Книга вторая. Слово Божие.
-Какого чёрта, Эванс?! Лили пулей вылетела из детского дома, едва не выбив хлипенькую дверь и чуть не споткнувшись на рассохшихся деревянных ступенях: те давненько, уже с год как были починены, согласно официальным бумажкам. По крайней мере, все воспитатели усиленно делали вид, что ни вставших на дыбы досок, ни торчащих гвоздей не существует. Резко распахнутая дверь ударилась о стену, и втянувшая голову в плечи Лили обреченно подумала о том, что простым взысканием ей теперь не отделаться — уж больно был характерным мелодичный звук опадающих осколочков стеклянной вставки в двери. «Ну, может, наконец её заменят», — решила девочка, припустив со всех ног подальше; она отлично слышала топот пытавшихся догнать её парней. — Лижи задницу Мерлина, Синди! — проорала девочка во всю мощь своих детских лёгких, как только оказалась достаточно далеко от крыльца и оставшейся на нём запыхавшейся группы преследования. Не удержавшись, Лили высоко подняла руку с торжественно сложенным из пальцев факом — профессор МакГонагалл бы ей мозг с мылом прополоскала, если бы увидела. На всякий случай побегав по полю ещё пару минут, Лили перешла на быстрый шаг, прижимая к себе честно свиснутую поклажу. Завёрнутые в старый свитер конфеты и пряники тощего Сэмми грели сладкоежную душу Лили почти так же сильно, как и осознание того, что завтра было тридцать первое августа. Это означало конец мучениям и скуке и возвращение в старую школу волшебства Хогвартс с его коридорчиками, вкусной едой, мягкой постелью и прочим. Больше всего Лили радовало отсутствие в замке во время еды ограничения на сладости — летом рыжая пересмотрела все имеющиеся у неё учебники и нашла парочку зелий для безвредного поглощения вкусностей в любых количествах. Остановившись на пару секунд, девочка пошерстила в свитере и вытащила из него упаковку мармеладных мишек. Мудро рассудив, что Эвансу без разницы, что она таки донесёт до него, девочка высыпала сразу половину пачки в рот, принявшись с умным видом жевать. «Не, не то. До волшебных сластей — как до луны пешком!» Тщательно пережёвывая сладкую липкую массу, Лили шагала вниз по склону холма, к грязноватой мелкой речушке, даже не отмечаемой на картах. Приют Святого Стилиана, в котором девочке посчастливилось жить, располагался на стратегически важном для побегов от погони месте: с одной стороны прямиком к нему примыкали узкие улочки мелкого городка, название которого Лили не удосужилась запомнить, с другой — обхватывало бескрайнее дикое поле с виднеющимся клочком блестящей на солнце реки. Высокая нестриженая трава щекотала девочке локти и поясницу, но Лили продолжала упрямо протаптывать себе путь сквозь дикоросы. Вскоре помимо редкого птичьего щебета и шелеста травы Лили услышала слабое бурчание реки, что означало, что она почти пришла. Старые кроссовки настоятельно напоминали девочке о своём состоянии, намокая от чуть увлажнившейся земли — следы на ней моментально заполнялись водицей. Лили вынырнула из травяной массы на крупный камень, обтачиваемый слабым речным течением, и, приставив руку козырьком ко лбу, осмотрелась, пока вода мочила ей пятки. — О, Эванс! Перепрыгивая по камням, точно заправская лягушка, Лили удалось удержаться от падения и добраться до противоположного бережка относительно сухой. Её брат сидел на нагретом солнцем огромном камне и, не отрываясь, смотрел на течение воды. — Я принесла сладостей. Будешь? Предсказуемо не получив ответа, Лили уселась рядом с братом и, стянув мокрую обувь, принялась планомерно уничтожать принесённые с собой гостинцы. Она наслаждалась, тщательно облизывая пальцы после каждого раза, когда брала в руки вкусность. — Откуда ты взяла сладкое? — безразлично спросил Эванс. Лили покачала пальцами на ноге, отмечая, что, вообще-то, ей пора подстричь ногти. — Стырила у тощего Сэмми. Мне они всё равно нужнее. Тощий Сэмми, вопреки своей кличке, был отнюдь не тощим, а очень, очень даже наоборот — в столовой за столом он занимал сразу два места, а ел и вовсе за десятерых. Из-за своих габаритов ребёнком он был сильным, и каждая новая порция приютской баланды, казалось, только придавала ему могущества; Лили вообще не могла представить, как можно есть подобную дрянь с выражением полнейшего блаженства на лице. Пользуясь своими габаритами, недюжинной силой и какой-то совершенно артистичной манерой врать, тощий