19:48

1 глава

– Вы помните…вы все, конечно, помните, как я стоял, приблизившись к стене…
– Миша, когда ж ты уже будешь думать, о чем говоришь, а не просто произносить пустой текст?
Действительно сдерживаюсь, чтоб не закатить глаза. Иван Степанович продолжает говорить то, что я сотни раз уже слышал. О том, что нужно вкладывать душу в материал и так далее. Мне все равно. Я рассматриваю стены. На них висят грамоты, сертификаты, афиши и прочее. Хорошо, конечно, помнить о победах нашего коллектива, но мне это не поможет при поступлении.
Не люблю об этом размышлять. Меня всегда охватывает неприятное чувство, когда я думаю о поступлении и в принципе о будущем. Сейчас январь, значит, через три месяца все это начнется. Программа у меня, конечно, есть, но морально я не готов к поступлению. Надеюсь, мой страх пройдет.
Иван Степанович совсем уже разошелся и уже философствует о какой-то фигне, которая точно уж не поможет мне прочитать стихотворение нормально. Его никто не слушает. Пересекаюсь взглядом с Колей, которому также все равно на речи препода. А вот очень зря. Столько вселенских истин можно подчерпнуть из размышлений Ивана Степановича, а он такое пропускает. Ага, а время то идет. Совсем скоро играть этот литературный спектакль, но нет. Куда уж нам? Интереснее думать, какие трагедии происходят за окнами жилых домов. А потом снова будем ничего не успевать.
Ребята, сидя на стульях, либо говорят между собой, либо торчат в телефонах. Эх, потерянное поколение. Я тут мысль рожаю, а они мешают моим мукам творчества. Полный бред, однако же.
Скучно. А почему бы не попросить Свету купить после актерского бухла? Плевать на индивидуальную театралку, скажу, что не могу сегодня. Соберемся у кого-нибудь в квартире ненадолго. Или же просто в падике.
– Ох, ну не знаю, Миша, как тебя растормошить. Тут ведь такой градус эмоций.
Какой? 4,5? 9? 40?
Иван Степанович замолкает и пристально смотрит мне в глаза. Вид у него уморительный. Он чем-то смахивает на черепаху. Особенно в этих толстых очках.
– Но ведь должна быть боль внутри, – его голос вдруг из громкого и пафосного стал спокойным и вкрадчивым, – у каждого человека есть боль. Ну вот скажи, ты встречался с девушками?
Да, я чувствую выразительные взгляды некоторых. Эх, Иван Степанович, я не просто встречался, я с ними спал.
Но смена его тона меня немного напрягает.
– Эм, ну да, – отвечаю я.
К чему вообще такие вопросы? Типа да, я читаю стихотворение о любви, но зачем меня начинать прощупывать? Как будто я не понимаю, что сейчас он будет на какие-то эмоции выводить.
Ну а эти ржут по-тихому. Девчонки, в особенности. Коля и Вася тоже угарают, но над своим чем-то. Этот кретин, Иван Степанович, смотрит на меня, типа психолог. Ну давай, давай, попробуй. Только я все равно ничего не почувствую, ведь мне это не нужно вообще. Какая бы профессия не была, мои чувства – это мои, и только мои, чувства. Это моя личная территория.
– А ты расставался с кем-нибудь?
Аня.
Черт. Только не это.
– А зачем вам знать? – вырывается у меня. Слишком мрачно я это сказал, однако.
Как вообще можно задавать такие вопросы? Те, кто в курсе, а это вся наша театральная группа, уставились на меня.
– Про что стихотворение «Письмо к женщине»?
– Про расставание.
Мой голос звучит нормально, к счастью. Всем видом показываю безразличие.
А в голове слышу ее голос, вижу ее глаза, вспоминаю наши поцелуи. Я это все потерял. Почему именно в такие моменты мне тяжело? А ведь завтра даже и не вспомню о ней, даже не поздороваюсь в школе.
– Конечно, там все намного глубже, но, в целом, да, – говорит Иван Степанович, – а лирическому герою этого стихотворения больно?
– Да.
– Так и тебе должно быть по-настоящему больно...
Он делает паузу. О чем-то думает. Сейчас выдаст какую-нибудь хрень.
