Словно героиня дорамы|18+

7.

***последние главы от лица Азалии***

Пусть мир пеняет на себя.
©Герман Гессе "Демиан"

Почему то я чувствовала огромное волнение. Я ношу ребёнка этого сукиного сына. Он даже не поговорил со мной, хотя знал, что я беременна. Сама я ни за что не подойду первая. Я слишком гордая. И это плохо. Мама мне всегда говорила: "Засунь свою гордость куда подальше. Она тебе ничего хорошего не принесёт!"
Возможно, она и права. Уже все равно.
Как то раз, мы завтракали все вместе на кухне. И так вышло, что с Джуном сели напротив. Просто, когда я пришла, остался только один свободный стул - как раз напротив человека, которого я ненавидела всей душой. Один его вид вызывал во мне рвотный рефлекс.
Тогда было неловко. Все сидели, молчали, кидали неоднозначные взгляды и, общались глазами, как-бы перешептываясь. Мерзко. Никто в то утро не заговорил.
Уже все знают про мою беременность и только Джин беспокоится обо мне. Постоянно пытается меня накормить, потеплее одеть. А мне ничего не хочется. Хочется тупо сдохнуть.
Я стояла у окна и наблюдала за машинами. Они были такими маленькими там, внизу, словно игрушечные. Интересно, у меня будет мальчик или девочка? А какие игрушки покупать? А какого цвета будет коляска? Я сама не понимала: хотела я ребёнка или нет? Я посмотрела на свой живот и погладила его. Я хочу ребёнка. Хочу это маленькое солнышко. Уже представляю, какими будут глазки, какими маленькими будут пальчики, сладкие розовые щёчки. И я невольно улыбнулась, поглощённая этими мыслями, и также, стоя, гладила живот. Наверное, нужно все отпустить, перестать думать о плохом, стать более рассудительной и спокойной - ради ребёнка, ради себя.
- Азалия! - Намджун вошёл в спальню, я обернулась на него, не переставая гладить животик.
"Какие у неё красивые светлые глаза" - пронеслось в голове парня.
- Ты что-то хотел? - я посмотрела ему в глаза и вздернула брови.
Ничего себе, первый подошёл! Вот это честь! Я нахмурилась.
- Давай поговорим, - его лицо ничего не выражало, оно было просто сосредоточенным.
- Давай сядем? - я указала рукой на два белых кожаных кресла, что стояли рядом с журнальным столиком из чёрного стекла в углу просторной спальни.
Я вспомнила, как мы вместе выбирали краску, обои, мебель, стиль. Помню, как я хотела, чтобы наша спальня была светлой, полной нежности и минимализма. Таковой она и получилась. Белый, бежевый, чёрный. Без излишеств. Но! На полу перед кроватью лежал пушистый чёрный ковёр с длинным ворсом. И когда ступаешь на него, кажется, будто стоишь на облаке, правда на черном.
Мы сели друг напротив друга. Я была растеряна и моё внимание было рассеянным в тот момент.
- Мне Вика сказала, что это мой ребёнок. Но, сейчас не время для детей. Мой контракт закончится через 6 лет и вот тогда я смогу завести ребёнка. А пока, я записал тебя к частному гинекологу, чтобы сделать аборт.
- Как... Как ты можешь? - я задыхалась от негодования, - Это не только твой ребёнок, но и мой, и я его ношу под сердцем!
- Детка, - он взял мою руку в свою, но я её выдернула, - сейчас не время для детей, особенно твоих.
- Что? Так ты не хочешь этого ребёнка, потому что он от меня? Серьёзно, Джун? - я не знала, плакать мне или смеяться.
- Нет, это не то, что ты подумала, это вырвалось. Это не так.
Я встала и сложила руки на груди.
- Объясни, чего ты хочешь? Окей, я не буду даже затрагивать тему о том, что ты мне изменил. Но... Просто объясни, чего ты хочешь от меня, чего ты ждёшь от меня?
- Я хочу, чтобы моя девушка не была беременна, чтобы она взяла свои яйца в кулак и перестала киснуть, чтобы моя девушка трахалась со мной в конце концов, - накричал он на меня, возмущаясь.
У меня в горле стоял ком.
- Ну, так чего ты ждёшь? Давай! Пока я твоя девушка, давай! Ну же! - повысив голос сказала я.
Я расставила руки по сторонам, показывая, что я не закрываюсь. Видимо, я мазохистка, если разрешила вообще докоснуться до себя этому мерзавцу. Мне было тошно даже смотреть на него. Он предал меня и моё доверие. О какой любви тут вообще можно говорить, если он не может даже подождать ради меня. Он никак морально не поддержал меня в трудной ситуации. Я только сейчас поняла, что и Вика мне не помогла. Она вообще в последнее время перестала, так, как раньше, общаться со мной. Она меня тупо оставила в покое, если можно так сказать. Сейчас я осталась одна на этом свете. И только маленький зародыш тогда был со мной.
