Искра Жизни

глава 14

- Хочу священника!.. - скулил Аммерс.
Он скулил так с самого обеда. Они пытались отговорить его, но он никого не слушал. На него вдруг что-то нашло.
- Какого ты хочешь священника? - спросил Лебенталь.
- Католического. Зачем ты спрашиваешь, ты, еврей?
- Смотри-ка! - Лебенталь покачал головой. - Антисемит! Только этого нам и не хватало.
- Их полно в лагере, - заметил 509-й.
- Это вы во всем виноваты! Вы! - все больше распалялся Аммерс. - Если бы не евреи, мы бы не сидели сейчас здесь
- Вот как? Это почему же?
- Потому что если бы не было евреев, то не было бы и лагерей. Я требую священника!
- Постыдился бы, Аммерс! - не выдержал Бухер.
- Мне нечего стыдиться. Я болен. Позовите священника.
509-й посмотрел на его синие губы и ввалившиеся глаза.
- В лагере нет священника, Аммерс.
- Должен быть! Это мое право. Я умираю.
- Я не верю, что ты умираешь, - заявил Лебенталь.
- Я умираю, потому что вы, проклятые евреи, сожрали все, что полагалось мне. А теперь даже не хотите позвать для меня священника. Я хочу исповедаться. Что вы в этом понимаете?.. Почему я должен жить в одном бараке с евреями? Я имею право на арийский барак.
- Это в рабочем лагере. А здесь - нет. Здесь все равны.
Аммерс запыхтел и отвернулся. На стене, прямо над его свалявшимися космами, виднелась карандашная надпись: «Евгений Майер. 1941. Тиф. Отомстите...»
- Ну что с ним? - спросил 509-й Бергера.
- Он уже давно должен был умереть. Но теперь, кажется, действительно наступает конец.
- Похоже. Он уже начинает заговариваться.
- Он не заговаривается, - вмешался Лебенталь. - Он знает, что говорит.
- Хотелось бы верить, что нет, - сказал Бухер.
509-й посмотрел на него.
- Когда-то он был другим, Бухер, - произнес он спокойно. - Но его сломали. От прежнего Аммерса ничего не осталось. Это, - он кивнул в сторону Аммерса, - совсем другой человек, который вырос из кусков и обрубков. И обрубки не хотели срастаться. Я это сам видел.
- Священника... - вновь заскулил Аммерс. - Мне надо исповедаться! Я не хочу вечного проклятья!
509-й присел на край его койки. Рядом с Аммерсом лежал один из вновь прибывших. У него был жар. Он мелко и часто дышал.
- Ты можешь исповедаться и без священника, Аммерс. Какие там у тебя могут быть грехи! Здесь нет грехов. Во всяком случае у нас. Мы их тут же искупаем. Покайся в том, в чем ты хотел покаяться. Этого достаточно, если исповедь невозможна. Так написано в катехизисе.
Аммерс на минуту притих.
- Ты тоже католик? - спросил он.
- Да, - ответил 509-й. Это была неправда.
- Тогда ты сам должен это знать! Мне нужен священник! Я должен исповедаться и причаститься! Я не желаю гореть в вечном пламени! - Аммерс дрожал. Глаза его были широко раскрыты. Для маленького личика, величиной с два кулака, они казались слишком большими. Это придавало ему сходство с летучей мышью.
- Если ты сам католик, то должен знать, как это бывает. Это - как крематорий. Только в нем не сгорают и не умирают. Ты что, хочешь, чтобы и со мной такое случилось?
509-й посмотрел на дверь. Она была раскрыта настежь. В ее проеме застыло, как на картине, ясное вечернее небо. Он перевел взгляд на иссохшую голову Аммерса, в которой теснились огненные картины ада.
- С нами все иначе, Аммерс, - сказал он, наконец. - Мы на том свете имеем право на привилегии. Нам уже здесь достался кусок ада.
Аммерс замотал головой.
- Не богохульствуй, - прошептал он. Потом с трудом приподнялся, мрачно посмотрел вокруг и вдруг разразился злобным криком:
- Вы!.. Вы!.. Вы все здоровы! А я должен подыхать! Теперь, когда... Да-да, смейтесь! Смейтесь! Я все слышал, что вы говорили! Вы хотите выбраться отсюда! Вы выберетесь отсюда! А я? Я?.. В крематорий! В огонь! Глаза! И вечное... у-у-у-у!.. У-у-у!..
Аммерс выл, как собака на луну. Он сидел на нарах, прямой, как свеча, и выл. Черный провал его рта был похож на рупор, из которого рвался наружу хриплый вой.
Зульцбахер поднялся.
- Я пошел, - сказал он. - Спрошу насчет священника.
- Где? - спросил Лебенталь.
- Где-нибудь. В канцелярии. Или у часовых...
