не хватило, курить меньше надо потому что, но попробуй ему об этом скажи... Ну а мне что, я тоже на обочину свернул и рядом с ним лег – так и лежали, пока он не отдышался. Там ещё цветы какие-то росли, не помню, как называются, жёлтые такие – ты знал, что Маки-чану ужасно идут венки? У меня где-то на телефоне фотография оставалась, напомни потом показать – он там невозможно милый просто...
– ...развалится на всю кровать и попробуй его подвинь – пинается, сволочь, да так, что у меня все ноги в синяках были, пока большую кровать не поставили – на эту уже у него просто длины рук-ног не хватает, чтобы всю захапать, но он честно пытается. Последняя стратегия – вытягиваться через всю кровать по диагонали, хотя ложится вроде нормально, сам уже контролирую – и всё равно просыпаюсь оттого, что меня спихивают! Это какая-то особая разновидность лунатизма, честное слово...
– А я сижу и реву, честное слово реву, сам подумай – первая профессиональная гонка и такой провал. Маки-чан меня сначала ещё утешать пытался, а потом ему, видимо, надоело – сцапал меня за шкирку, встряхнул и говорит: помнишь, ты мне желание на прошлой неделе проспорил? Подари мне майку Горного короля с Тур де Франс, не важно, сколько придется ждать – хочу, и всё. Я от неожиданности даже реветь перестал – просто смотрел на него, и веришь – даже вспоминать о проигрыше забыл, сидел и считал, в скольких гонках нужно победить, чтобы получить квалификацию и пройти отбор в стартовый состав на Тур, а хюндаевская команда без лицензии ПроТура, значит, нужно сначала засветиться так, чтобы меня пригласили в команду с лицензией, в идеале – в Скай, потому что штаб в Лондоне; сижу, думаю про все это, и вдруг понимаю, что уже чёрти сколько времени молчу, и Маки-чан тоже молчит, и держать меня перестал, смотрит просто – и начинаю смеяться, истеричка натуральная, просто правда, так смешно стало, что проще было задохнуться, чем перестать смеяться. И Маки-чан тоже смеялся... И знаешь – и вправду гораздо легче стало. Потому что своё «хочу» – это своё, оно и потерпеть может, если совсем лениво, а вот если Маки-чан что-то просит, то тут уже из кожи вывернешься, а достанешь...
Тодо замолчал и вздохнул. Рен тоже не спешил говорить – он и так прекрасно знал, что та самая майка, объект вожделения всех велосипедистов-горняков от сопливых юниоров до ветеранов, так и кочует вместе с Тодо в рюкзаке, аккуратно упакованная и запечатанная, дожидается своего часа. И витающая в воздухе общая невысказанная мысль – а дождется ли? Потому что со времени приезда Тодо сердце Юске останавливалось ещё трижды, и врачи с каждым днем разводят руками всё безнадежнее и заговаривают о подключении к сердечно-лёгочному аппарату.
Они никогда не говорят об этом – что будет, если... Об этом «если» даже думать страшно, не то что говорить, и они не думают – просто ждут, как будто Юске слишком крепко уснул и всё никак не может проснуться.
На следующий день Тодо явился в больницу ближе к обеду, одетый не по погоде в чёрную ветровку с белой надписью «SKY» на спине и того же дизайна кепку, со спортивной сумкой на плече и лёгкой небритостью на твёрдом подбородке.
– Самолёт через два с половиной часа, – пожал он плечами. – Классика Сан-Себастьян, горный рельеф, есть все шансы выиграть, – моргнул, глядя на Рена, и сокрушенно покачал головой. – Прости, тебе это ни о чём не говорит, верно? В любом случае, это однодневная гонка, так что послезавтра утром вернусь.
Рен в последние дни настолько растворился в их общем тягучем безвременье, что напрочь забыл об этом – а меж тем, мир вокруг не собирался стоять на месте.
