Поудобнее усевшись на стуле, Элиот направляет на себя лампу и, удостоверившись в том, что запись началась, безмолвно смотрит в объектив, подбирая нужные слова.
— Знаешь, это чертовски странно, но я ничего о тебе не помню, — он задумчиво опускает глаза и прикусывает губу. —Сия говорит, что такое случается из-за сильного стресса. Но я... — перерыв на тяжёлый вздох. — Всё равно пытаюсь, — чешет затылок. — На самом деле, я уже много чего пробовал: ходил по нашему дому, смотрел совместные фотографии, спал в твоих вещах. Но первое воспоминание о тебе вернулось в тот момент, когда меня, пьяного, практически до смерти избили в баре. И это воспоминание было таким ярким... — грустно улыбается. — День нашего знакомства. Я, кажется, влюбился в тебя с первой минуты. Ты тогда слишком много болтала, а я сидел рядом и не мог наслушаться, — усмехается и откидывается на спинку стула. — Тот вечер... Точнее, те твои слова, — нервно сжимает край футболки. — Они звенели в моих ушах так громко и отчётливо... Я сквозь них не слышал даже, как чужие острые кулаки резкими ударами ломают мне кости. Я слышал только тебя. Видел только тебя. Одно маленькое воспоминание действовало на меня, как мощнейшая доза морфина. Тотальное обезболивание, — у Элиота дрожат губы. — Я его сохранил. Прокрутил в голове такое количество раз, что вряд ли теперь когда-нибудь забуду, — смотрит в камеру и давит из себя улыбку. — Я понял эту схему сразу: ты являешься ко мне, когда я на краю. Когда мне чуть-чуть остаётся до беспросветной тьмы. Сумасшествие, наверное, но я уверен, что могу ощутить тебя только через боль, — часто кивает сам себе.
Элиот лежит головой на подушке и мягко выстукивает «Реквием» Моцарта на его щеке.
Элиоту не до сна – учащённый пульс гулко отдаётся в его висках. Рядом с Эммой всегда так: дыхание ни к чёрту, тремор, инсомнический синдром. Рядом с ним непосильно страшно. Панически.Элиот сходит с ума от каждой ноты, звучащей в голове, стоит только коснуться тэхёновой кожи кончиком пальца: у этих музыкальных галлюцинаций самая красивая мелодия на планете.
Элиот одержим.
Он в Эмму давно, безрассудно и фанатично.
— Хватит пялиться, — ворчит Эмма, так и не открыв глаза.
— Ты опять бормотала во сне, —Элиот смотрит влюблённо и, за мгновение приблизившись, начинает коротко касаться губами ресниц, носа, складок под ним. Целует каждый сантиметр, как маниакально помешанный, шепчет что-то об иллюзиях. Не может остановиться. Растекается, почувствовав ухмылку Эммы, и, пальцем вырисовывая на его щеке звёзды, поцелуями пробирается к уху. — Снова Гинзберг. Ты выучил его наизусть? Я начинаю ревновать.
