Известие о внезапной кончине Натана Калдмана привело в движение – как это случается во всех подобных структурах и ведомствах – самые разные группировки и альянсы.
И хотя до похорон все следили за правильным выражением лиц и горячим выражением соболезнований семье, там и тут в кулуарах и кабинетах, в телефонных намеках и домашних бдениях забродили слухи, соображения о непременных перемещениях, забрезжили чьи-то надежды, заплелись чьи-то сговоры.
Впрочем, мало кто сомневался, что должность Калдмана перейдет по наследству: у него была репутация человека, не выпускавшего вожжи из рук и не пускающего дела на самотек. И если уж на то пошло: чем, по справедливости, плоха кандидатура его сына Меира? Даже недруги признавали, что стремительное восхождение его в конторе за последние два-три года – отнюдь не отцова заслуга. Никто бы не стал возражать, что башка у младшего Калдмана варит не хуже, чем у старшего.
Куда больше потрясло свидетелей (немногих, кому довелось оказаться в офисе конторы в тот утренний час) явление вдовы Калдмана с белой крысой на плече. Ого, это было посильнее, чем тень отца Гамлета!
Об этом пересказывали пересказы еще несколько месяцев после визита:
– …И вот, представь: тело мужа лежит непохороненным, а она является сюда этакой седой фурией, с крысой на плече! Очуметь можно! Чем тебе не античная трагедия!
– Да брось ты. Не античная и не трагедия, а цирк и сумасшедший дом. И что, она прямиком двинула в кабинет к Нахуму?
– Ну, а я тебе о чем! Недотепа этот, секретарь, сунулся мягко возразить, обежать ее кругом… ты ж знаешь, Нахум скальп с него снимает за любой пропущенный гол. Так она смела его одним взглядом, невозмутимо вошла к Нахуму и прикрыла за собой дверь.
Собственно, так все и произошло.
Магда притворила дверь, подошла к столу онемевшего Нахума Шифа и – прямая, иссохшая, крахмально-седая (ни слова приветствия, ни тени улыбки) – проговорила:
– В наше время человек растворяется очень быстро, Нахум. Человек и его дела. Я пришла предупредить: если вы немедленно не начнете настоящую работу по вызволению Кенаря, я взорву здесь всех вас.
Лицо Нахума Шифа нервно дернулось в улыбке, и хотя его глаза – очень синие, с черной точкой зрачка – остекленели от ярости, мягкий его голос задушевно протянул:
– Магда, Ма-агда! Боже, я не верю своим ушам…
Он поднялся из-за стола и подошел к ней, протягивая руки, точно собирался обнять. Но оказавшись где-то на уровне ее плеч, руки опустились – неизвестно, как эта мерзость, крыса эта отреагирует на прикосновение к хозяйке: пожалуй что и укусит!
Нахум не был великаном, поэтому его пронзительные глаза василиска вбуравились вровень в невозмутимое лицо Магды, будто пересчитывая и запоминая все ее морщины.
– Ты просто в горе, ты в шоке, – сострадательно продолжал он. – Сама не знаешь, что говоришь. Мы все горюем: Натан, золотое сердце, выдающийся ум…
Ни малейшей фальши в его словах не было: когда-то, лет тридцать назад, они с Натаном были довольно близкими друзьями и все последние годы, в сущности, решали сообща очень многие трудные задачи. Но почему-то в присутствии Магды Нахум всегда ощущал себя лжецом и шарлатаном; эта проклятая баба умела даже переглядеть его невыносимые для многих ледяные глаза. Вот и сейчас, ощутив в собственном голосе непростительную неискренность, он отвел глаза и заторопился:
