Пламя Ворона

Глава 23. «Скорбь»

Окрылённый далеко не впервые ощущал, как от его сердца оторвали сокровенный, жизненно важный кусок, настолько значительный и бесценный, что мир в его отсутствии безвозвратно трескался хрупким стеклом, навеки теряя какую-либо возможность обрести свой прежний привычный облик. Мир изменился, как и сам Рейвен.

Почему он до сих пор не привык к этому? Не привык к необратимому потоку бесчисленных потерь, не приспособился глотать горечь вперемешку с осколками сожалений, равнодушно отводить взгляд и упрямо, неуязвимо шагать дальше, несправедливо забывая о тех, кем когда-либо дорожил, в простых целях сохранения собственного рассудка. Он был слаб, жалок, беззащитен. Спустя годы, стелющиеся необозримой дорогой множества могил, он так и не обзавёлся непробиваемой броней хладнокровия, коей обязан обладать каждый лидер, так и не затвердел, не порос крепкой коркой защитного льда. Выскочка. Лицемер. Трус.

Клеа занимала собой не простой полый статус "правой руки", она была нечто большим, необъяснимо-драгоценным в глазах парня. Неизмеримые часы, проведённые в беседах с ней, щедро подкрепляли его душу, а её стойкость и решительность - вдохновляли. Он и сам себе не желал признаваться в том, что Клеа была бы лучшим лидером, в отличии от него. Она никогда не обнажала своей слабости, была сильнее его, разрушительней и непоколебимей. Клеа была той, кому он доверял свою немощь, единственной, в чьём присутствии мог беспомощно разрыдаться, у кого он искренне мог попросить совета. Он доверял ей свою жизнь, свой народ, свою идею, всего себя целиком. Она часто видела его таким, сломленным и обессиленным, но никогда от него не отворачивалась.

Её попросту не нашли. Рейвен требовал бесчисленных перепроверок всего оставшегося хлама от «Вендетты», но её не было. Клеа исчезла.

Окрылённый не хотел верить, что её больше не существует. Её сильный голос продолжал резонировать в ушах, грубые прикосновения клеймом застыли на коже, а отчасти тяжёлый и острый взгляд, которого многие избегали в страхе, так и держался у горла парня заточенным кинжалом.

Если бы Клеа узнала, что они потерпели полный, поистине грандиозный крах, она бы ужасно рассердилась. Окунулась бы в необузданную ярость, долго и громко высказывая Рейвену волна за волной своё, мягко говоря, негодование, за что, само собой, в будущем никогда бы не попросила прощения. Ругала бы людей, Окрылённого, себя, толпу последователей, стихию, потопившую корабль, в конце концов саму судьбу, проклинала бы собственное бессилие и человеческое превосходство. Да, она точно бы разорвала Рейвена в клочья, жестоко и безжалостно, но ни за что бы не бросила его. Клеа наверняка бы осталась, не пререкая воцарившейся благодаря ней тишины, смотря на падшего лидера без ненависти и презрения. Быть может, приблизилась бы и крепко сжала его плечо, как делала это раннее, молча вывела на всеобщее обозрение и подняла на уши всех оставшихся выживших. Она бы закричала, но не от горя или отчаяния, а от бурлящего в ней гнева по отношению к их общему врагу, принялась бы всеми силами поднимать последователям утерянный
боевой дух, вселять в их сердца веру в дальнейшие победы, провоцировать их вновь кидаться в свирепое сражение. И ей бы, несомненно, удалось: зверолюди зажглись бы желанием биться до конца: либо до героической гибели, либо до триумфальной победы. Благодаря Клее даже Окрылённый поверил бы в себя и в свои силы.