- Не будь идиотом. Здесь нет священников. Эсэсовцы не любят этого. Тебя засунут в бункер.
- Ну и что?
Лебенталь молча уставился на него.
- Бергер, 509-й, - проговорил он, наконец. - Вы слышали?
Лицо Зульцбахера побелело. Скулы его словно свело судорогой. Он уже никого не видел.
- Это бесполезно, - обратился к нему Бергер. - Такие вещи запрещены. Среди заключенных тоже нет ни одного священника, мы бы наверняка знали. Неужели ты думаешь, что мы бы не позвали его?
- Я пошел, - повторил Зульцбахер.
- Самоубийца! - Лебенталь схватился за голову. - И ради кого? Ради антисемита!
На скулах Зульцбахера вновь заиграли желваки.
- Пусть ради антисемита.
- Сумасшедший! Еще один сумасшедший!
- Пусть сумасшедший. Я пошел.
- Бухер, Бергер, Розен, - сказал 509-й спокойно.
Бухер, который уже стоял с дубинкой за спиной у Зульцбахера, ударил его по голове. Удар получился несильный, но его вполне хватило, чтобы Зульцбахер закачался. Они вцепились в него и повалили его на пол.
- Давай веревки от «овчарки», Агасфер! - скомандовал Бергер.
Они связали Зульцбахера по рукам и ногам и отпустили.
- Если будешь кричать, нам придется сунуть тебе в рот кляп, - сказал 509-й.
- Вы не понимаете меня...
- Мы понимаем. Полежи так, пока у тебя не прояснится в голове. Мы уже и так потеряли много людей...
Они оттащили его в угол и оставили в покое.
- Он еще немного не в себе, - пробормотал Розен, словно извиняясь за него, и поднялся с колен. - Вы должны его понять. Вы же знаете - брат...
Аммерс уже охрип. Вместо воя теперь слышен был лишь шепот:
- Ну где он? Где священник?..
У них уже кончилось терпение.
- Неужели в бараках действительно нет ни одного священника, или дьяка, или какого-нибудь пономаря? - спросил Бухер. - Хоть кого-нибудь? Чтобы он наконец замолчал.
- В семнадцатом было четверо. Одного выпустили, двое уже на том свете, а четвертый - в бункере, - сообщил Лебенталь. - Бройер лупит его каждое утро цепью. Это у него называется «служить мессу».
- Пожалуйста... - шептал Аммерс. - Ради Христа... Позовите...
- Кажется, в секции «Б» один знает латынь, - вспомнил Агасфер. - Я как-то слышал о нем. Может, позвать его?
- А как его фамилия?
- Я точно не знаю. Не то Делльбрюк, не то Хелльбрюк или что-то в этом роде. Староста секции наверняка знает.
509-й встал.
- Там Маанер. Можно его спросить.
Они отправились с Бергером в секцию «Б».
- Это скорее всего Хелльвиг, - сказал им Маанер. - Он знает языки. Правда, немного с приветом. Читает иногда что-то вслух. Он в секции «А».
- Наверное, это он.
Вместе они пошли в соседнюю секцию. Маанер отыскал старосту, высокого тощего мужчину, голова которого имела форму груши. «Груша» лишь пожал плечами. Маанер исчез в черном, стонущем лабиринте коек, рук и ног, громко выкрикивая имя нужного им человека.
Через несколько минут он вернулся обратно. За ним шел какой-то заключенный с недоверчивым взглядом.
- Это он, - сказал Маанер 509-му. - Давайте выйдем отсюда. Здесь ничего не слышно.
509-й объяснил Хелльвигу суть дела.
- Ты знаешь латынь? - спросил он его.
- Да. - Лицо Хелльвига нервно подергивалось. - А вы знаете, что у меня сейчас украдут мою миску?
- Что?
- Здесь крадут. Вчера у меня пропала ложка, пока я сидел в уборной. Я спрятал ее под койкой. А сейчас там осталась моя миска.
- Ну так сходи за ней.
Хелльвиг тут же исчез, не проронив ни звука.
- Он больше не придет, - заявил Маанер.
Они ждали. Смеркалось. По земле поползли, опережая друг друга, огромные тени. Казалось, будто эта темнота, родившись в черном чреве бараков, теперь медленно потекла наружу. Наконец, Хелльвиг вернулся. К груди он прижимал миску.
- Я, правда, не знаю, понимает ли Аммерс что-нибудь в латыни, - сказал 509-й. - Наверняка ничего, кроме «ego te absolvo»[6]. Это он мог запомнить. Если ты ему это скажешь и еще что-нибудь, что тебе придет в голову...
Хелльвиг вышагивал на своих длинных, тонких ногах, как цапля, приседая при каждом шаге.
- Вергилий? - спросил он, не останавливаясь. - Гораций?
- А что-нибудь церковное?
- «Credo in unum deum...»[7]
- Отлично.