Сэмми выбивал из приютских детишек не только их еду, но и честно заработанные или украденные у взрослых деньги, так что вкусных вещей у толстяка было — хоть завались. Лили он, кстати, старался не трогать. После того, как Сэмми отобрал у девочки обед, всю последующую неделю любая еда приобретала для него вкус, вид, запах и текстуру свежего сельдерея, который, как известно, ненавидят абсолютно все. — Воровать… — Ой, вот только не надо начинать про то, что воровать — плохо. Если не сумел уследить за своим добром, то кто в этом виноват? Тот, кому это добро приглянулось, что ли? — А если у тебя… стащат что-нибудь? — Ну, значит, плохо смотрела и сама виновата в пропаже. В обратную сторону же тоже работает! Другой вопрос в том, что я этого вора найду и сотворю с ним… нехорошее. Мимо Эвансов в грязной воде проплыл пакетик из-под чипсов. Дети проследили за его неспешным скольжением, пока отважный яркий кораблик, набрав фатальное для него количество воды в своё нутро, не пропал под толщей мутной серой жижи. Лили, уже успевшая съесть всё принесённое, вскочила с насиженного места и принялась отряхивать короткую джинсовую юбчонку, при этом старательно вытирая пальцы о жесткий материал. — Я что вообще сюда пришла-то. Пошли, нас зовут на внеплановую свиданку с Августом. Эванс, хоть это и было для него нехарактерно, от досады сморщил нос. — Это обязательно? И сегодня ведь пятница, не воскресенье. — Обязательно. Наша смотрительница-мучительница сказала, что она в поте лица выбила нам встречу с нашим падре, так что, если мы хотим в нашу любимую школу, нам надо с ним встретиться. Недовольно прикрыв глаза рукой, Эванс встал со своего места и, непрестанно морщась, последовал за сестрой. Лили, правда, прыгала по камням, тогда как мальчик просто перешёл реку вброд. Августу в этом году исполнялось сорок три, но выглядел он при этом намного моложе, где-то на тридцать. Волосы у него были рыжевато-коричневыми, цвета светлой ржавчины, а глаза, наоборот, тёмными — как горький шоколад; утонченные черты лица привлекали к нему вполне заслуженное внимание представительниц противоположного пола, которых не смущала ни абсолютная асексуальность мужчины, ни его сан. Порой коварные соблазнительницы такое чудили в попытках завоевать внимание и худощавое тело Августа, что Лили только диву давалась, как половину баб из городка ещё не свезли тихо-мирно в какую-нибудь местную психушку. Сам Август от такого внимания не бегал в попытках его избежать, но взял в привычку отшучиваться от особо яростных нападок и попыток задавить его бюстом разного достоинства. На крыльце детей встретила престарелая воспитательница, отличавшаяся излишне суровым нравом и возрастом столь почтенным, что, казалось, старуха скоро рассыпется в прах. Разбитое стекло она уже заметила, но пока ещё не знала, кто виноват в происшествии. — Эвансы? Падре сломал ногу, так что идите к церкви сами, бесполезные оболтусы. Лили по привычке скривилась, едва скрыв «неподобающую юной леди» гримасу. Эту воспитательницу она не особо любила; впрочем, та отвечала ей взаимностью: старая женщина была дюже суеверной и на дух не переносила рыжих. Маленькая недо-церквушка, совсем не похожая на другие огромные и помпезные храмы, которые так любят католики, находилась в десяти минутах быстрой ходьбы от приюта. Вела туда всего одна дорога, примерно до половины залитая бугрящимся и потрескавшимся асфальтом грязно-серого оттенка; прямо в огромных трещинах росли полевые цветы и зеленела трава, так что Лили успела собрать приличный букет и сплести половину венка к тому моменту, как Эвансы дошли до одиноко стоящего белого здания. Оно на вид совсем не напоминало храм, и это было единственным, что в нём нравилось Лили. На пороге им встретился опирающийся на костыли Август, явно собирающийся самостоятельно прийти к ним в приют, если судить по тому, как он был удивлён, увидев Эвансов. — О! — воскликнул он, высоко поднимая брови. — Я и не думал, что вы… не стоило, честное слово… ох, извините. Добрый день! Лили шмыгнула носом. Смущённый Август пригласил детей в храм и принялся карабкаться по несчастным пяти ступенькам — каждая из них была довольно высокой, и со сломанной ногой и неподходящими по росту костылями мужчине было не очень удобно. Переглянувшись, Эвансы обошли Августа, и, подхватив его под руки с двух сторон, кое-как помогли взобраться по лесенке. — Мадам