gut

арест

Было темно. Россия, не разбирая дороги, старался идти быстро-быстро. Мать может прийти домой и не обнаружить его на месте. А если попытается найти пистолет? Россия осознает, что брать пистолет было решением очень глупым и необдуманным.

«Ну как обычно. Все светлые мысли лезут в голову только тогда, когда ты уже сорвался в пропасть», — настроение падало от мрачных мыслей, что пулей залетали в черепушку мальчишки. Да и сапоги уже промокли насквозь, ощущение было не из приятных.

Пришлось переставлять замерзшие ноги быстрее. Хлюп-хлюп. Вот и долгожданный снег, о котором так упорно сегодня твердили в новостях — «Буря, буря!». Любое ненастье свалиться на голову так неожиданно и так ожидаемо одновременно.
Настроение упало вообще. Даже красивейшие виды, которые открывались в потемках не спасали. Россия укутался сильнее, холодный ветер заносил свои снежинки под шиворот. Не спасал даже шарф, связанный в прошлом году как подарок на новый год. А Россия любил теплые и длинные шарфы.
Видимо, этот попался недостаточно теплым. Мальчишка поежился, но деваться было некуда. Пришлось идти.
Ноги тонули в сугробах, но он мужчина. А мужчинам не положено ныть.

***

Бесконечный, как казалось ранее, путь домой был пройден. Россия заглядывает в окна, стекло которых покрылось толстой корочкой снега и льда. Было видно свет. Этого он и боялся. Когда горел свет (особенно на кухне) это значило, что мать уже вернулась и начала обыденно готовить ужин. Хуже, если трапеза уже была начата.

Не хотелось объяснять всем, что он отлучился из дому для того, чтобы «посюсюкаться и проверить, как там его дружок Герман поживает». Было стыдно. От одной мысли, как он это будет произносить, невольно краснели щеки.

Или это от мороза?

В любом случае он только тянет крупицы времени. Дальше — больше. Всю ночь ночевать на морозе он не мог, к Германии вот просто так наведаться не мог. А куда дальше? Сбежать, как Украина? Ну нет.
Осталось лишь одно — войти и признаться. Отчитаться, точнее.

Россия вздрагивает, когда видит в окнах коридора высокую тень. Она не может принадлежать его братьям или сестрам. Это точно мать. Она и обыкновенно могла зайти в коридор и взять какую-то вещь. Но тут ее тень мелькала слишком долго, будто она ждала чего-то.
Россия выдохнул. Пора.

Открывает массивную дверь, заходит...

И чувствует, как кто-то хватает его за шиворот и затаскивает внутрь...

Мальчик не смог удержать равновесие. Падает на пол, ударяется щекой о холодные доски. Ощущение неприятно, ранка начинает щипать. Руки и ноги еще не отошли от окоченения, поэтому не чувствуют вообще.
Он поворачивает голову и видит виновника его падения. Мать стоит, в ее руке мелькает полотенец. Мокрый.

— Аргх, гаденыш! Ты куда пистолет дел, м?! — Союз делает несколько ударов полотенцем, удачно попав по лицу сына.

Россия вспоминает о пистолете, но из-за нападения не может его отдать. А в глазах матери мелькает ярость и решительность. Отступать она не намерена.

— Пистолет где?! Чего молчишь, партизан?! Продал кому, что-ли! — СССР делает еще серию ударов полотенцем, после чего устает. Не в том возрасте уже. Она откидывает полотенец на одну из лавочек.

Россия набрался смелости и встал. Быстро вытащил пистолет из кармана и отдал его матери. Она буквально вырвала его из рук, но взгляд у нее все еще был холодным.

— Вот оно что...ты где его нашел?! У меня в кабинете взял манеру лазить, да?! Так я из тебя дурь всю выбью, ишь ты какой! — из-за криков матери сбежалось несколько республик. Некоторые из них были испуганы нарастающим конфликтом, некоторым было интересно.