Тодо смотрел на него уставшими больными глазами и теребил лямку сумки. На мизинце правой руки поблескивало кольцо – о нём тоже была рассказана целая история в одно из вечерних возвращений домой, и второе такое же лежало у Рена дома, в пакете с вещами Юске, которые ему выдали после того, как он закончил подписывать бесконечные бумажки и счета за лечение.
Тодо явно чего-то ждал, и Рен не совсем был уверен – чего именно.
– Я буду смотреть трансляцию, – наконец, определился он. Тодо хмыкнул, усмехнулся – ломаной неуверенной ухмылкой, удивительно напоминающей такую же у Юске, нахватались друг у друга привычек – молча наклонился, прикасаясь губами к родинке под глазом, поправил вылезшую из-под бинтов зелёную прядь, и вышел из палаты, не прощаясь.
Рен не пошёл его провожать – медленно опустился на стул, не удержавшись на подкосившихся ногах, и каким-то совершенно новым взглядом глянул на брата.
«Очнись. Пожалуйста, очнись.»
Ничего, разумеется, не произошло – только продолжал мерно пикать аппарат, отмеряющий удары сердца.
Рен вздохнул и потянулся за планшетом – гуглить, во сколько начинается гонка и на каком канале её будут транслировать.

***

«Классические велогонки — самые престижные однодневные профессиональные шоссейные велогонки в международном календаре. Большинство классических однодневок появились в конце XIX — начале XX века и проводятся в Западной Европе. Классики имеют устоявшийся международный календарь и обычно проводятся в одно и то же время каждый год».
Рен выбросил окурок в урну и тут же достал следующую сигарету. Пощелкал зажигалкой, прикуривая – пора бы уже купить новую, эта совсем мёртвая, и лучше бы беспламенную – затянулся и переключился на соседнее окно.
Лидеры гонки стремительно приближались к началу подъема на Хайскибель. Рен бывал там несколько раз; в памяти сохранился соленый запах океана, высота, с которой, казалось – полмира как на ладони, и полуразрушенные стены старых крепостей. Наверное, здорово там кататься...
Он сидел на крыльце бокового входа в клинику – плюнув на всё, уселся прямо на выложенные шершавым камнем ступеньки; жарило яркое августовское солнце, одуряющее пахло травой, горячим камнем и, совсем немного, лекарствами из открытых окон клиники, кофейный автомат на лестничной площадке заменили на новый, умеющий добавлять в кофе лёд – жизнь налаживалась, жизнь была прекрасна. Почти – была бы прекрасна, если бы не палата на третьем этаже, из которой он сбежал полчаса назад, одурев от сухого дезинфицированного воздуха и монотонного пиканья аппаратуры.
«Классика Сан-Себастьян – ежегодная классическая однодневная велогонка, проходящая в окрестностях испанского города Сан-Себастьян с 1981 года. Часть маршрута гонки проложена по побережью, перепад высот очень велик, поэтому за победу в ней традиционно борются горняки. Протяжённость гонки составляет около 230 километров, самым значимым и решающим подъёмом является гора Хайскибель, традиционно находящаяся за 30 километров до финиша. Зачастую претенденты на победу отбираются именно на этой горе.»
А, так вот о чем говорил Тодо вчера, говоря про горный рельеф и шансы на победу.
Достаточно очевидно, на самом деле.
Тридцать километров – это, значит, сейчас борьба за вершину и потом ещё чуть меньше часа до финишной прямой.
Рен прикинул заряд батареи на планшете, количество сигарет и устроился поудобнее, прислонившись спиной к перилам и вытянув ноги.
До вершины Хайскибеля оставалось чуть больше двух километров; Рен переключил вкладку на трансляцию как раз вовремя, чтобы увидеть, как Тодо отделился от группы и «атаковал» – так, кажется, в велогонках называется, когда гонщик увеличивает скорость и уходит вперед? Он всю ночь проторчал за ноутбуком – читал статьи, форумы, смотрел документальные и не очень видео, пытаясь вникнуть в тонкости, которые проходили мимо него последние десять лет. Этот странный метод неведомым науке способом возвращал ему чувство причастности к миру, в котором жил его брат – и, по загадочной ассоциативной цепочке, дарил уверенность в том, что всё будет хорошо. Особо изощрённая форма самовнушения, не иначе, но раз работало – почему бы и нет?
