Они были не одни.
Второй месяц Айя металась по Европе в попытках достучаться, доползти, доцарапаться хотя бы до намека – с той минуты, когда осознала, что Леон не умер, а просто… исчез.
Миновали первые безумные дни, когда она пересаживалась с самолета на самолет, часами болтаясь в белесых небесах, приникнув к иллюминатору, прожигаемому солнцем или заливаемому потоками дождя, будто гналась за Леоном на самой высокой скорости, какую только можно развить; будто надеялась настигнуть и вытащить его, увязшего в мертвенной ледяной трясине.
В Вене, стравив очередной гостиничный завтрак, она наконец задумалась, нашла по Интернету ближайший кабинет женского врача и, пробыв там десять минут, вышла другим человеком. С таким выражением лица покидают кабинет адвоката, огласившего завещание; так выглядит человек, минуту назад узнавший о полученном наследстве – хлопотном, трудном… прекрасном! Ей и оставили наследство.
В тот самый миг, когда в движении губ немолодого и утомленного гинеколога (будто на прием он явился после ночной смены в клинике) Айя разобрала количество недель (vier Wochen[19], моя дорогая фрау), в самой глубине ее существа был остановлен заполошный бег, прекращена истерика, задавлен страх. И воскресшая надежда, проклюнувшись, стала расти вровень с крошечным ростком в ее утробе: будто новая общая их жизньрешительно и безоговорочно отменила смерть Леона.
– Вам надо нормально питаться, – сказал врач. – Судя по бледности, у вас низкий гемоглобин. И весу чуть-чуть набрать не помешало бы…
Она вошла в ближайшее кафе, заказала рыбу и салат и все деловито съела до последней крошки. Ужасно хотелось кофе, но она опомнилась и торжественно попросила травяного чаю. Прижала к напряженному животу ладонь, тихонько сказала:
– Слушай, ты… Сиди-ка ты тихо, ладно? И жри побольше. Нам нужно чуть-чуть набрать весу…
Вернувшись в отель, собралась, расплатилась чудесной карточкой Леона, которая никак не скудела, и, купив билет до Генуи, бесстрашно прибыла в Рапалло, где немедленно пошла на приступ полиции.
Кое-чему она все же у Леона выучилась: легенда была слабенькой, но вполне съедобной.
Тогда-то и тогда-то она путешествовала здесь с возлюбленным, который в один ужасный день (двадцать третьего апреля, если быть совсем точной) от нее сбежал. Испарился. То есть она уверена, что этот мерзавец сбежал, но, услыхав в аэропорту неприятный рассказ одного туриста об утопленнике, которого прибило к берегу, хочет теперь удостовериться и определиться: проклинать ей изменщика или оплакивать безвременно ушедшего.
Карабинеры все были очень живые, галантные и даже веселые – одним словом, итальянцы. Делали комплименты, ахали, подмигивали, ободряли, заранее соболезновали. Гоняли ее из кабинета в кабинет, предлагали кофе, щелкали клавишами, качали головами… Она была терпелива и скорбна. В одном из кабинетов наконец повезло.
Да, синьорина: если вашего возлюбленного звали Гюнтер Бонке, то… примите, так сказать, наши…
– Как?! – спросила она побелевшими губами.
– Впрочем, вряд ли: он ведь не был туристом, здесь жила семья его отца… минутку… вот: отца, Фридриха Бонке, который, в свою очередь… – Тут в комнату заглянул еще один полицейский, и тот, что занимался запросом Айи, окликнул его, откинулся в кресле, чуть крутнулся туда-сюда и сказал: – Бруно, помнишь жуткую историю в апреле, когда отец того утопленника ехал на опознание и вместе с женой сверзился в автомобиле со скалы?
– Жуть! – Бруно закатил глаза и исчез за дверью.
– Вот… – развел руками полицейский. – А других утопленников у нас в апреле не было: не сезон. Боюсь, этот… э-э… – он сверился с компьютером, – …Гюнтер Бонке никак не мог быть вашим… э-э… партнером.
– Да, – сказала она после некоторой паузы. И твердо повторила: – Да. Именно так.
Потом долго стояла у парапета набережной, глядя, как по жаркой синеве яркими бабочками скользят паруса яхт, жадно глотала текучий соленый бриз и, не обращая ни малейшего внимания на голоногую и голоплечую толпу, опасливо ее огибавшую, тихонько скулила:
– Где ты?! Где ты… Где ты-и-и-и…
* * *
Филиппа Гишара она разыскала довольно быстро. В вещах Леона оказалась записная книжка, практически чистая, но за кожаной обложкой хранилась целая пачка визитных карточек: музыкальный, журналистский и артистический мир Парижа, вплоть до разных «Опера Онлайн», «Опера для всех» и «Общества любителей оперы».
Ну, и кое-что еще: визитка модного дизайнера (странно: Леон всегда за пять минут покупал себе шмотки, правда, в дорогих магазинах), модного парикмахера (тем более странно: он чуть ли не постоянно сам брил себе голову) и цветная россыпь ресторанных карточек, какие обычно сопровождают поданный счет. Дико предположить, что Леон, с его блестящей памятью, не помнил адреса своего импресарио Филиппа Гишара… или адреса бессменного аккомпаниатора Роберта Бермана. Тем не менее обе визитки присутствовали.
Все это требовало обдумывания: она уже понимала, что Леон никогда ничего не делал «просто так».
