Выключите это чёртово Солнце

sol ut caeci debeat exstinguenda

B прошлой жизни меня звали Икари (имечко говорящее, ага? Ещё и описывающее как собственный мерзопакостный характер, так и треблядскую девчонку с неконтролируемыми вспышками гнева и агрессии, в теле которой мне приходится жить-поживать-добра-не-наживать) — знаете, я была из числа тех девушек, которые сами из себя представляют около двадцати девяти кан* живого веса, питаются фаст-фудом и сигаретами, и этого совсем не стыдятся. И, если бы меня изображали как несколько из семи грехов, то это явно была бы лень, корысть и бездействие. Да даже если кто-то попытался бы меня пристыдить за такое, то явно нарвался бы на пару пунктов-преград.
а) к сожалению, мне было абсолютно похуй на чужие слова;
б) было не похуй моему брату — горе мышц, который и за нас, и за вас, и за спецназ, и ещё просто потому, что может. С физической культурой мой личный телохранитель был не то, что на «ты» — он мог поднять тяжеленную штангу одной рукой, возмущаясь, а почему это по весу всего лишь тридцать, моя сестра и то больше весит.
Его увлечений спортом я, кстати, не понимала никогда: а на кой хрен наращивать кубики и вес держать, если всё с землёй в конечном итоге сравняется? Вот и заплыла к тридцати годам жиром, со стороны становясь подобной убойной свинье-матке. Так вот, к чему это я веду…

Сасагава Рёко, в отличие от меня, так не считала — у той были совершенно иные стандарты и понимание нормального существования в мире. Пузо у неё было действительно каменное: едва ли не все восемь кубиков имелись — рискни, стукни по животу и руку сломаешь. А весила она, будто пушинка — всего-то тринадцать кан, и то половиной этого веса явно были мышцы. Но, конечно, это ей всё перешло не по генетике, а было добыто потом, кровью и много чем ещё.

 — Ебанись, — шепчу я, осматривая себя в зеркало.

Рука машинально потянулась к брови, и я чисто интуитивно почесала уродливый зарубцевавшийся шрам.
С зеркальной поверхности на меня смотрело… Оно. Максимально не женственная девчонка в простенькой школьной форме — белоснежная рубашка, большой красный бант под чуть помятым воротником, который со стороны смотрелся, словно кошачий ошейник (шу-шу-шу, Рёко-тян, шу-шу-шу! *), и, будто в довершение образа, короткая иссиня-чёрная юбка, не достающая даже до колен, и длинные гольфы такого же цвета. Интересно, эта Рёко сама подрезала подолы или кто-то постарался? Обычно юбка идёт едва ли не до голени, а тут…

 — Эта придурошная дезодорантом пользуется вообще? — шипела я, роясь в чужих вещах. Из дельного тут было… ничего. Использованные бинты, эластичные утяжки — грязные изнутри и снаружи, ещё и потом пропахшие — и парочка вещей, плюсом, три набора школьной формы. Ну и бардак! А вонь стоит — хоть нос затыкай, даже на коровьей ферме так не пахнет. — Кёко!

Мерзость какая. О других бы позаботилась — сама утром кросс хуярит, а потом вонючая идёт в школу и сидит на уроках, заставляя одноклассников дышать своими «феромонами». Самой не противно?
От таких любителей «натуральности» человеческого тела я натерпелась ещё на три жизни вперёд. Особенно, когда едешь в общественном транспорте, а к твоему лицу прижимают волосатую вонючую подмышку — и ты вот думаешь, блевануть прямо в лицо или под ноги тоже сойдет.

Из-за двери тут же показалась рыжая макушка — пушистое каре качнулось в такт движений её головы. По комнате пополз тошнотворный запах сладости.
 — Да, Рё-чан? — Кёко хлопнула канареечными глазками, позволяя пышным длинным ресницам отбросить тень на нижнее веко, и уставилась на меня, будто цепная дрессированная собака в ожидании команды от любимого хозяина.

