I'm Not Okay

День двадцать пятый. Немного воплей и долгожданное озарение.

Привет, утро, я тебя ненавижу.

Просыпаться с утра и понимать, что лучше бы не просыпался больше никогда – уже как смысл жизни. Только вот раньше это было стандартное истерическое «я всех ненавижу», а теперь - «я ненавижу себя». Хотелось отмотать жизнь назад и просто не ляпнуть этого «не говори маме», и всё было бы совсем иначе. Но думать о том, что было бы, если бы я не был таким долбоёбом, уж точно не выход из сложившейся ситуации.

За завтраком, проходившим в какой-то могильной тишине, я хотел всё рассказать маме. Перед зеркалом репетировал полчаса, продумывал, что она может ответить и как она может отреагировать. Но какой-то детский страх мешал даже рот открыть. Мама заметила, что я пялился на неё, не моргая, минуты три с открытым ртом, и (наверняка сначала решив, что у меня какие-то поздние проявления синдрома Дауна) спросила:

- Ты хотел мне что-то сказать?

«Да,» - сказал мой разум, уже приготовившийся к худшему.

- Нет, - ответил мой ебучий артикулярный аппарат. Ещё и улыбнулся. У меня иногда такое ощущение, что мой рот живёт отдельной жизнью.

- Эмм, ты выглядишь странно, - (да ладно, мам, я и не заметил!), - может, тебя всё-таки что-то беспокоит?
Попытка номер два. Я должен сказать «Да», должен всё рассказать, должен помириться с Джи…

- Нет, всё хорошо.

Блять.

Я не могу. Я просто не могу. Я прекрасно понимаю, что мама не сожжёт меня на костре с воплями «да поглотит тебя божье пламя во имя ангелов, архангелов и всей этой прочей религиозной живности, грешник-содомит!». Я просто боюсь чего-то, я сам не понимаю, чего. Боюсь не той реакции, которую я ожидаю услышать, боюсь какой-нибудь адской психотерапии, боюсь всяких лечений, боюсь реакции моего папы. Всё это кажется какой-то глупой и ненужной мишурой, какими-то жалкими попытками подстроить весь мир под одну общую гребёнку, каким-то дурацким способом оправдать себя в первую очередь. Родители, таскающие детей с нетрадиционной ориентацией по всяким лечебницам, делают это не для них, а для себя, чтобы хоть как-то реабилитироваться в глазах окружающих. Ведь это «позор на всю семью». А я, наивный, ещё надеюсь на понимание и нормальное отношение.
А на самом деле боюсь даже заикнуться об этом.

Я грёбаная тряпка.

… Я сидел на подоконнике, болтая ногами и пытаясь заглушить свою самоненависть психоделическим пост-панком в наушниках. В такие моменты я даже завидовал наркоманам, которые решают все свои проблемы полоской белого порошка или горстью таблеток. На улице снова дождь, но эти тучи, этот далёкий гром словно отражают моё состояние. Обычно мне нравилось сидеть в помещении во время дождя. Слушать, как капли бьются о крышу, как шуршит намокающая трава, как шумят деревья, качаясь под порывами ветра. Это успокаивает, наводит на лирический лад. Хочется творить, хочется что-то делать. Раньше, когда я был дома в такие моменты, я играл на гитаре. Садился на пол возле окна и бренчал на старой папиной акустике простенькие мелодии из самоучителя. Мне не нравились эти ноты, но мне нравилось это ощущение, когда струны будто сами бегут под пальцами, ощущение лакированного дерева на колене, ощущение близости с самой сутью музыки. Я не знаю, почему именно гитара. Наверное, это просто было круто раньше: парень, играющий на гитаре. Наверное, я хотел быть похожим на всех этих крутых рокеров, которых я видел по телевизору. Они такие счастливые, когда играют… Я тоже хотел быть счастливым. И думал, что всё дело в гитаре.
Песня кончилась, и только на последнем аккорде я понял, что это были The Cure. Я не удалял песни, которые были в этом плеере раньше, и, видимо, эта как раз из того, старого. Неужели в какие-нибудь там тринадцать или четырнадцать лет я слушал такую музыку? Ну что ж, я могу гордиться собой. Это хотя бы не Backstreet Boys.