- Или «Credo quia absurdum...»[8]
509-й поднял голову и взглянул в его огромные, бессонные глаза.
- Это про нас.
Хелльвиг остановился.
- Ты прекрасно знаешь, что это кощунство. Но я сделаю это. Хотя я ему совсем не нужен. Бывает покаяние и отпущение грехов без исповеди.
- Может, ему обязательно кто-нибудь нужен, чтобы покаяться.
- Я делаю это только из сострадания к нему. А они тем временем украдут мою порцию супа.
- Маанер покараулит твой суп. Только дай мне твою миску, - сказал 509-й. - Я подержу ее, пока ты не выйдешь из барака.
- Зачем?
- Может, ему будет труднее поверить тебе, если ты придешь с миской.
- Хорошо.
Они вошли в барак. Внутри уже было темно даже перед самой дверью. Аммерс все еще причитал шепотом.
- Сюда, - сказал 509-й - Аммерс, мы нашли священника.
Аммерс затих.
- Правда? - спросил он вдруг неожиданно внятно. - Он здесь?
Хелльвиг склонился над ним.
- Благословен будь Иисус Христос!
- Во веки веков. Амен... - прошептал Аммерс изумленно-растерянно, словно ребенок.
Они чуть слышно забормотали друг с другом. 509-й сел на землю, прислонившись спиной к стене барака. Нагретая солнцем, она еще не успела остыть. Подошел Бухер и устроился рядом с ним.
- Странно, - произнес он через некоторое время. - Иногда умирают сотни, и ты ничего не чувствуешь. А тут - один-единственный, которого даже толком не знаешь, а такое чувство, будто умирают тысячи.
509-й кивнул.
- Наше воображение не умеет считать. И цифры не действуют на чувство - оно не становится от них сильнее. Оно умеет считать лишь до одного. Но и одного достаточно, если действительно чувствуешь.
Из барака вышел Хелльвиг. На мгновение, пока он, согнувшись, переступал через порог, им показалось, будто на плечах у него, как черная овца за спиной пастуха, лежит смрадная темень, которую он решил выстирать в чистом воздухе весеннего вечера. Потом он выпрямился и снова превратился в заключенного.
- Это было кощунством? - спросил его 509-й.
- Нет. Я не совершил никаких обрядовых действий. Я просто ассистировал ему во время покаяния.
- Мы бы рады были тебе что-нибудь дать - сигарету или кусок хлеба, - сказал 509-й, возвращая Хелльвигу миску. - Но у нас и у самих ничего нет. Все, что мы тебе можем предложить - это баланда Аммерса, если он умрет до ужина. Мы бы получили его порцию.
- Мне ничего от вас не надо. Я ничего не хочу. Было бы свинством брать что-нибудь за это.
509-й только теперь заметил у него на глазах слезы. От изумления он даже забыл ответить ему.
- Он успокоился? - спросил он, опомнившись.
- Да. Сегодня в обед он украл кусок хлеба, который принадлежал вам. Он просил меня сказать вам это.
- Я это знаю.
- Он хотел бы, чтобы вы пришли к нему. Он хочет у всех вас просить прощения.
- Ради Христа!.. Это еще зачем?
- Он так хочет. Особенно он просил того, которого зовут Лебенталь.
- Ты слышишь, Лео? - сказал 509-й.
- Он просто торопится обстряпать свою сделку с Богом. Поэтому... - непримиримо заявил Лебенталь.
- Не думаю. - Хелльвиг сунул свою миску под мышку. - Странно, я действительно когда-то хотел стать священником, - признался он вдруг. - А потом вдруг удрал. Не понимаю - почему? Если бы можно было вернуть то время! - Он окинул сидящих ветеранов своим странным взглядом. - Когда веришь во что-то, страдания уже не так страшны.
- Да. Но верить можно не только в Бога. На свете так много вещей, в которые можно верить.
- Безусловно, - согласился Хелльвиг вдруг с такой ошеломляющей любезностью, как будто они вели изысканную светскую беседу в элегантном салоне. Он слегка наклонил голову, как бы прислушиваясь к чему-то. - Это было нечто вроде неотложной исповеди, без формальностей, - сказал он затем. - Неотложные крестины, в случае угрозы для жизни новорожденного, - дело давно привычное. Исповедь... - Лицо его передернулось. - Вопрос для теологов... Всего доброго, господа!
Он зашагал на своих ходулях, как огромный паук, в сторону секции «А». Ветераны обескураженно смотрели ему вслед. Особенно поразила их последняя фраза Хелльвига. Ничего подобного они не слышали с тех пор, как попали в лагерь.
- Иди к Аммерсу, Лео, - первым нарушил молчание Бергер.
Лебенталь заколебался.
- Иди! - повторил Бергер. - Иначе он опять раскричится. А мы пока развяжем Зульцбахера.