Энола Холмс и Маркиз в мышеловке

Вступление..

Посвящается моей матери — Ненси Спрингер
Лондон,
Ист-Энд
После наступления темноты
Август 1888

Улицу освещало лишь немощное мерцание газовых фонарей и огня под котелками, подвешенными над мощенной булыжником мостовой возле таверн — там старые продавцы варили устриц. Неизвестная в черных одеждах скользила из тени в тень, никому не попадаясь на глаза, словно и сама была тенью. В тех слоях общества, откуда она вышла, немыслимо было представить себе девушку, разгуливающую по городу в одиночку, без сопровождения мужа, отца или брата. Однако она была готова на все, лишь бы найти ту, кого потеряла.
Круглыми глазами, скрытыми черной вуалью, она смотрела вокруг, вглядывалась в темные улочки, цеплялась за каждую деталь. Она замечала битое стекло на покрытом трещинами тротуаре. Нагловатых крыс, которые суетились под ногами, и их омерзительные голые хвосты. Босых оборванцев, бегающих среди битого стекла и крыс. Парочки, идущие рука в руке: рабочих в красных фланелевых жилетах и их дам в дешевых соломенных шляпках. Привалившихся к стенам нищих — пьяных, спящих или, возможно, даже мертвых — и снующих по ним крыс.

Незнакомка в черном не только наблюдала за прохожими, но и внимательно прислушивалась к звукам ночи. В пропитанном сажей воздухе звенела пьяная колесная лира. Маленькая девочка кричала у дверей паба:
— Папа! Па?
Повсюду раздавались крики, смех, вопли пьяниц и восклицания уличных торговцев:
— Устрыцы! Макайте в уксус, глотайте цыликом! Хорошие, толстые устрыцы, четыре штуки за пенни!
В нос ей били запахи уксуса, джина, вареной капусты, горячих колбасок, соленой воды с ближайшей пристани и застоявшихся вод Темзы, гнилой рыбы, сырости и канализации.
Она ускорила шаг. Ей нельзя подолгу задерживаться на одном месте, ведь она не только охотница, но еще и добыча. В то время как она ведет поиски, ее тоже ищут. Поэтому надо уйти как можно дальше, туда, где преследователи не смогут ее найти.
Под светом фонаря в дверном проеме стояла дама с накрашенными губами и смазанными тенями. К ней подъехал двухколесный экипаж, и из него вышел джентльмен во фраке и блестящем шелковом цилиндре. Дама была в вечернем платье с глубоким вырезом, которое явно раньше принадлежало леди из высшего общества, но наблюдательница в черном сомневалась, что джентльмен приехал сюда на танцы. Как бы широко ни улыбалась жрица любви, во взгляде ее изможденных глаз читался неизменный страх. Недавно совсем неподалеку отсюда одну падшую женщину нашли мертвой и с глубокими порезами. Незнакомка в черном отвела взгляд и прошла мимо.
Небритый господин, прислонившийся к стене, игриво ей подмигнул.
— Не скучаешь одна, подруга? Хошь, составлю те компанию?
Ни один уважающий себя джентльмен не окликнул бы девушку, которой даже не был представлен. Она прошла мимо, стараясь не обращать на него внимания. Ей нельзя ни с кем заговаривать. Она здесь чужая. И расстраиваться тут не из-за чего: она никогда никуда не вписывалась и потому везде чувствовала себя одинокой. И все же сердце у нее ныло, когда девушка в черном вглядывалась в мрачные тени — ведь родной дом остался позади, и она чувствовала себя посторонней в самом большом городе на свете и не знала, где ей переждать ночь.
Если, Господь милостив, она доживет до рассвета, останется лишь надеяться, что ей удастся найти близкого человека, на поиски которого она отправилась.
Неизвестная в черном уходила все дальше и дальше, в самое черное сердце лондонских трущоб у причала, не замедляя шаг. Одна.