Hanahaki: flowers in shower.

4. two white flowers.

Юнги сидел в компьютерном кресле в своей комнате. В полной темноте, с закрытой на ключ дверью. Он будто изолировал себя от всего мира. Крутясь в кресле кругом, он думал о новой песне. Почему-то хотелось написать новую, свеженькую лирику, но вдохновения не было, а на ум не приходили ни мелодия, ни слова.

Так продолжалось до тех пор, пока до ушей не донеслись крики. Парень почувствовал, как сердце и лёгкие сжались, и он понял, чьи это крики. Моментально вскочив с кресла, он подбежал к двери и грубо отвернул ключ, после чего, ногой с силой распахнув дверь, побежал к комнате Хосока. Дверь открыта. Как всегда. Он был очень рад. Но это была единственная хорошая новость...

Хосок лежал на полу, обессиленный или даже мёртвый, под головой лужа крови, а рядом с головой не лепестки, а самые настоящие бутоны белой розы. Из ключицы парня рос небольшой зелёный стебелёк с белым бутоном. Мину поплохело, а в глазах всё поплыло. Хосок тоже болен ханахаки, и, видимо, дольше, чем Юнги, судя по тому, что он выкашлял бутоны, а из тела уже вырвались цветы. Он кинулся на пол к Чону, приподнял его и крепко обнял, захлёбываться собственными слезами. Наружу вырывались крики, и он не сдерживал их, ведь это больно. Ключицы прорезало, и из них к свету потянулись стебли с бутонами космеи. Около пяти.. или шести...Было неважно. Важно то, какая боль прорезалась в теле Юнги из-за страшной до чёртиков болезни ханахаки. Кровь будто остановилась вместе с сердцем, а лёгкие еле поддерживали дыхание, кожа на ключицах резалась быстрее, и из неё стремительнее тянулись стебли цветов.

— Хосок! Чон Хосок! Хоби! — кричал, не сдерживая слёз из голоса, Юнги, пока не надорвал голос и не почувствовал собственной грудью, как с груди младшего что-то упиралось в его тело. Он слегка отодвинул от себя друга, нет, любимого и посмотрел. В районе сердца изнутри к Юнги тянулись стебли с бутонами прекрасных белых роз, что так ему нравились. — Ты...ты... — в мыслях пронеслось, что Хосок, вполне возможно, любил его, а он...ему было страшно признаться, считал, что его отвергнут, считал, что Чону станет противно. Он наврал, и ему больно, больно за младшего, больно за себя, больно за любовь. Он уже не чувствовал боль в ключицах. Прижал к себе Чона и опустил свою голову на его плечо. Кожа разорвалось в районе сердца, и оттуда к Хосоку потянулись белые космеи, которые он так любил... — Я люблю тебя...Хосок...прости, что наврал... — Глаза закрылись, и Мин почувствовал, как сердце прекратило работу...