В конце концов, он всегда мог оправдать себя тем, что желание узнать что-то новое во все времена считалось похвальным и всячески поощрялось.
Какой-то испанец в красной форме увязался следом за Тодо, пытаясь то ли повиснуть на колесе, то ли обогнать; Тодо, не оглядываясь, увеличил скорость ещё больше. Изображение переключилось с камеры вертолёта на камеру, установленную на машине поддержки, едущей чуть ли не вплотную к лидерам – и Рен поразился тому, насколько безмятежное у Тодо лицо. Как будто в мире нет места спокойнее.
Как будто он в своей собственной реальности.
Возможно, так оно и есть.
Он опередил испанца на полторы секунды; взлетел на вершину, раскинув в стороны руки, выглядя так, словно вынырнул из глубины. Быстрый взгляд на болельщиков (Рен ждал этого взгляда, ждал и боялся – не столько самого взгляда, сколько выражения горького разочарования, проступающего на его лице сквозь сползающую маску безмятежности), коронная улыбка на камеру, фальшивая насквозь, он в последние дни научился удивительно точно различать оттенки его улыбок – и вперёд, покрепче сжимая руль, до финиша еще 30 километров, и случиться может что угодно.
Тодо мчался вперед, у него на хвосте висели тот красный испанец и поодаль – ещё несколько гонщиков; впереди на спуске S-образный изгиб дороги, и у Рена перехватывало дыхание. Тодо наклонил велосипед раз, другой, вписываясь в него по самому краю шоссе, движением обманчиво легким и переполненным стремительного, с оттенком опасности изящества – не то стрела на излете, не то взмах меча, не то ещё что-то, но такое же стальное-безудержное; цифры скорости в углу экрана, переваливающие за 60 километров в час, только усиливали ощущение.
Когда гонка закончилась, Рен еще долго сидел, бездумно чиркая на каком-то подвернувшемся под руки листке, и проступающие сквозь хаотично разбросанные по бумаге линии образы были такие же остро-отточенные и почти физически ощутимо отдающие ощущением скорости.
Кажется, он впервые за всё время, что смотрел на гонки, понял, почему Юске был так беззаветно им предан.
И ещё – почему тогда, почти двенадцать лет назад, он влюбился в Джинпачи.
Имя Тодо, пускай и мысленно, он тоже произнес впервые, и от этого – щекотало возбуждением нервы и немного тревожно.

***

Вечером он колесил по городу – домой не хотелось, а привычка отвозить Тодо устоялась как-то слишком уж быстро, и без его болтовни в машине было неуютно и слишком тихо. Поэтому Рен не слишком и удивился, когда обнаружил, что, задумавшись, на автопилоте доехал до дома Юске – и сначала просто сидел, глядя на стеклянную дверь подъезда. Пытался уловить мелькающие в по-закатному рыжих солнечных бликах образы, а потом сказалась бессонная ночь, и он незаметно для самого себя отключился, откинувшись на спинку водительского кресла.
Проснулся, когда уже стемнело, от стука в стекло – и не сразу узнал Тодо, в своей форменной скаевской ветровке и такой же кепке почти сливающегося с чернильной теменью августовской ночи, только лицо бледным пятном маячило над смутной розовостью майки. Рен опустил стекло, судорожно соображая, как так вышло и что теперь говорить, но Тодо его опередил:
– Почему ты здесь?
Кажется, он уже слышал где-то этот вопрос совсем недавно.
Очень хотелось бездумно брякнуть «Встречаю тебя», но он не пьян и уже достаточно проснулся, так что вместо этого ответил вопросом на вопрос:
– Ты же должен был только завтра утром прилететь?
– Я не остался на пресс-конференцию, - пожал плечами Тодо, выпрямляясь. – Только всё равно не успел, время посещений уже закончилось.
А, ну да.