 — Одолжи мне дезодорант, — бросила я, обмахиваясь ладонью.
Жара стояла пиздец. Сейчас бы в бассейн сходить, а не в треблядскую эту школу (во второй! Второй раз!), однако нужно было хотя бы попробовать восстановить репутацию своего временного тела. Чёрт знает, сколько я проторчу в этом месте и этой туше, однако стать жертвой буллинга в первый же день не хотелось бы. Влезать в драки — тем более.
Легко жить, когда за тобой хвостом таскается гора мышц под два метра ростом, и даже не задумываться о косых взглядах в свою сторону. Хуже же теперь самой быть в роли этой горы, но и понятия не иметь, как действовать.

 — Но… — девочка мигом струхнула, щёки её вспыхнули ярким румянцем. — Рё-чан… Ты уверена?

 — Быстро-быстро.

Я на пробу брызнула в воздух — и тут же удовлетворённо принялась использовать его на себе. Пах он, на удивление, не сладко и даже не противно: запах будто бы прозрачный, едва ощутимый.
К утяжкам я притрагиваться даже не стала — брезгливо оттолкнула эластичные бинты в сторону грязного белья ногой — и с чистой душой (и телом) шагнула за порог «своей» комнаты. Дабы грудь настолько сильно не просвечивала, я стащила светлый тряпичный топ у Кёко под возмущённо-смущённые писки. Занятно… Интересно, от её вещей я одна чувствую эту небывалую вонь или другие тоже с мега-нюхом ходят?

Так о чём я вещала? Ах, да. Если говорить коротко, то просто так я оказаться в этом теле не могла. Оставалось два варианта. Первый: я сошла с ума. И чему же тогда верить? Вдруг не было никакой Номуры Икари, а всё время существовала одна-единственная Сасагава Рёко с тошнотворно-очаровательной младшей сестрой и распиздяями-родителями? Откуда же тогда взяться воспоминаниям моим истинным? Да и не шизофреничка я, боль всё ещё чувствую, голосов не слышу, преследования не ощущаю. Второй звучал более бредовым, однако закрывал множество «сюжетных» дыр.
Перерождение! И чем я его заслужила? Кошку соседнюю в детстве не сбила на велике? Так я ей хвост переехала, что та потом всю оставшуюся жизнь с обрубком мохнатым ходила!
Всё, что я читала про так называемое «попаданчество», мне не пригодилось. Исекай? Хуекай! Я в двадцать первом веке, никто не ходит в платьях до пола и не плетёт интриги против главной героини (которая должна быть прекрасной! Прекрасной! Где вы в этом увидели прекрасное, кроме каменного пуза и горы мышц?). Да и так называемые «попаданки» все были, как на подбор: добродушные, с каменным стержнем в душе и явно избитые жизнью. Из этого ко мне подходит только одно: избитая, и то не жизнью, а какими-то упырями, которым не понравилась курящая женщина в десять часов вечера, прогульнувшаяся за пивом в местным универмаг-круглосуточник. И значило это одно: в тело своё я вернуться не могу. Хотя бы потому, что его уже как бы нет.

Хе-хе… Нихуя не смешно. Тут плакать надо.

***

Кёко, будучи младшей меня на год, шла в шестой класс младшей школы, в то время как на мои плечи упало бремя средней.
На территории «Намимори» было три школы: младшая, которую как раз заканчивала «младшая сестрица», средняя, мучаться в которой буду я, и, собственно, старшая. Про последнюю известно мало, так как мой надоедливый информатор-чан еще сам ни разу там не был. Старшая школа находилась где-то между Намимори и Осакой, младшая — около Кокуё. Пиздярить до неё, как до Пекина раком, поэтому мне в этом повезло больше: та, в которую направлялась я, находилась всего лишь в парочке кварталов от дома.

