(НЕ)ЖЕНА ДЛЯ БАНДИТА-Вероника Колесникова

31

На улице подзываю к себе охранника, передаю ему деньги за работу и даю инструкцию отвезти Наташу днем в аэропорт. Он согласно кивает, суетливо сует деньги в карман, порывается пожать руку. Я спешно прощаюсь и с ним, потому что утро уже разгорается.

Мне нужно выполнить поручение дяди...

Мотор шумит, жужжит, скорость такая высокая, что даже уши закладывает, но я спешу вперед, выжимаю из тачки все, на что она способна.

Внутри кипит сложная работа, два полюса сражаются между собой. Один, разумный, кричит о том, что нужно выполнить задание дяди и избавиться от девушки. И второй, сердечный, буквально молит, орет так, что не заткнуть, о том, что Наташа ему необходима.

Что в ней такого? Как и когда она успела пролезть мне под кожу, как и зачем она обосновалась там? Да и что мне с ней делать, для чего она мне нужна со своей этой моралью, своими закидонами, бесконечной игрой в сильную женщину со слабыми картами на руках?

Чертова девчонка. Рычу и выкручиваю руль, когда достигаю запланированного места.

Паркуюсь у нужного дома, быстро вбегаю по ступенькам на нужный этаж, жму на звонок. Достаю из-под ремня пистолет, проверяю, все ли в порядке.

На лестничной площадке темно и пахнет сыростью, мочой, кошками. Старый, полуразваленный дом на самой окраине, и здесь соседи не обратят внимание на то, что творится у другого, даже если тут начнется соддом и гоморра.

Задерживаю дыхание. Перед глазами буквально встает тот самый день. Страшный день, повернувший мою жизнь в обратную сторону. День, когда темнота поглотила мое сознание...

Мое детство прошло в таком же доме. Под крики соседей, отчаянную брань и перезвон батарей, когда кто-то из жильцов квартир за картонными стенами не мог угомониться до полуночи и дольше. Вой собак, нечастые визиты полиции, ругань с людьми, которым мать постоянно должна была денег.

Она регулярно водила в квартиру своих собутыльников, пропитых алкашей, и в такие дни Татка запиралась изнутри своей комнаты, чтобы никто из этих пропащих людей не смел проникнуть внутрь. Иногда, когда гульбище за тонкой деревянной дверью превращалось в хаос, а крики, пьяный ор и песни зашкаливали, она прижимала мою голову к своей груди и качала, успокаивая.

— Все пройдет, все пройдет, — говорила она, шепча губами слова, но вряд ли понимая смысл сказанного. Глаза ее в такие минуты становились пустыми и безжизненными. Поправляла тонкой, худой рукой рваную рубашку, служившую пижамой, и снова покачивалась, думая успокоить мелкого пацана, которым я тогда еще был.