Распустившиеся во тьме цветы

2. Пиковый валет;

Всё-таки это бесконечно приятно: вернуться домой. Неторопливо направляясь к залу совещаний, который обычно использует Исполнительный комитет, когда нужно разобраться с требующими особого внимания вопросами, Дазай с интересом смотрит по сторонам, подмечая малейшие изменения. Хотя куда интереснее наблюдать за лицами людей, что попадаются ему на пути. Двадцать второй этаж, как и все верхние этажи высотки, принадлежит непосредственно мафии, и попадающиеся ему навстречу кадры имеют прямое к ней отношение. Шестёрки, посыльные, кураторы отделов, главы подразделений, множество других людей, большинство которых Дазаю незнакомы: все они смотрят на него широко распахнутыми глазами, бледнеют и теряют дар речи, а после вытягиваются по струнке и спешно опускают взгляды в пол. Стоит подойти чуть ближе, и каждый мгновенно склоняет голову, выказывая своё уважение. Дазай улыбается в ответ. Ему нравится, как при виде его улыбки у многих дрожат пальцы и плечи. Как же он скучал по этому. Быть тёмной легендой не так уж и скучно. - Всем доброго утречка, - желает он, распахивая перед собой двери конференц-зала. Гул в помещении исчезает, будто и не было. Взгляды всех присутствующих прикипают к нему. Некоторые даже как будто перестают дышать, что весьма забавно. Особенно громко в этой тишине звенит фарфор. Одна из прислужниц Озаки едва не уронила поднос, стоило только увидеть его. Сделав шаг вперёд, Дазай осматривает собравшихся. За овальным столом собралось не так уж и мало людей. Во главе сидит Коё. По правую руку от неё - Хироцу. Акутагава сидит по левую руку как можно дальше от всех остальных. Гин напряжённо смотрит на Дазая, замерев возле архивной стойки. Хигучи, помощница Акутагавы - кто бы мог подумать, что он вообще хоть кого-то к себе подпустит - замерла возле вайтборда. В одной руке у неё красный маркер, а вторая замерла на полпути к кобуре на поясе. Тачихара смотрит на Дазая удивлённо, забыв опустить пальцы на клавиатуру открытого перед ним ноутбука. Ещё с десяток людей, помогающих Гин с потрошением архива, и две помощницы Коё застыли кто где, из-за чего стали похожи на восковые фигуры. - Я лишил вас дара речи? - Дазай подходит к столу и замирает напротив Коё. - Что ж, теперь я понимаю, отчего Мори-доно так светился накануне вечером, - улыбается Озаки, и хватка её тонких пальцев слабеет на тёмно-фиолетовом веере, больше не грозясь переломить его пополам. - Видимо, босс всё-таки нашёл на тебя рычаг давления? - Мне не нужен рычаг давления, чтобы вернуться домой, оне-сан, - вежливо отвечает Дазай. В кабинете становится ещё тише, хотя, казалось бы - невозможно, и так царит абсолютная тишина. Озаки перестаёт улыбаться. За прошедшее время она, да и не только она, отвыкла от того, каким он становится, когда снимает свою излюбленную маску весельчака. Из глаз уходит всё тепло. Радужка темнеет. Стёкшие с лица эмоции оставляют холодный безэмоциональный холст. Мори как-то сказал, такое лицо могло бы быть у Смерти. Сказал, такое лицо могло бы быть у Пустоты. Что Дазай точно знает, так это то, что когда перестаёт притворяться, перестаёт напоминать и живого человека. Отпустив все фальшивые эмоции, он сам становится восковой фигурой. Это одна из причин, почему Мори так его ценит. Переставая притворяться, Дазай становится бездушной машиной, которую едва ли может что-то остановить помимо грубой силы, превосходящей его собственную. Он редко испытывает сильные эмоции сам и без труда пропускает мимо себя чужой эмоциональный фон, не отвлекаясь на него ни на секунду. Это делает его бесценным исполнителем, который добивается поставленных целей, выполняя даже