– Помню приходила к нам на спектакль девушка, хорошенькая такая, лицо у нее поэтическое, одухотворенное. Так вы с ней и целовались при встрече. Я часто вас видел вместе осенью. Вы вместе домой шли.
Все застыли в тихом изумлении.
Действительно, откуда он, черт возьми, это все знает? Случайно видел? Или что? Может он это как-то узнал, а теперь пытается меня вывести? Пошел бы он к черту с такими методами. Пошел он к черту.
– И где же она теперь?
В горле ком. Сжимаю кулаки. Как вообще можно такое спрашивать? Это моя личная жизнь. Которая прошла, к тому же. Все это прошло. Нет смысла больше это вспоминать. Пошел бы он.
– Ушла любовь, завяли помидоры, расстались голубки, – очень тупо шутит Макс.
Ой фу. Поговори мне здесь, сволочь. Надеюсь, Макс, ты грохнешься с этого стула, на котором качаешься. Придурок. На тебя смотрят все с отвращением сейчас. Ну как обычно.
– Вот видишь, ты тоже переживал расставание. – говорит Иван Степанович.
Нет, блин, не вижу. Вообще впервые слышу.
Лицо мое окаменело. Я стараюсь ни на кого не смотреть, кроме преподавателя.
– Тебе было больно от этого? – спрашивает он.
– Нет. – коротко отвечаю я.
– Хм, – Иван Степанович почесывает свою лысину, – ну подложи что-нибудь другое, что вызывает у тебя боль, – его тон снова уходит в пафос, – главное, чтоб это было твое, живое, а не просто текст.
Он смотрит на часы.
– Времени у нас немного осталось, сейчас будем репетировать другие стихотворения. Сегодня, Миша, индивидуального урока не будет, – тут он осматривает всех присутствующих, – у кого еще сегодня из выпускников индивидуальное занятие?
– У меня, – откликается Вася.
– Ну вот, вы, Миша и Вася свободны на сегодня, в четверг придите оба на полчаса раньше, то есть в 17:30, хорошо? Нужно ваши куски пройти. А вы дома попробуйте найти в них себя. Вложите что-то свое. А сейчас репетируем поэму «Цветы», в которой задействованы Ярослав, Кирилл и Коля.
Я иду к своему стулу, беру портфель.
– Ты домой? – спрашивает Коля, вставая со своего места.
– Не, я в фойе подожду.
– Хорошо, увидимся тогда.
Жестами подзываю Свету. Она подбегает ко мне. Сегодня она на каблуках, и поэтому кажется довольно высокой, у нас глаза на одном уровне.
– Паспорт взяла?
Она смотрит на меня притворно удивленно.
– Опять?
– Да, и если у тебя квартира свободна, то вообще круто.
Света улыбается и кивает на дверь.
Я надеваю портфель, говорю «До свидания», и мы выходим. Следом за нами выходит Вася.
Слышно, как играют разные музыкальные инструменты. Люблю атмосферу музыкалки зимним вечером. За окнами светят фонари, идет снег, в коридоре нет никого.
– Да, квартира свободна. – говорит Света, поправляя мне галстук.
– Намечается тусовка? – спрашивает Вася. Сейчас он стоит около нас, и мне неловко перед ним, ведь Света прямо очень близко ко мне. Но он вроде выглядит спокойным.
– Не то, чтобы да, – отвечаю я, – хотя может быть кто-то и останется на ночевку, но я к 10 вечера домой должен вернуться.
– А сколько человек пойдет? – спрашивает Света.
– Не знаю, кто сможет, – отвечаю я.
Я чувствую ее дыхание, настолько близко она подошла. Теперь Света гладит меня по плечам.
– Вообще я не хотела устраивать вечеринки, пока родителей нет дома, но когда ты подошел, я не могла отказать.
Воу, я начинаю заводиться немного. Ее голос очень мягкий и приятный.
– Ну, удачи вам, не переберите, – говорит Вася.
– Ты не пойдешь? – спрашиваю я.
Наши со Светой руки сплелись.
– Нет, сегодня не могу. Пока.
– Пока, – отвечаю я. Он уходит.