Стракс сказала, что вы завтра уезжаете в свою школу-пансион, — начал Август, едва они уселись на длинных скамьях. — Кто такая мадам Струкс? — перебила мужчину Лили, на мгновение оторвавшись от плетения венка. — Стракс, Лили. Как же, — неподдельно удивился падре, — это же ваш воспитатель, разве нет? Почтенная пожилая дама с фиолетовыми серьгами. — А, — поскучнела Лили, возвращаясь к рукоделию. — Ага, уезжаем. Нам повезло, что в этом году тридцать первое выпало на субботу — отдохнём ещё и первого сентября, будет время пообщаться с друзьями. — И много у тебя друзей? — А, да, достаточно. Ну… — девочка оглянулась по сторонам, будто проверяя, слушает ли её кто-нибудь, — на самом деле, ни одного. Куча знакомых, конечно, со всех факультетов, — а нас разделяют на четыре факультета во время учебы, — но ни одного друга. На меня смотрят или как на совсем маленькую, или как на… как на девочку! — гневно фыркнула младшая Эванс, водружая на голову своего брата чуть кривоватый венок. — Есть ещё соседка по комнате. Но она тоже приютская. Август чуть насмешливо приподнял брови, сохраняя при этом чуть одухотворённое и вежливо-участливое выражение лица. Несмотря ни на что, священник, в общем-то, был неплохим человеком, Эвансу он не нравился, причём, как бы мальчик ни пытался, у него не выходило выявить причину подобной ничем не обоснованной неприязни. Так что, смирившись, Эванс принял подобное своё отношение к улыбчивому шатену как данность и не пытался его анализировать. Лили же, напротив, как и большинство представительниц женского пола, благоволила вечно улыбающемуся мужчине примерно так же, как выказывали своё одобрение знатные барышни семнадцатого века — то есть практически никак. Это если не приглядываться. А если приглядываться — то можно было заметить и задумчиво-добродушные взгляды, и мимолётные, будто специально скрываемые улыбки, и мелкие подарки, вроде венков и прочих безобидных безделушек. — Лили, милая, ты прочитала ту детскую Библию, что я тебе дал? — Нет, я листала взрослую версию. Неплохо, как роман, только написано сложным языком. Правда, я немного не поняла часть с потопами, изгнаниями и множественными убийствами. Это нормально, что ли? К тому же, я смотрела документальный фильм про крестоносцев и их крестовые походы — жесть, если охарактеризовать эту всяческую деятельность одним словом. Объясните? — Да, конечно. Дело в том, что… Смотря на мягкий изгиб губ мужчины, Эванс понимал, что Август, в общем-то, всё прекрасно понимает и осознаёт. И что убийства со стороны карающего всех подряд бога — не нормально, и что потоп этот массовый, когда только старик с семьёй спасся, странный, и ещё много чего. Август понимал, но почему-то продолжал верить в то, что так и надо было, и что других способов не было, хотя Лили часто говорила Эвансу про перевоспитывающие школы, тюрьмы и прочие учреждения, призванные исправлять… нарушения характера и моральных ценностей. Устанавливая их в соответствии с нормами общества. — Итак, Эванс, ты всё ещё считаешь, что бог не любит человечество? — со своей вечной улыбкой спросил Август после непродолжительного молчания. Эванс посмотрел на священника из-под полуопущенных ресниц. Этот вопрос был любимым из всего списка вопросов неугомонного красавца-Августа, за которым охотились, казалось, все женщины на планете от мала до велика; спрашивал о любви Август каждый раз, как встречал Эванса или его сестру. «Ты всё ещё думаешь об этом, Эванс?», «Ты уверен в своих суждениях, Эванс?», «Лили, милая, твой брат всё ещё…» Мальчик считал, что он вряд ли изменит своё мнение. Бог представлялся ему одиноким, никому не нужным ребёнком, который сидит себе где-то в тёмном уголке, играясь с кучей куколок-людишек, передвигая эти маленькие марионетки и строя диалоги на разные голоса. Подобно ребёнку этот воображаемый бог Эванса мог, разозлившись, одним точным ударом снести всё, что он строил последнюю тысячу-другую лет. А мог и одарить златом да серебром — всё, как и у ребёнка, зависело лишь от настроения этого воображаемого бога. Захотел — убил. Захотел — искупал в славе и богатстве. Захотел — отнял всё до последнего лоскута, оставив лишь жизнь, ненужную и обесцененную. — Да. Я всё ещё. — Очень жаль, мой мальчик, очень… что же, Лили, давай начнём причащение? Помнишь, как там? — Конечно, — кивнула Лили. — Прости меня, Святой Отец, ибо я согрешила…