 — Директор — очень добрый человек, — вещала мне птичкой Кёко. — Он знает о твоих приступах, поэтому не стесняйся спрашивать, где какой кабинет находится. Главное: найди свой класс, а про другие классные комнаты тебе пока что знать не нужно. Учителя математики зовут Незу-сан. Японского языка — Мадока-сан. Главу комитета, отвечающего за дисциплину…

Интересовало меня это от слова «нет». Чужие слова лились в уши горячим воском — там же и застывали.
Возвышаясь огромной стеной, неподалёку виднелось воистину огромное здание. По бокам ведущей к ней тропы была посажена сакура, которая только-только начинала цвести, но уже абсолютно надоедливо забивалась сладким запахом в ноздри и не желала покидать лёгкие, вызывая лёгкую головную боль и тошноту.

 — Я поняла. А это что за гномы? — вместо обычных дежурных около входных ворот стояли… Элвисы. Высокие парни — все, как на подбор, издалека напоминающие шкафы, да и вблизи от мебели ничем не отличались. Единственное, что меня смутило… Даже не тёмные гакураны в такую-то погоду, а их забавные причёски — словно батоны хлеба, вытянутые вперёд на десяток сантиметров. Держались волосы на добром слове и тонне лака.
 — Опездухи, — фыркнула я по-доброму, а Кёко смешалась и потупила взгляд, едва заслышав нецензурную лексику в моей речи.

 — Дежурные, — шепнула девочка, осторожно поправляя задравшиеся подолы моей юбки. Мне до этого не было дела: всё равно под ненадёжной тканью были короткие чёрные шорты, которые избавили бы меня от унизительного панцушота в первый же школьный день. Я возмущённо хлопнула по маленькой девичьей ладошки, и Кёко виновато одёрнула руку. — Удачи тебе, Рё-чан! Иди вперёд и не забудь спросить, где находится кабинет твоего класса. 1-С, запомнила?

Девочка, словно на удачу, быстро и звонко чмокнула меня в щёку, оставляя на смуглой скуле бледный след от блеска для губ, и дала дёру. Остановившись на добром от меня расстоянии, Кёко заливисто рассмеялась и начала махать рукой — сначала на прощание, а потом подгоняя в сторону школы.

 — В одном доме живём, сучка, — я закатила глаза и брезгливо стёрла тыльной стороной ладони блестящий след. Сестрица, не услышав моих слов, только ещё активнее начала махать ладонями. — Нахуй пошла! — Кёко, не расслышав, звонко крикнула «что?», привлекая внимание парочки учеников, а я растянула губы в ухмылке и гораздо громче повторила: — Удачного дня!

Девочка вспыхнула радостью.

Как и ожидалось, среди людей мало что изменилось. Точнее, практически ничего. Так же ярко выкрашенные ученики останавливались на входе с предупреждением о том, что устав школы запрещает краски для волос; кто-то перелезал через забор; остальные же чёрно-белые толпы монотонно шагали вперёд, словно заведённые роботы. Серо.
Несмотря на то, что на улице действительно стояла дикая жара, рядом с учебным заведением похолодало в разы, а солнечные лучи туда словно не пробивались. Правду говорят, что бежать надо было ещё в первом классе младшей школы, это же ад сущий.

Стоило мне шагнуть на порог школы, как путь преградило неожиданное препятствие в виде переливающейся на свету металлической дубинки (тонфа, вроде как? Брат часто любил у начинающих «мафиози» отбирать такие палки и их же по почкам лупить), а перед глазами мигом всплыло миловидное личико. Не будь у парнишки короткой стрижки, приняла бы за девчонку, честное слово: глаза узкие красивые-красивые, цвета расплавленного олова, скулы острые и заметные, а губы бледно-розовые и тонкие, словно белёсая шерстяная ниточка.