Как-то неловко стоять в коридоре почти в обнимку. Забавно, особенно после того, что произошло неделю назад. Я отстраняюсь.
Честно говоря, я не в настроении сегодня с кем-то обжиматься, но как ей это сказать?
– Ты не удивилась?
– Чему? – не понимает Света.
– Степанович откуда-то знал про мои отношения с Аней.
– Да, это странно. Ты ведь не говорил. Эта тема не поднималась в нашем кабинете никогда.
– А ты случайно не знаешь, в какой стороне он живет?
– Хм, насколько я знаю, ближе к метро Автово. То есть, вы относительно рядом живете.
– Понятно.
Из квартиры Светы я ухожу в 10 вечера. Слегка пьяный, я не стал много пить. Закидываю в рот жвачку и выхожу из подъезда.
Снег больше не идет. Небо стало ясным, видны звезды. Я не ощущаю холод, потому что согрет алкоголем, и мне сейчас так хорошо.
Мы целовались со Светой. Мне было охрененно. Я не знаю, как так у меня получается клеить девушек, но это происходит. Причем, многие из них согласны заниматься любовью без каких-либо дальнейших обязательств. Это так круто. И никто даже не обижается никогда. Ну а зачем? Я очень хорош, поэтому просто не за что на меня обижаться. Я хорош и мои друзья тоже. Весь мир прекрасен. И в нем надо радоваться, быть свободным от чего-либо. Да, главное свобода, верность себе. Я хочу этим поделиться с кем-нибудь прямо сейчас.
Достаю телефон, ищу в контактах Лешу, экран немного двоится перед глазами, поэтому времени уходит чуть больше, чем обычно. Наконец, гудки.
– Алло, – доносится голос из телефона. У Леши такой уморительный ленивый голос всегда.
– Алло! – говорю я, делая непреднамеренно слишком сильное ударение на «о».
– Что хотел?
– Леша, я кое-что понял!
– Ну?
– Свобода это главное, что у нас есть.
Ох, я начал шататься. Видимо, я все-таки перебрал. Но плевать.
– И?
– Вот. Это прекрасно быть свободным от всего и от всех, понимаешь?
– Ты пьяный?
Внутренне смеюсь, ведь голос Леши звучит удивительно ровно и скучно.
– Я?! Совсем немного выпил вообще-то. Коля вообще там наверное пятую бутылку выпивает!
– С кем и где пили?
– Ну-у, у Светы на хате. Ну помнишь Свету?
– Да.
– Так вот, нас было трое: я, Коля и Света. Леш, я так много девушек соблазнил!
– Миш, ты пьян. Причем, сильно.
– Что? Нет! Я немного выпил.
Я спотыкаюсь, но не падаю, к счастью.
– Ты сейчас на улице?
– Да, к трамваю подхожу.
– Вот тебя на морозе и развезло.
– Разве такое бывает?
– Да, перепады температур.
– Понятно. Почему ты не хочешь меня выслушать?
– В плане?
– Я говорил про свободу. Это важно. Но ты не понял этого. А я, когда пьян, ну очень драматичен.
– Все я понял, тебе нужно приехать домой и сразу спать. Уже десять вечера. Ты проверял, звонили ли тебе родители?
– Вроде не звонили.
– Ну вот, а кого ты там соблазнил?
– Свету.
– Так вы еще неделю назад, не?
– Да, но сегодня мы не занимались сексом, ага.
– А че так?
– Не знаю. Не дошло до этого. Тем более, был Коля еще.
– А, ну да. У него девушка есть. Тройничок не получился бы.
Кстати…
– Лех, ведь Вася, который Бричкин, любит Свету. А мы перед ним прям обжимались. А она на него вообще никак не реагирует. Мне кажется, ему нужна поддержка.
– Зачем?
– В смысле, зачем? Ему тяжело, столько лет он ее любит.
– Может быть он сам не хочет затрагивать эту тему.
– Может быть…
Я уже на остановке трамвая.
– Ладно, все, я уже дошел, вон и трамвай мой подъезжает.
– Давай, трезвей.
– Пока.
Заканчиваю разговор, телефон кладу в карман, захожу в трамвай, оплачиваю проезд своей картой и сажусь на свободное место.
