Разбитый хроноворот

Осознание

      Солнце клонилось к закату, и в кабинете директора царил полумрак. Где-то внизу, за пределами башни, кипела жизнь: кто-то переносил раненых, кто-то готовился к новому бою… Выжившие старались использовать это короткое затишье перед бурей, чтобы сохранить свои позиции.       Но здесь, в кабинете директора, было сумрачно и тихо. Не кричал феникс, никто не мерил шагами каменный пол. Пустые портреты директоров зияли черными провалами.       Гарри Поттер сидел на пыльном ковре в кабинете директора Снейпа и неотрывно глядел на самый большой из них, с витиеватой подписью «Альбус Дамблдор».

      Хотелось думать, что старику стало стыдно, что он просто убрался куда подальше, но Гарри не тешил себя глупыми надеждами. Дамблдор просто вышел посмотреть финальную битву добра и зла — ту самую, ради которой Гарри «растили, как свинью на убой».       — Как точно ты выразился…       «Папа». Язык не подчинился, и слово повисло в воздухе. Такое желанное — и незнакомое, странное. Как и «мама», как и «семья»… Слова, которые Гарри почти никогда не произносил вслух. Они выглядели чужими, непонятными и даже немного страшными — как незнакомый зверь в лесу. В речи Гарри их не было. Потому что семьи не было.       По крайней мере, ему так говорили.       Но Омут Памяти, мирно стоявший на самом краешке стола, показал другое. В нём клубился туман воспоминаний Северуса Снейпа, где живыми искорками сияли глаза Лили, где делал первые шаги малыш Гарри, и холодным приговором звучали слова Волдеморта: «Люциус, я надеюсь, что когда-нибудь и твой сын присоединится к нам».       Люциус не смог уберечь своего сына. А вот Северус…       Прислонившись спиной к столу директора — своего родного отца — Гарри сидел на полу, весь в пыли, и сжимал кулаки. Внутри него разрастался комок из горечи, обиды и непонимания.       Снейп никому не сказал о сыне, тем самым спасая его.       Даже самому Гарри не сказал.       — Зачем?.. Разве оно того стоило?       Они пропустили столько уютных вечеров у камина, столько праздников и полуночных разговоров… Вместо них Снейп сверлил сына взглядом за каждой трапезой, придирался на уроках и назначал отработки — а сам втайне оберегал, следил за ним и верил, наверняка верил, что всё будет хорошо — до самого конца.       Ради того, чтобы там, в конце, услышать: «Мальчик должен умереть».       Застонав от этой мучительной мысли, Гарри, сжав зубы, от души приложился головой о деревянную ножку стола. Что-то звякнуло наверху, но он не придал этому значения. Двумя руками обнимая себя за плечи, Гарри ссутулился и подтянул колени к груди, свернулся в маленький комок, пытаясь спрятаться от жгучей обиды. Но она уже разъедала его, огнём ползла по венам, очерняя душу, отравляя разум изнутри. От этой боли не было спасения. Он качнулся всем телом и тихо взвыл, отчаянно мечтая услышать хотя бы собственный голос, переключить свои мысли на него, обмануть самого себя, сбежать от этой реальности — пусть на мгновение… Но тишина пыльной комнаты почти моментально поглотила звук.       Дамблдор. Это его вина. Он всё знал и не сказал.       Гарри снова от души приложился затылком о стол. Вздрогнула стопка забытых книг, оставленных кем-то на краю. Тихо звякнула длинная цепочка, зажатая между ними.       — Я даже не успел с ним попрощаться.       По плану Дамблдора Гарри сейчас должен был со всех ног мчаться в Запретный лес, чтобы геройски погибнуть от палочки Волдеморта. Потому что иначе погибнут десятки, если не сотни волшебников. А он — Избранный, который должен всех спасти.       — Избранный, — Гарри хихикнул. На него волнами накатывала истерика. — Какой же я Избранный? Простое мясо для Великих магов… Обед…       Это было похоже на помешательство.       С детства Гарри мечтал только об одном: увидеть и обнять своих родителей. Очень часто, забравшись на подоконник, он доставал альбом и бережно касался старых фотографий, с каждой из которых ему улыбался Джеймс. Его смутный образ Гарри видел в зеркале Еиналеж, он же приходил во снах, подбадривая и утешая, когда это было нужно.       Человек, которого Гарри ошибочно считал своим погибшим отцом, в то время как настоящий всегда был рядом.       Дамблдор прекрасно всё знал, и от понимания этого было только больнее. Сейчас Гарри не мог с точностью сказать, кого он хотел бы проклясть больше: Волдеморта — за убийство Лили, Дамблдора — за предательство, или Снейпа — за то, что тот за все эти годы даже не намекнул…       Гарри сжал кулаки, и ногти впились в ладонь. Обида захлестнула его, вышла из берегов. И чтобы хоть как-то заглушить её — пусть даже другой болью, физической, — Гарри качнулся вперёд, а потом изо всех сил снова ударился затылком о деревянную ножку стола. Книги не удержались и посыпались вниз, накрывая его с головой. Среди них блеснуло золотом что-то маленькое, что-то очень знакомое…       Непослушными пальцами Гарри вытащил длинную тонкую цепочку, на которой качнулся хроноворот. Он поднёс его к глазам, впиваясь взглядом, не веря тому, что видит перед собой…       Они говорят, Избранный.       Но разве это его вина?       Разве он просил их защищать его? Умирать за него? Вообще, произносить это идиотское пророчество?       Всё, чего он хотел, — любить и быть любимым, а ещё — расти рядом с мамой и папой, жить по совести и чести, и не думать ни о каком Волдеморте.       Гарри словно очнулся ото сна. Бороться или сдаться — это личный выбор каждого волшебника. И он, Гарри, не несёт за них никакой ответственности. Если они хотят избавиться от Волдеморта, пусть сделают это собственными руками. А ему нужно было увидеть отца.       Трясущимися от волнения пальцами Гарри накинул на шею тонкую цепочку хроноворота.       — Катись ты к чёрту, Альбус Дамблдор!