самую грязную работу. - Дазай-доно, я подготовил для вас материалы на изучение, касающиеся деятельности организации за то время, что вы отсутствовали, - нарушает тишину командир «Чёрных ящериц». - Благодарю, Хироцу-сан, - кивает ему Дазай, а сам впивается взглядом в Рюноске. - Но сначала я хотел бы уделить немного времени своему ученику. Пойдём со мной, Акутагава-кун. Мы так давно не виделись. Столько тем для разговоров накопилось. Твои промахи, например. Твоя возросшая тяга к самодеятельности. Твои самоубийственные замашки. Ну-ну, не нужно так бледнеть. Босс сказал, ты обо мне ночами в подушку плакал с тех пор, как я отправился в свой небольшой отпуск. Думаю, нужно наверстать упущенное и в этой плоскости. - Приказать подать вам чай? - спрашивает Коё, раскрыв веер, расписанный золотыми пионами. - Не думаю, что это будет уместно, - вежливо улыбается Дазай и разворачивается на каблуках, покидая зал. - На минусовых этажах не та атмосфера. Несмотря на тихие причитания за спиной, принадлежащие без сомнения Хигучи, Дазай не останавливается ни на секунду. Акутагава, судя по ощущению сверлящего спину взгляда, не посмел задержаться, чтобы разобраться с волнением своей помощницы. Вместе они проходят до лифта и заходят в пустую кабину. Створки смыкаются, отрезая их от чужих глаз, и Дазай оборачивается, впиваясь в Акутагаву цепким взглядом, изучает его, пользуясь тем, что верный пёс Исполнительного комитета сверлит немигающим взглядом пол. Они расстались не лучшим образом. Дазай оставил его одного во время задания, хотя знал наверняка, что Акутагаве без напарника придётся несладко. Не то чтобы это волновало его на тот момент. Он месяц выгадывал лучший момент для того, чтобы покинуть мафию, и не собирался менять свои планы, даже если это означало отправить кого-то на смерть. К тому же, удаляясь всё дальше от места боевых действий, Дазай в который раз обдумывал высокопарные слова Оды о спасении слабых и, изредка оглядываясь на вздымающиеся в воздух клубы чёрного дыма, отправлял на другую чашу весов собственное отношение к жизни: если не можешь защитить себя - умри. Выживет Акутагава в бою или нет, зависело только от него самого. Дазай поставил на то, что так просто Рюноске не сдастся. Не прогадал. - Навевает воспоминания, не правда ли, - говорит он, когда коридор, тянущийся от спустившегося в самый низ лифта, выводит их к каменным ступеням. Внизу ничего не изменилось с его последнего визита. Всё те же столбы с кандалами. Всё то же тусклое освещение. Всё тот же запах крови, пропитавший всё вокруг, осевший въевшимися бурыми пятнами в камень. Это место олицетворяет мафию в целом: боль, насилие, пытки, агония, жестокость, кровь. Дазаю нравится среди этих стен. Всегда нравилось. И когда он пытал неугодных, и когда сам сюда попал, из-за чего пришлось преждевременно лицом к лицу столкнуться сначала с Акутагавой, а после и с Накахарой. Обернувшись, Дазай перехватывает пристальный взгляд тут же опустившего голову Акутагавы и усмехается. Тот, видимо, вспоминает то же самое. На лице никаких эмоций, но полы чёрного плаща выдают: едва заметно колышутся вокруг ног, хотя никакого сквозняка нет. - Скучал по мне, Акутагава-кун? - со смешком спрашивает Дазай и прислоняется спиной к колонне между висящих кандалов, заменивших те, что уничтожил Накахара. - Можешь поднять взгляд. Вряд ли высмотришь в полу что-то интересное. Акутагава послушно поднимает взгляд, но ничего не говорит. Только смотрит. Цепким взглядом скользит по растрёпанным волосам, виднеющимся из-за ворота белой рубашки бинтам, по янтарной броши галстука-боло, который Дазай нашёл в кармане подаренного ему боссом плаща, по чёрной ткани застёгнутого