Сборник экскурсий в "Старк Индустриз"

сердцебиение

Питер проебался. По-настоящему так, по-крупному. И хрен его знает когда: когда только влюбился или когда переехал в башню, чтобы быть с Тони постоянно. В принципе, его все устраивало. Он любил, его любили в ответ. Ему позволялось все, за что остальным Старк бы голову открутил, а потом с садистским удовольствием запихнул бы в зад. Питер мог в любое время суток приходить в личную старковскую лабораторию (в которую доступ был открыт только Пеппер, как ген. директору его компании, и Роуди, ведь тот был лучшим другом) и делать все, что ему вздумается: копаться в чертежах и вносить в них свои правки, собирать новые примочки для костюмов Мстителей, отбирать у Тони бутылку, когда тот был уже близок к состоянию подтухшей отбивной, болтать без умолку о совершенно глупой бессмыслице, сворачиваться клубочком на диване и мирно сопеть в подушку, убаюканный спорами Тони с Пятницей, обнимать нежно-нежно, как умеет делать только он, целовать куда-то за ухом. Тони Старк, бесспорно, любил Питера больше всего на свете. Тот горел ярким пламенем солнца, освещая все то тусклое говно, в которое Старк сам себя же закопал. Тони любил так сильно, что готов был сгореть в этом ебаном сиянии детской невинной души, отдавая себя так же, как и Питер - без остатка, вырвать чертово сердце прямо из груди и вложить в раскрытые ладони своего земного ангела, говоря, что оно принадлежит только ему. Тони был готов позволить Питеру делать с этим сердцем что угодно: топтать, жечь, резать на мелкие кусочки, но Питер тоже любил так сильно, что готов был его, сердце, поставить на самое видное место и любоваться ежесекундно, пылинки сдувая со сраного органа.

Им обоим было плевать. На огромную разницу в возрасте, ведь, боже, Питеру только исполнилось восемнадцать, а Тони уже больше сорока. На тупого Роджерса и его тупую мораль, которую тот, кажется, впихивает в каждую свою реплику, и его любимое «Старк, он же совсем ребенок!», а Питер злится каждый раз, ведь не является таковым уже давно. Тони ебать хотел чужое мнение, ему лишь бы трогательно-отзывчивого Паучка под боком, а большего и не надо. Тони готов был усыпать Питера золотом с ног до головы, лишь бы тот ни в чем не нуждался, но Паркер только мило смеялся на это и говорил, что ему хватит и поцелуев. Господи, Старку достался самый невинный мальчик на планете. Питер улыбался ярче сверхновой, так по-детски очаровательно, будто встретил кумира, о котором молился вечерами, глядя на плакаты с его изображением на стене над кроватью (хотя так ведь и было). Питер обвивал своими тощими паучьими лапками все тело, прижимая к себе крепко, боясь, что Тони уйдет, и целовал умилительно каждую морщинку на лице миллиардера. Питера было много, он был везде, в каждом, черт возьми, действии, в каждой мысли Старка, но тот и не был против. Тони готов был захлебнуться в океане той ласки, что дарил ему самый лучший мальчик на свете, утонуть в его вязкой составляющей, медленно оседая на дно и оставаясь там навсегда, ведь в объятиях Питера тепло и уютно. Так, с чего мы там начали? Ах да. Питер проебался. Стоит сказать, что Питер пусть и был самым умным парнем, пожалуй, во всей школе, а Тони давно говорил ему, что его мозги созданы для лучших технических вузов Америки, а никак не для средненькой школы, память имел частично кратковременную. Он постоянно забывал о каких-нибудь мероприятиях, как, например, забыл об этом. Поэтому когда в восемь утра в его заслуженный выходной в субботу его телефон буквально разрывался от звонков и писем, а Старк был готов разъебать этот чертов сотовый об стену, единственное, что смог уловить Питер из стремительной речи Неда — это «Флэш, обзывательства, экскурсия, утрешь нос». Паркер поморщился от слишком громких звуков, ведь сначала полночи они с Тони работали в мастерской, а потом еще столько же занимались тем, чем принято заниматься у любовников, так что теперь, когда поспать удалось всего пару часов, голова болела жутко. Тони пробормотал что-то сквозь сон, вроде «Забей, Паучок. Я оплачу тебе любую экскурсию, только, ради бога, давай поспим еще немного». И Питер, как ни странно, был с ним абсолютно согласен, поэтому под возмущенный вскрик друга тот попрощался и попросил не беспокоить ближайшие несколько часов и, скинув звонок, улегся на груди у Тони, который обнял его по-хозяйски и поцеловал в макушку, зарываясь носом в растрепаные кудри.