Глаза приноровились к темноте, и Рен наконец рассмотрел – футболка у Тодо под ветровкой явно принадлежит Юске, только он мог бы носить что-то такого ядерно-розового цвета с узором из неоново-желтых листьев по нижнему краю; и джинсы, фиолетовые и вытертые у швов, тоже его – на Тодо они сидят по-другому, чуть длинноваты на его рост и гораздо плотнее обхватывают бедра, но его самого это, кажется, ничуть не заботит.
– Идём, – вздохнул наконец он, поняв, что ответа не дождется. – Раз уж приехал.
И Рен пошёл, не отводя взгляда от затылка Тодо – он на полголовы ниже, очень удобно смотреть – и стараясь не думать о том, как вся эта ситуация выглядит со стороны.
А сам Тодо, кажется, ни о чём и не думал вовсе – и в лифте, и в квартире абсолютно не обращал на Рена внимания, расшнуровывая кеды, небрежно бросая на стул в гостиной ветровку с кепкой и точно так же, словно не стоящую внимания дребедень, выгреб из сумки коробку с медалью.
Руки потянулись сами.
– Красивая вещь, – задумчиво произнес Рен, обводя пальцем тонкую гравировку на золотистом металле.
Тодо замер на середине движения, сжимая в руке только что извлечённый из сумки телефон:
– Положи.
– Что? – не расслышал Рен и оглянулся на металлически поблескивающую в свете лампы стену, где были вывешены остальные награды. – Может, повесим сразу?
– Я сказал, положи назад! – вскипел Тодо, поднимая голову и обжигая яростным взглядом. Рен от неожиданности едва не уронил коробку – а Тодо вдруг осунулся, словно кто-то нажал на выключатель. Снова опустил голову, торопливо вытряхивая из сумки какую-то дребедень – зарядное устройство от телефона, наушники, паспорт, пачку жвачки и пару зазвеневших по столу монеток в один-два евро. – Прости. Не надо ничего вешать, ладно? Этим всегда занимается Маки-чан, и... – он запнулся, зло швырнул опустевшую сумку под стол и снова посмотрел на Рена, выглядя удивительно уставшим. Ещё бы – напряженная гонка и сразу после неё перелет, любой бы устал... – Поэтому – просто не надо. Договорились?
– Договорились, – осторожно ответил Рен и вздохнул, расслабляясь и возвращая коробку на стол. – Это ты меня прости, сказал, не подумав...
– Ничего, – Тодо покачал головой и запустил руку в волосы, ероша гладкие пряди. – Ты чай будешь? Предложил бы поужинать, но вряд ли здесь что-то найдется, кроме энергетических батончиков, так что...
Это было совершенно не похоже на Тодо и немного пугало – Юске не раз жаловался, что он совершенный маньяк правильного питания; поэтому вместо чая пришлось тащить его в супермаркет, благо, недалеко – на первом этаже соседнего дома. Рен порывался набрать полную тележку, игнорируя возмущение Тодо, но аргумент о том, что на следующую гонку он улетает уже завтра вечером и продлится она целую неделю, так что половина продуктов точно не доживет до его возвращения, оказался неопровержимым – Рен смирился, позволяя Тодо распихивать набранное обратно по полкам и размышляя, с чего он так расстроился. То, что он улетает завтра вечером, значит, что разговор в машине снова не состоится; после этого его не будет целых семь дней – просто невозможно долго. Рен в недоумении – ему, конечно, понравилось слушать байки из совместной жизни брата и Тодо, тем более, что рассказчик мастерски подбирал слова, интонации и паузы, превращая самые заурядные истории в нечто невероятно забавное, но, чёрт возьми, с каких пор это повод так расстраиваться?
А Тодо как будто заметил что-то – совсем уже ночью, поужинав, долго молча сидел столом, грея руки о кружку с чаем, и Рен почти задремал в уютной тишине освещённой всего парой матовых настенных светильников кухни, когда он произнес:
– Я буду тебе звонить.
Не вопрос – утверждение; Рен кивнул и точно таким же тоном ответил:
– Я провожу тебя завтра в аэропорт.