 — Имя, — потребовал он грубым-грубым голосом, а сам чуть поднахмурился — словно тучу грозовую ебалом словил.
Ростом пацан не блистал, видно, всевышний обделил, да и всем своим видом на младшеклассника походил: ершистый, залупастый и со стороны волчонком выглядел забитым. Вечный дежурный? Что-то вроде мальчика для битья, на которого все с лёгкостью могли бы скидывать свои обязанности, якобы потом обещая выручить так же, так как «мир круглый, сочтёмся». Ага, знали мы таких «сочнутов». В классе в четвёртом младшей школы меня попытались завербовать, однако я сразу показала свою сущность истинно крысиную и пожаловалась брату.
Мальчик, не отступая, завёл руки за идеально прямую спину и критично посмотрел на меня снизу-вверх, сканируя препарирующим взглядом. На бейдже аккуратными, чересчур ровными иероглифами — скучное «Хибари Кёя».

 — Пройти дай, опездух, — фыркнула я на младшеклассника, грубо толкая его плечом, однако тот даже с места не сдвинулся — будто мой толчок ему дуновением ветерка показался.
Хибари Кёя, не открывая рта, только провел языком по зубам, что было видно по выпирающей губе, под которой быстро перекатывался кусок мышц. Злится? Пусть даст мне пройти уже, тогда раздражитель сразу исчезнет.

 — Новенькая? — пацан вскинул узкие черные брови и прожёг меня холодным взглядом, в котором после моей предыдущей реплики вспыхнуло ледяное бешенство. Старательно удерживая маску спокойствия, «Хибари» настойчиво повторил: — Имя.

 — Воняет от тебя, дай проход, — я толкнула его уже ладонью, прикладывая как можно больше силы, но ему и вновь все оказалось нипочем.


Пацан замер и прищурил и без того узкие глаза цвета расплавленного олова.
 — Ты альфа?

 — Самец, ага. — я хохотнула. Это что-то вроде приветствия? Где-то помоями обливают, где-то пугают до поседения, а тут просто выставили пацанёнка, чтобы тот всех доводил? Удивляюсь, как тот без фингала под глазом стоит. Мне оставалось только снисходительно улыбаться мальцу. Наверное, думает, что таким образом заслужит уважение у старших… Действительно опездух. — Я девушка. Создание женского пола, понимаешь? Ни «a», «b», «c» греческого алфавита, а человек.

 — Второй пол? — продолжил он, будто не слыша моих слов.
Под рёбрами штопором завертелось раздражение.

 — Ламинат, — злобно огрызнулась я, окончательно разозлившись, и хотела было заехать пацану по макушке, однако он с лёгкостью перехватил моё запястье и с силой сжал в кулаке — кажется, послышался хруст. Раскалённый клубок где-то в грудной клетке вдруг напружинился, словно приготовившись к прыжку, однако «Хибари» сделал то, отчего даже внутренний «зверь» недоуменно замер — вдруг потянул мою руку на себя и, вытянув шею, мазнул носом по оголённой шее. Ощущения… Спорные. Кожа у Хибари Кёи оказалась холодной, из-за чего по хребту табуном понеслись «мурашки». Уши против воли вспыхнули горячим румянцем — я списала это на злость и вырвала свою ладонь из захвата, прижимая к себе, будто ошпаренную. — Чего делаешь?!
Как ни в чем не бывало, мальчик вновь выпрямил спину и бросил на меня, всем своим видом изображавшую жертву изнасилования, нечитаемый взгляд.

 — Если ты альфа, то тебе запрещено проводить время в компании омег на территории школы и близком к ней расстоянии. Не ходи за этой ученицей.

 — Ты ебанутый или да? — злость вновь забурлила по венам. Что-то будто бы толкало: «давай, вмажь ему!». И я почти поддалась — а почему бы, собственно, этого не сделать, когда чужая сила опьяняет. — Это сестра моя, понял? Либо ты отпускаешь мою руку, либо я засуну её тебе в задницу: выбирай одно из двух, не пожалеешь!

