Красавица и Чудовище.

"Любовь?.. Это всего лишь очередной способ манипуляции..."

Немец что-то весело насвистывал себе под нос, не обращая никакого, даже крошечного внимания на вопли и крики Польши, которая изо всех сил пыталась отбиться. Но блин, вы серьёзно думали, что ребёнок, маленькая, хрупкая девочка 15цати лет сможет отбиться от военного? Конечно нет. Плоскогубцы иногда выскальзывали из окровавленных кровью девушки рук нациста, но он как не в чем не бывало вытирал их о брюки, и продолжал отдирать ногти из хрупких и крошечных рук ребёнка.

Ему даже было плевать на то, что Польша попадала по нему ногами, одежду ведь можно постирать, а ногти - назад не пришьешь. Третий слышал жалкие попытки девчонки попросить о пощаде, чёрт, его так смешило это. Она что, чёрт возьми, серьёзно думала, что он способен на жалость к слабакам и ничтожествам?! Это даже произносить убого.
- Перестань?! - из уст нациста прозвучал безумный, возможно, смех - И не подумаю! Польша, ты все ещё наивно молишь о пощаде, как глупо. Пора снять с глаз розовые очки! Мир жесток, моя дорогая! - после очередного крика и речи полячки, Рейх наконец закончил с этим делом, так как на руках девушки не осталось ногтей, а все вокруг Польши было в крови.

- Ненавидишь? О, чёрт, Польша, я тоже себя ненавижу! Круто, да? Я настолько привык к тому, что меня ненавидят, что мне уже давно плевать на это! - нацист рассмеялся, снова, но этот смех уже был наигранным, ему было не смешно. Ему уже давно плевать на то, как к нему относятся люди. Он научился пропускать мимо ушей те гадости и помои, какими его поливали дома и в школьные годы.
Вытерев о неизвестного происхождения тряпку плоскогубцы (давайте называть их Антон), и двинулся к выходу из подвала.

Польша смирилась, и не пыталась выбраться из верёвки. Она молча сидела и плакала. А что ей ещё оставалось делать? Услышав слова нациста о том, что ему плевать на мнение людей о нем, девушка вдруг заговорила.

-н-нет.. прости.. Я.. Я не-не... Я не ненавижу тебя...

Полячка посмотрела в пустые глаза Рейха с надеждой. Она сама не знала с какой надеждой (может быть бабкиной), и на что.

-тебе н-нужна любовь.. Дружеская, ил-ли не дружеская, не важно.. Ты из-изменишься, вот увидишь, и тебе будет гораздо л-лучше..

Произнесла девочка иногда заикаясь от собственного плача.

Когда фашист уже почти вышел из подвала, Польша окликнула его и хотела что то ему сказать, или попросить о чем то, но лишь промолчала и не опустила глаза, передумав говорить ему это. Возможно она уже начинала понимать, что этот мир не такой розовый, как она себе представляла, и вряд ли ариец обрадуется, когда та попросит у него воды.

Нацист услышал слова Польши, когда был уже на выходе, он помедлил, так как такое с ним было впервые. С чего бы ей так говорить? Втирается в доверие, чтобы воспользоваться им и сбежать?.. Не похоже... Может быть она действительно говорила от чистого сердца, не тая в душе корысти?.. С лица немца исчезла улыбка, и он тяжёло вздохнул. В глазах появилась то ли грусть, то ли сожаление.
- Любовь... Дружба... Это лишь инструменты для манипуляции... Это глупо. Нет никакой любви, есть только симпатия, которая никогда не перерастает во что-то большее... - сухо ответил мужчина.

- Пить хочешь? - не дожидаясь от девушки ответа он принёс ей кружку с водой, а после ушёл, хлопнув дверью.

Воспаленное сознание естественно прокручивало множество вариантов обратных событий, но он все равно не мог понять такого отношения. "Стокгольмский Синдром тому виной" - это единственное оправдание поведению Польши, так думал Третий, пока перебирал в руках старый потрепаный альбом, который был частично наполнен фотографиями его сестры, остальные фотографии были подпалены, и на них не было видно лиц.

Ему не нравилось то, что она даже не реагирует на то, что немец делает ей больно. Его это бесило, также как и то, что она все равно говорит о доброте в его сердце. Какая доброта? Она исчезла тогда, когда его сестра умерла, в тот день. Это был последний день в жизни Германской Империи. По всем газетам уже пестрила новость о том, что его сын зарезал его в собственной кровати. Тогда и прошло детство и детская наивность последнего немца. "Зачем верить людям, рассказывать им о себе, улыбаться и делиться насущными проблемами, если ты все равно знаешь, что они уйдут, оставив глубокий шрам на твоём сердце?" - так он всегда отвечал коллегам на то, что его обвиняли в антисоциальности. Третий уже давно привык к одиночеству и голосам в голове, он не был готов делить своё личное пространство с грязнокровкой вроде Польши. Он лучше умрёт в одиночестве, и его тело сожрут трупные черви, чем Третий поверит в её лживые слова.