Союз куда-то ушла. Её сапоги стучали по брёвнами очень сильно. Несколько республик помогли России раздеться, но не вымолвили ни слова. Все в шоке от того факта, что у их брата все это время находился пистолет.

Вот так скажешь холерику русскому что-то не то, а он возьми да пристрели. И все. Будешь лежать и думать, что это такое было, с дыркой в голове или груди.

Россия стоял в коридоре. Пытался сглотнуть ком. Он ничего не смог сказать, но взглядом умолял их уходить. Лучше уж он примет наказание сам, чем это увидят другие.
Республики понимали. Самые большие и старшие уводили младших, которые не понимали. В итоге в коридоре стало пусто.

Вскоре раздался стук армейский сапог. Это была Союз, и в руках у неё что-то нехорошо так хлопало. Она вошла в комнату и в руках мелькнул чёрный кожаный ремень.

Он не успел возразить или сказать что-либо. Удар отрезвил его, заставляясь спасаться бегством. Кто же знал, что чудовища могу проникнуть в комнату и, размахивая кожаной смертью, бить и бить.

И бить, и бить, и бить. Пока сила в Союзе не иссякнет. Или пока ей не надоест. Что раньше — он не уверен. Но ночь сменяет день. Скоро все закончится.
Россия возненавидел свою мать.

***

Красные полосы. Поясница болела. Слёзы на вкус действительно соленые. К рукам и ногам так не вовремя вернулись чувства.

Он лежит на кровати. Ему рассказывали про пытки. Но Россия считал это не пытками, а унижением. Пытки — это ладно, это терпимо. А вот унижение было хуже всего, что мог только представить гордый мальчишка. Гордый, как его матерь.
Упёрся в подушку. Эмоции ещё не сошли, боль тоже. Плачет. Жалеет, что вообще полез протирать эту гребаную пыль, что взял пистолет и поперся с ним в какую-то богом забытую местность. Жалеет, что...

Он вспомнил глаза Германии, наполненные доверием и теплом. Боль отходит, но ненадолго. Россия не жалеет. Ради него можно было и пожертвовать собой.

Дверь в комнату открывается. Союз заходит. Уставшая. Сожалеет, наверное. Россия сильнее вжимается в подушку, подавляет всхлипы. Он не покажет ей слабость, свои чувства. Даже если она ещё раз будет бить его ремнем.
Чувствует, как место рядом с ним занимается какой-то тяжестью. Скрип. Союз смотрит на сына, затем на красные полосы, которые к утру уже будут едва заметны.

— Сильно ранила, партизан? Ну, терпи. Я тебе науку жизни преподаю, ты должен быть благодарен, — попыталась начать разговор мать.

Мальчик молчит. Союз продолжает свою речь.

— Похвально, конечно, что ты вернул мне пистолет и лежишь сейчас пластом, не показывая боли. На войне бы точно герой, — СССР погладила мальчишку по голове. От резких проявлений ласки мальчонка вздрагивает. Незаметно для Союза.

Молчит. Пусть удавиться, пусть. Обидно, как же обидно! И наверняка его крики слышали другие республики. Смеялись, наверное. Попался, дурачок. Ему не нужна её ласка и любовь, её руки и вообще, она сама ему не нужна.

— Ты пойми меня. Твой дедушка ещё более суров был, чем я. И драл он меня в детстве не толстым ремнем, а розгами. У меня даже шрамы в некоторых местах есть, — прохрипела Союз и поникла.

Сожалеет. России все равно на её сожаление. Он практически спас друга! Хотя мальчик пока не знает, от чего. Но ведь это подвиг! Как жаль, что мать не узнает об этом подвиге.
Она встает с кровати. Несколько секунд смотрит на сына и вздыхает.

— Ты под домашним арестом на выходные, Россия. Я думаю, что ты дважды подумаешь, прежде чем заходить в мой кабинет и совать свой вороний нос туда, куда не следует, — не оборачиваюсь больше, она вышла, хлопая дверью.

Россия всхлипнул. Побитый, униженный и наказанный!