Инумо

Глава восьмая

Быть для кого-нибудь причиною страданий и радостей, не имея на то никакого положительного права, — не самая ли это сладкая пища нашей гордости? А что такое счастие? Насыщенная гордость...
М.Лермонтов «Герой нашего времени»

Чонгук устало плюхнулся на табурет, пересчитывая выручку. За неделю он заработал ровно столько, чтобы оплатить очередной мамин долг за квартиру, но на еду им с бабулей выходило ровно ноль. И это его огорчало. Последний платёж ростовщикам за долги матери был именно этот, и Чонгуку не хотелось растягивать долг ещё раз, а потом снова доплачивать проценты. Если завтра он выплатит всё до копейки, то можно будет поискать какую-нибудь работу взамен этой, где платят почасово и за день заработать на еду. Дома ещё есть лапша, немного хлеба и молока и овощи в подсобке. Не умрут.

— Мальчик мой, — бабушка встречает на пороге, протягивая к внуку свои дряхлые, тёплые руки. Она по привычке облачена в длинный хлопковый халат и кофту сверху, ноги спрятаны в тёплых плюшевых тапочках. Чонгук кивает, обнимая свою единственную оставшуюся на этом свете родственницу, и улыбается. — Пойдём есть? Я приготовила рагу.

— Ты у меня такая мастерица, — хихикает Чонгук и упрямо молчит, хотя хочется сказать, даже накричать, что она не спит в такое время, ведь перевалило уже за две ночи. Хорошо, что завтра ему не на учёбу, а сессия ещё только через два месяца. Если за эти два месяца он сумеет найти хорошую работу взамен всем его четырём подработкам, потому что больше не нужно будет выплачивать долги, а только обеспечивать себя и бабулю, то Чонгук вздохнёт спокойно. И даже сможет назвать это счастьем.

— Ты так редко общаешься с друзьями и никого к нам не приводишь, — сетует бабуля, накладывая внуку поесть. — Чонгук, ты же не отшельник, правда?

— У меня есть друзья в универе, ба, — его мозг уже почти отключился, так что он отвечает сонно и очень нехотя. — Но я им всем неровня. Не хочу ставить ни себя, ни их в неловкое положение.

— Какой же ты у меня балбесёныш, — вздыхает она и садится рядом, смотрит на него пристально маленькими, но ещё живыми глазками. — Одно бремя, другое бремя... А ты ещё такой молодой.

— М? — Чонгук лопает быстро, чтобы поскорее свалиться в кровать.

— Ешь и ложись спать, говорю.

***

— Хён, это пиздец, — Чимин сидит на кухне и выкуривает последнюю сигарету из пачки, а Юнги, не заметив его в тени в столь позднее время, сначала шарахается, а потом шумно выдыхает. Он час назад снова был в доме незнакомки по имени Розэ и укладывал ту спать и теперь, просидев с ней больше пяти часов, каждые полчаса пытаясь успокоить новый порыв истерики, хочет только одного — забиться под одеяло и ни с кем не разговаривать. Но ему в ноги бросилась Мерси.

— Ты гулял с собакой?

— Да, где-то час назад, — отвечает друг. — Предположил, что ты поздно вернёшься.

— Тогда я спать.

— Нет, давай посидим и попьём кофе или чай, мне без разницы, я должен рассказать этот трэш, — он приглашает сесть напротив и Юнги, долго подумав, всё же шаркает ногами на кухню.

— Напомни, когда я выдал тебе ключи? — Мин изгибает одну бровь. Сегодня на работе был полнейший завал, а потом он из-за волнения за Пак Розэ позвонил ей, чтобы убедиться, что с ней всё в порядке, ведь с той встречи дома в день похорон родителей она ему больше не звонила. Как оказалось, Розэ вообще не выходила из дома и практически ничего не ела те дни, кроме того, что и так было дома. Юнги не был специалистом по выведению девушек из депрессий, тем более таких, когда тебе кажется, что без самых близких мир потерял целый мир, но он чувствовал себя причастным как минимум потому, что уже знал, что с ней происходит.

— На прошлой неделе, потому что, цитирую, «ты заебал ходить и будить меня, когда тебе вздумается».

— А, ну это похоже на меня, — соглашается Юнги, и Чимин кивает, но друг тут же принимает грозный вид. — Тогда отдай ключи сейчас.

— Я тебя опять чем-то обидел?

— У меня не проходной двор здесь, и я не нанимался бесплатным консультатом психотерапии, я ветеринар, — Юнги встаёт и идёт за кружкой, чтобы налить себе кипяток из чайника и заварить кофе. — Вот заболеет у тебя какая-нибудь зверушка, тогда и приходи. Не сюда, в клинику, естественно.

— Что опять не так? — хмурится Пак.