Джун накинулся на меня и стал снимать одежду. Что за бес тогда в него вселился - не знаю. Я его даже не целовала, я просто отвернулась, стараясь не разрыдаться от безысходности. Теперь он виделся мне таким же мерзким, как и Лёша.
Мне было так обидно, что в груди было больно. Он просто трахал меня, жёстко. Он накрутил мои волосы на свой кулак одной рукой, а другой больно сжал ягодицу. Из глаз медленно потекли слезы, оставляя мокрые дорожки на щеках. Я была очень тихой, чтобы он не услышал. Я сжала простыни в кулаках и плотно сжала зубы. Пускай вдалбливает в меня свое достоинство. Это в последний раз, когда он может до меня докасаться. Он был жестоким, теперь я буду жестокой, и, если у него есть совесть, то этот момент он будет вспоминать с сожалением.
Одним рывком он перевернул меня на спину. Он даже не посмотрел на моё лицо, но дал смачную пощёчину. А потом ещё и ещё. Я терпела из последних сил, чтобы не разрыдаться. Но мой ком в груди все рос и рос. Одинокая слеза покатилась по виску и скрылась в волосах. Джун быстро вышел из меня и кончил на живот. Потом повалился рядом на спину и скрестил руки под головой. Я, не смотря на него, жутко трясясь, голая ушла в ванную. Мои ноги были ватными, низ живота болел, как и половина моего тела, ибо меня так жёстко трахал только Лёша, когда насиловал. Я включила воду в раковине и села на бортик ванны. И вот теперь я взорвалась. Я рыдала и задыхалась. По лицу нескончаемо текли слезы и я почти ничего не видела, перед глазами была пелена. Сквозь весь этот хаос я услышала, как дверь в нашу спальню хлопнул, потом глухой удар, стон и тихие шаги в сторону ванной. Я затихла и только безостановочные всхлипы и вода шумели в ту минуту.
- Аля, открой, прошу тебя, - но, так как я не запирала дверь на замок, Джин дёрнул ручку и зашёл. Увидев меня: голую, со свежими синяками, засосами, всю в слезах и соплях, лохматую и напуганную, он тихо охнул. Я сползла с бортика ванной на ледяной пол и вся сжалась, ломая пальцы на руках. Джин подошёл ко мне, попутно сняв с крючка белый махровых халат, накинул его мне на плечи и, подняв на руки, отнёс в свою комнату. Я всё жалась к его груди и, выходя из спальни, которая была моим святилищем, я краем глаза заметила Джуна, что лежал неестественно в отключке.
Сокджин уложил меня в постель, укутал в пушистое одеяло, принёс тёплого молока с ложкой мёда. Потом долго гладил меня по голове, пока я не задремала. Сквозь сон я думала.
Думала о том, что кроме самой себя, у меня нет никого. Я хочу умереть. Сдохнуть. Я уже представляю, как снова режу себе вены или принимаю херову кучу таблеток. Представляю то, как моё тело будет лежать на полу в скрюченном виде. И у меня сразу чувство спокойствия, будто смерть для меня бальзам на душу. Главное, что это моя смерть. После неё, никто не будет гневаться, я никого не буду отягощать, никому не буду приносить проблем или заморочек. Будет все хорошо. Как много зависит от жизни одного человека. Он делает её либо лучше, либо хуже, как в моём случае.
Я думаю о своей смерти, как о чем то банальном. Словно самолет летит сквозь облака.
Но я почему то не могу этого сделать - убить себя. Мне страшно. Мне не страшна смерть, мне не страшны мысли о ней. Мне страшно, потому что я боюсь боли, потому что боюсь разочаровать тех, кому я, возможно, была дорога. Но не думаю, что во мне есть хоть капелька ценности. Если бы я была ценна, разве со мной бы так гнусно поступали? Лгали бы? Изменяли? Били? Унижали и оскорбляли? Не думаю, что если тебя любят, то будут лгать, бить или трахаться на стороне, пытаться хоть как-то сделать больно.
Поэтому, считаю, что моя смерть лучшее из всех зол. Для самой себя это будет подарком. И, надеюсь, что я когда-нибудь перешагну через свой страх, стану стопроцентной эгоисткой и убью себя. Настолько же жестоко и прекрасно, какова была моя жизнь и люди, окружающие меня. И, как говорил Гессе: "Пусть мир пеняет на себя".