Прислоняю голову к холодному стеклу. Люблю слушать, как едет трамвай. В этом звуке есть что-то успокаивающее, хотя это громыхание не всем может быть по душе.
Я как-то на самом деле перебрал. Странно. Вроде и не пил много. Теперь важно перед предками не спалиться, им такое вряд-ли понравится.
Захожу домой максимально тихо. В коридоре выключен свет, но комната родителей освещена, из-под двери сочится свет. Снимаю ботинки, черный пуховик вешаю на крючок. Иду в свою комнату мимо комнаты родителей. Главное, не быть подозрительным.
Понимаю, что забыл выплюнуть жвачку на улице. Она стала абсолютно безвкусной и напоминает резину. Ладно, потерплю это.
Захожу в свою комнату. Включаю свет. Как же все-таки в ней просторно. Подхожу к столу, кладу портфель на стул. Надо бы принтер протереть, а то пыли много. На мониторе компьютера тоже ее достаточно. И в ящиках стола наверняка бардак. На столе фантики какие-то. В выходные уберусь обязательно.
Кровать не заправлена. Но на это я забью. У меня нет утром желания это делать. Слышно, в соседней комнате негромко работает телевизор, вроде какой-то концерт. Очень хочется лечь, но для того, чтобы не было подозрений у родителей, пойду на кухню.
Не то, чтобы я хочу сильно есть, но стоит это сделать. Запах заодно собью еще больше. Захожу на кухню. Выплевываю жвачку в мусорку. Мою руки. На столе в стеклянной миске овощной салат. Мне его вполне хватит.
Ем в тишине, нарушаемой телевизором в соседней комнате. На улице меня настиг пик моего опьянения, сейчас же я стал трезвее. Вспоминаю телефонный разговор с Лешей. Я наговорил какой-то херни. Нет, свобода важна, это так, но зачем я начал грузить этим Лешу? Он явно беспокоился о том, что я только пьянею, и пьянею, а от этого несу бред полнейший. А про Васю зачем я сказал? Он меня просил никому не говорить. Хотя они и не знакомы, и в Леше я уверен, он не стал бы эту информацию распространять, даже если бы знал Васю, но все-таки я идиот.
Еще Аня. Почему вообще я начал с ней встречаться и так долго не бросал ее, хотя интерес был потерян месяца через два? Я сделал ей больно и сейчас, наверное, делаю. Какой же я кретин.
Достаю телефон. В вк несколько уведомлений. Пока что у меня нет желания проверять их. Я хочу написать Ане. Не, это плохая идея. Хотя, плевать. Хуже я точно не сделаю.
Захожу на ее страницу. Черт. Я ведь у нее до сих пор заблокирован. А я и забыл об этом. Ладно, напишу в инсте. Хотя там я у нее тоже заблокирован, как я помню, но стоит проверить.
Разумеется, написать я ей не могу и в инсте. А я идиот, потому что писать бывшей не самая лучшая идея. Как вообще мне это в голову взбрело? Я никогда ясно не понимал мои чувства к Ане. Сомневаюсь, что в этом мире найдется что-то более переменчивое. Я давно понимал, что отношения не для меня. Мне нравятся любовные похождения без обязательств. А тот период, который мы провстречались, можно смело назвать самым странным и тупым.
Да, я хотел ей уже писать. Все намного хуже, чем я думал. Я правда еще пьян немного. Я честно ее не люблю и не любил. Она мне нравилась, не более. Но иногда на меня накатывают чувства сожаления, и я вспоминаю наши отношения. От этого мне, в основном, хреново, но, надеюсь, такое будет происходить реже и реже.
И сегодня Иван Степанович почему-то смог воздействовать на меня. Удивляюсь, что я смог сохранить хладнокровный вид, ведь это было тяжело. Как же он меня раздражает со своим театральным искусством. Слушая его, хочется просто над ним стебаться. Философ хренов. Говорит, говорит, а что говорит? Чувства, значит, мои хотите? Нет и еще раз нет. Меня уже тошнит от того, что меня насильно к этому принуждают. Приходится делать вид, что я что-то на сцене чувствую, хотя на самом деле мне глубоко плевать, как там поживает мой персонаж. Я и не хотел никогда на театралке быть. Зачем же поступаю?