Тодо пожал плечами, мол – как хочешь, быстро допил и встал из-за стола.
– Я постелю тебе на диване в гостиной.
И это – тоже утверждение, так что Рену осталось только виновато улыбнуться, следуя за ним:
– Прости за беспокойство.
– Никакого беспокойства, – вздохнул Тодо неожиданно тоскливо, остановился в дверях и обернулся, глядя на Рена – взгляд снизу вверх, из-под упавшей на глаза чёлки, совершенно измотанный и почти беспомощный. – Наоборот – я рад. Оставаться здесь одному... – он зябко повёл плечами, не договорив, и ушел в спальню за постельным бельем, оставляя Рена со свалившимся пониманием.
Тодо тяжело находиться здесь, в их с Юске общем доме. Он привык, что это он постоянно в разъездах, и, возвращаясь, неизменно застает горящий на кухне свет и свежезаваренный чай; Рен не был уверен, что Тодо вообще видел эту квартиру без Юске, и сейчас, в его отсутствие, она наверняка кажется ему вымершей и чужой.
Плохое слово – «вымершей». Ассоциативное.
Зато теперь понятно, почему он постоянно засыпал в палате – здесь, где всё пропитано присутствием Юске, а его самого нет, Джинпачи наверняка изводила бессонница.
Рен вздохнул. Счёт к брату рос в геометрической прогрессии.
И нет, он делает это вовсе не потому, что ему этого хочется. Совсем нет.

***

Тодо и вправду звонил каждый вечер – вываливал тонну информации о ходе гонки, закулисных баек, дурацких шуточек и болтовни ни о чём.
– У организаторов совсем уже шарики за ролики: поставили туристические туалеты прямо рядом с с раздевалками. Нет, я не против общения с фанатами, но не тогда же, когда я только что с трассы, ноги не держат и тащит, как от ломовой лошади! И ещё общий снимок на фоне туалетов – такого со мной еще не случалось... Скинуть, кстати?
– Слушай, я только сейчас вспомнил – запиши мне новую серию «Доктора», а то пропущу же всё на свете!
– Видел сегодня дом своей мечты, чуть все локти себе не искусал – ну почему он в Варшаве, а не в Лондоне? Да, мы собираемся зимой дом покупать, у меня как раз сезон закончится – займусь... Уже всё придумал, что и как будет: и гостиную, и спальню, и мастерскую для Маки-чана, и даже детскую... Ну что ты ржешь, я правда детей хочу!... Нет, пока не согласился. Но я уговорю обязательно!
– Да, попал в завал в пелотоне... Ну раз до финиша добрался – очевидно же, что всё в порядке. Да не нервничай ты так, подумаешь, колено разбил – мне не пять лет, чтобы из-за этого страдать! ...Вот когда гонка закончится, тогда и зарастёт.
– Купил ободок с местными этническими мотивами. И вообще, люблю Восточную Европу, здесь все такое красочное... А, и куртку Маки-чану купил, продавец утверждал, что такие здесь в восемнадцатом веке носили, но мне как-то всё равно было, просто понравилась... Ну, не совсем куртку, что-то вроде мундира, мне говорили, как оно правильно называется, только я забыл. Зато красное с золотом, яркое.
– Я в жизни не ел такого вкусного угря, как здесь! Серьёзно, я должен научиться это готовить, Маки-чан же рыбу обожает...
– Ну вот что ты дразнишься, а? Ну заблудился я в городе, можно подумать, с тобой такого никогда не случалось, когда ты впервые на новом месте оказывался!
Рен кивал, как если бы Тодо мог его видеть, поддакивал и смеялся в нужных местах, а сам думал – завтра восьмое, и нужно будет его поздравить; подарок, правда, подождет до его возвращения, до одиннадцатого, но это не страшно, да и не купил ещё Рен тот подарок... Размышления о том, чем порадовать Тодо, приятно грели душу, и Рен почти даже не вспоминал о том, что всё неправильно и не так, предпочитая рассмеяться очередной язвительной шуточке.

***

В ночь с седьмого на восьмое августа Юске умер.