 — Раз: на территории средней школы Намимори запрещена нецензурная лексика, — неторопливо продиктовал он, двумя пальцами сшибая прилетевший на алую повязку лист сакуры. — Два: запрещено неуважение к дежурному. Три: запрещено огрызаться на дежурных. Четыре…

 — Заднице моей это скажи — это, надеюсь, не запрещено? — я осклабилась.
Мне нельзя драться. Нельзя. Нужно успокоиться, и…

 — Карается наказанием.

Я с размаху влепила унизительно громкую пощёчину резко замолкнувшему младшеклассннику. Взгляд того потемнел ещё сильнее. Хибари Кёя с удовольствием размял руки и, запустив ладонь за пазуху, выудил на свет вторую тонфа. Кто-то завизжал.
И только спустя пару секунд, я осознала, что лучше бы это визжала я.

***

 — Зачем ты полезла драться с Хибари-саном?! — хлопотала Кёко, прикладывая к каждой ссадине и ране, из которой всё ещё хлестала кровь, ватку, смоченную спиртом. Ребра нестерпимо ныли, будто по ним поезд проехался.
Избил. Сука! Избил! Ладно, мой косяк: пацан оказался мало того, что не младшекласснником, а моим сверстником. Но это баллов ему в карму не добавляло — избил девушку! Залупающуюся девушку, но это мало что изменит.

Из-за этого опездуха не только я, но и мелкая пакостница прокляла первый школьный день. Блеск.

 — От него воняло, — бросила я, шипя.
Прижигало здоровски.

 — Конечно, его запах покажется тебе… несколько неприятным. Он же тоже альфа! Причем, доминирующий, — возмутилась Кёко, словно это я начала пороть несусветную чушь, а не она. Девочка попыталась прикоснуться ваткой к ссадине на щеке, однако я спешно хлопнула по протянутой ладошке, на что «сестра» отреагировала весьма бурно: бросила комок ваты на пол и топнула ногой. — Почему ты такая агрессивная? — девочка, кажется, была действительно озадачена. — Это потому, что у тебя началось половое созревание? Я понимаю, что у альф это происходит быстрее, чем у омег, да и мы менее раздражительны, но…

 — Да что вы все заладили: альфы да омеги?! Я греческий никогда не учила, может, хватит?

 — Рё-чан… — шепнула девочка, однако её глаза посветлели на пару тонов, а губами та неслышно шепнула что-то вроде «приступ». Хуиступ! Не моя вина, что я ничерта не понимаю. — Ты — альфа, я — омега. Хибари-сан тоже альфа. Ой, а вот у меня в классе, вроде как, тоже девочка-альфа есть! Зовут Куракава Хана, и…

 — Он меня обнюхивал, — не слушая, её, продолжила сокрушаться я. Кёко замолкла. — Как животное какое-то!

И с моей стороны это выглядело даже унизительней пощёчины. Обнюхал. Я так похожу на собачью задницу, что его так потянуло меня понюхать что ли?

Девочка вспыхнула.

 — Хибари-сан… Тебя… понюхал?..

 — Ага. Начал заливать про второй пол, я сказала, чтобы он отстал от меня, а он — раз, и обнюхал.

 — Ах, это всё объясняет, — Кёко растянула уголки пухлых порнушных губ в улыбке и испустила долгий, облегчённый вздох. — Ты могла сразу назвать свой вторичный пол, и тогда этого… недоразумения не произошло бы. Альфы-женщины особенно редки, поэтому нет ничего удивительного в том, что Хибари-сан попросил тебя сказать, кто ты. А, если ты не ответила на его вопрос, выход у него был один: определить по запаху.

Закончив обрабатывать мои «боевые ранения», Кёко улыбнулась снова.
 — Вы только с Хибари-саном больше не спорьте. У него нрав, говорят, дурной: избил один раз, изобьет и во второй…

 — Нужен он мне больно, чтобы к нему лезть!
На следующий день перед школьными воротами Хибари Кёя кого-то настойчиво высматривал.

*Шу-шу-шу - японский аналог нашего "кыс-кыс-кыс".