пиджака и этого самого плаща, наброшенного на плечи. Дазай выглядит так, как выглядел до ухода из мафии, разве что бинты больше не скрывают часть лица. Так, будто и не было никакого ухода вовсе, не было войны с Гильдией за пределами этих стен, не было этих четырёх лет одиночества. Сам Акутагава тоже едва ли изменился внешне. Изменился только его взгляд. Не то чтобы там появились проблески особой сознательности или что-то подобное, зато Дазай с лёгкостью читает те самые эмоции, что описал ему накануне Мори: смесь слепой преданности и жгучей ненависти. Акутагава смотрит так, будто хочет как следует врезать, избить, превратить лицо в кровавое месиво. И в то же время на дне его глаз Дазай видит мольбу: «Я был хорошим! Я ведь был хорошим! Так похвали же меня! Заметь меня! Я существую!». Впрочем, быть может, с ненавистью Дазай всё же ошибся. Быть может, это собственничество, ревность и жадность выдали себя за неё. В груди начинает сладко ныть. Власть над людьми пьянит. С Акутагавой у них тоже изначально сложились непростые отношения. С мысленным смешком Дазай задаётся вопросом, есть ли хоть один человек, отношения с которым у него простые и понятные. Он вытащил Акутагаву со дна. Дал ему возможность отомстить своим обидчикам и стал его учителем. Это было непросто, весьма непросто. У Рюноске стальной стержень вместо хребта был всегда. Что прогнуть, что сломать его было непросто. Всё, что Дазаю оставалось, это постоянно раскачивать его эмоции, провоцируя вспышки ярости, ненависти, зависти и злости. Сначала простое непринятие и постоянные взгляды сверху вниз. После - сравнения с другими членами мафии. Сколько же ненависти в то время досталось Сакуноске. Не будь у него дара предвидеть свою смерть, вспыльчивый мальчишка убил бы его ещё во время стычки с боссом «Мим». - Чем ты его так выбесил? Вы ведь даже никогда не встречались раньше, - поинтересовался Дазай, подобравший их по пути в штаб, пока они стояли в пробке. - Я сказал, что должен вернуть его обратно, - ответил Ода, бережно придерживая голову бессознательного Рюноске на своих коленях. - Ради своего друга, у которого на него большие надежды. Ну, и назвал своё имя, чтобы он перестал дёргаться. - И после этого ты удивился, что он попытался тебя прикончить? У него на тебя аллергия, - усмехнулся Дазай, с интересом наблюдая за тем, как ласков его друг со своим несостоявшимся убийцей. - Не твоя ли в том вина, Дазай? - только и покачал головой тот. Сакуноске никогда не одобрял его методы. Дазаю на это было наплевать. У Рюноске с малых лет было столько гонора, что в методе «наказание и похвала» изначально не существовало равновесия. Акутагава был весьма и весьма одарённым. Дазай знал, что этот мальчишка далеко пойдёт, если займётся своей способностью. Проблема была в том, что Акутагава был наглым, заносчивым, высокомерным и с непомерным самомнением. Все эти громкие речи о том, что пытки - не его конёк. Неумение пользоваться мозгами тогда, когда это нужно. Неспособность обуздать свои эмоции и подстроить использование дара под ситуацию. Акутагава никогда никого не слушал и не слушался. Он признавал только силу, и Дазай показывал свою. Давил без зазрения совести, раз за разом проходился по болевым точкам что физически, что психологически. Не чурался раз за разом толкать мальчишку на границу между жизнью и смертью, потому что инстинкт самосохранения у того всегда был связан с расёмоном, и это каждый раз приносило свои плоды, порой весьма неожиданные. Вроде того случая, когда Дазай выстрелил ему в голову, и расёмон поглотил пули, не позволяя им пробить череп хозяина. А ведь за мгновение до отведённой руки Смерти Акутагава так не умел.