— Если ты можешь наговорить всякой херни, а потом делать вид, что это был не ты, то у тебя стальные яйца, Чим, — Юнги морщится, потому что обжигает язык. — Я давно заметил, что у тебя вошло это в привычку. Но всему есть предел. Даже твоей наглости и бестактности, не говоря о других недостатках.

— Ну, и чем я ещё и тебе не угодил? — раздражается младший, обижаясь. — Может, вы все соберётесь в одну компанию и просто забьёте меня камнями?

— О, я узнаю эти нотки, — хмыкает Юнги и садится снова. — Ты где-то накосячил. Серьёзно, судя по всему.

— От меня одна баба в универе забеременела, — Чимин смотрит будто с надеждой, что Юнги может что-то решить, но Юнги только показывает пальцем вверх, мол, молодец, допрыгался.

— А от меня-то ты чего хочешь? Я аборты делать не имею права.

— Хоть бы посочувствовал, а то ведёшь себя как жена мужа, который не предупредил, что вернётся с рыбалки чуть позже, — Чимин проверяет пустую пачку сигарет, потому что курить хочется страшно. А Юнги молчит. Сочувствие? Раньше Чимин вызывал его, причём неподдельное. Когда Чимин был потерянным юнцом, только потерявшим отца и не знающим, как жить дальше. У него была только одна цель — поймать преступника. И он так тщательно его искал, что подозревать начал всех подряд. В том числе и отца Юнги. Тогда они и подрались чуть больше месяца назад, и, как результат, Юнги уже не смог воспринимать его как своего друга. Он и сейчас прилагает усилия, но Чимин сейчас не тот, что был пять лет назад. Он настолько изувечил сам себя, причём не физически, а психологически, что не отличал правды от лжи, добра от зла, помощь от бездействия.

— Ты портишь всё, к чему прикасаешься, и просишь моего сочувствия? Насколько же сильно ты прогнил? — сокрушительно качает головой Юнги с грустной улыбкой. Чимин смотрит на него, слегка приоткрыв рот, потому что не может ничего на это сказать. — Иди домой, помоги матери. И перестань с ней ссориться. Если в тебе осталась ещё хоть капля нормального Чимина, которого я знал в начале, пусть он попытается всё исправить. И не чужими силами, а своими.

— Юнги...

— Уходи, — он указывает на дверь. Резко вставая, Чимин, проходя, задевает его плечом, пусть и не хочет сначала демонстрировать своё негодование, быстро обувается и хлопает дверью, когда выходит из квартиры. Мерси скулит, чувствуя повисшее напряжение. Юнги хочется выпить, прямо накидаться. Но завтра на работу, а пить в одиночестве? Раньше они с Чимином делали это, когда захотят. Кто ещё есть в близких друзьях Юнги? Приятель, с которым он подписал сотрудничество? Но он всего лишь приятель и Юнги бы никогда не стал с ним выпивать или звать его куда-нибудь.

***

— Ах ты оболтус, что ж ты делаешь с матерью, а?! — Чимин умудряется уклониться от тряпки, которая норовит съездить ему по шее, и думает, что зря, наверное, хотя бы раз в жизни решает быть с мамой искренним. — Мало кровушки моей попил? Ещё хочешь? Да за что же мне всё это... — мать обессиленно садится прямо посреди комнаты и принимается реветь, да так громко, что Чимин стыдливо поджимает пальцы на ногах. Хочет подойти и обнять, но она же просто схватит его и начнёт колотить.

Мама раньше никогда не позволяла себе его бить, но стали случаться и такие казусы, после которых она на нервной почве била его по спине или рукам, а потом гневно требовала, чтобы он убирался из дома. Но Чимин-то понимал, что долго она так не могла и всё равно переживал. Теперь же он вновь чувствовал себя школьником, который двойку получил единственный в классе. А ведь двойки были уже давно пройденный этап.

— Ну, и где эта плодовитая особа? — немного успокоившись, мать смотрит на сына всё ещё пытаясь его пристыдить, но уже, право, поздно. — Веди, знакомиться будем.

— Она аборт не хочет делать, хотя я ей даже деньги предлагал.

— Неужели это я тебя таким дураком вырастила? — она поднимается, чтобы снова приняться за домашнюю работу, а Чимин только за ней семенит. — Если хочет — пусть рожает, воспитывать помогать буду. Чем мне ещё заниматься на старости лет?

— Мам, да я её не люблю!

— Зато спать по пьяни любишь очень, — она вздыхает и идёт мыть посуду. — Кто ж тебя заставлял? А теперь изволь женихаться и уговаривать её родителей выдать их дочь за тебя, такого дурного, замуж.

— Какое замуж? Мам!

— Что «мам»? Ты её матерью-одиночкой хочешь оставить? Как меня? — она смотрит на него так многозначительно, что, не выдержав напора, Чимин разворачивается и идёт в свою комнату. Сон не идёт, но ему нужно выспаться, чтобы, возможно, принять самое серьёзное решение в своей жизни.