Нет, думаю пора покончить с этим.
Стучусь в дверь. Слышу мамин голос, говорящий: «Входи!», открываю дверь, захожу в комнату.
Мама и папа лежат в кровати и смотрят телевизор, там сейчас реклама.
– Привет, мам, привет, пап, – начинаю я, как можно четче произнося слова, – мне нужно с вами поговорить.
– О чем? – спрашивает папа.
– Я давно хотел сказать…
Мама и папа переглядываются и начинают смотреть на меня очень внимательно. Я стою в комнате около телевизора, звук которого стал тише, папа убавил звук. Чувствую себя, как на выступлении, мне некомфортно.
– Я не хочу поступать в театральное.
Не знаю, как я все-таки пересилил себя, но уже жалею о сказанном. Какое-то неприятное изумление читается в глазах моих родителей. Очевидно, что меня за такое заявление по голове не погладят, разве что лопатой.
Мама приподнимается и садится на кровать.
– Почему? – коротко спрашивает она. Ее тон мне уже не нравится. Вот я болван, конечно. Не стоило затевать этот разговор.
– Мне это…не нравится.
Мама пожимает плечами.
– Хм, ну твой выбор, конечно, просто мы в тебя столько вложили.
Бум! Все. Сейчас моя нервная система переживет очередной стресс и стыд.
– Мы так хотели однажды увидеть тебя в фильме, – продолжает мама, – просто…ты не понимаешь, наверное, но потом ты сам поблагодаришь  себя и нас, что ты поступил именно на театральное.
О боги, я не знаю. Я просто не знаю. Не знаю, что делать. Мне уже морально плохо. Я не хочу огорчать своих родителей. Это так хреново.
– В любом случае, какая у тебя есть альтернатива? – вмешивается папа.
Я задумываюсь.
На самом деле, куда я еще пойду? Склонности к каким-либо наукам у меня нет, других талантов тоже. Черт, я бесполезен.
От этой мысли мне морально плохо. Хочется плакать, но этого точно не стоит делать при родителях. Однажды я так заплакал, мне лет 8 было, и мама одарила меня супер холодным взглядом и сказала: «Ты такой некрасивый сразу, когда ревешь». Я стоял тогда, с разорванной плюшевой собакой в руках, у нее не было имени, но она была очень дорога мне. Все испортила собака моей тети. Разорвала в клочья. Мне было очень обидно, но меня не поддержали. Папа вообще ничего не сказал на это.
Но мама сказала правду. Я и действительно ревел ужасно. Причем, это происходило только в школе обычно. Со мной не хотели общаться в то время именно из-за этого. А после случая с разорванной плюшевой собакой я взял себя в руки, перестал ныть вообще, и сразу друзья появились. Мама хоть и жестко со мной обошлась, но это пошло мне только на пользу. Ее советы всегда приводили к лучшему исходу. Зачем я тогда сейчас сопротивляюсь? Я никуда, кроме театрального, пойти не смогу. К тому же, родители так хотят этого. Но я ведь сам не хочу.
В глазах защипало. Моя мама так всегда хотела однажды сходить на фильм, в котором я в главной роли. Часто в детстве я представлял этот момент. Мама сидит в зале, на ее глазах впервые, кажется, за жизнь наворачиваются слезы. И она такая счастливая. Сидит, смотрит, а после этого показа она звонит мне и говорит, как мною гордиться. А как папа и мама были бы счастливы, когда я бы им отстегнул добрую часть своей зарплаты со съемок. И я хочу уйти от этого в направлении неизвестно чего? Чем непонятный исход событий лучше, чем не особо приятный, но в конце концов блестящий путь?
А к черту! Уверен, что мне будет лучше, если я буду поступать на театральное.
– Вот видишь, альтернативы у тебя нет, – говорит папа после продолжительного молчания, – так что нечего и рассуждать. Или в армию пойдешь.
– Ты очень талантливый, будет обидно, если этот талант пропадет, – говорит мама.
– Спасибо. Да, мам, пап, вы правы. Мне действительно нужно поступать на театральное.