Чудесный доктор

927 23 5
                                    

– Гриш, а Гриш! Гляди-ка, поро­се­нок-то... Сме­ется... Да‑а. А во рту-то у него!.. Смотри, смотри... травка во рту, ей-богу, травка!.. Вот штука-то!
И двое маль­чу­га­нов, сто­я­щих перед огром­ным, из цель­ного стекла, окном гастро­но­ми­че­ского мага­зина, при­ня­лись неудер­жимо хохо­тать, тол­кая друг друга в бок лок­тями, но невольно при­пля­сы­вая от жесто­кой стужи. Они уже более пяти минут тор­чали перед этой вели­ко­леп­ной выстав­кой, воз­буж­дав­шей в оди­на­ко­вой сте­пени их умы и желудки. Здесь, осве­щен­ные ярким све­том вися­щих ламп, воз­вы­ша­лись целые горы крас­ных креп­ких ябло­ков и апель­си­нов; сто­яли пра­виль­ные пира­миды ман­да­ри­нов, нежно золо­тив­шихся сквозь оку­ты­ва­ю­щую их папи­рос­ную бумагу; про­тя­ну­лись на блю­дах, урод­ливо рази­нув рты и выпу­чив глаза, огром­ные коп­че­ные и мари­но­ван­ные рыбы; ниже, окру­жен­ные гир­лян­дами кол­бас, кра­со­ва­лись соч­ные раз­ре­зан­ные око­рока с тол­стым слоем розо­ва­того сала... Бес­чис­лен­ное мно­же­ство бано­чек и коро­бо­чек с соле­ными, варе­ными и коп­че­ными закус­ками довер­шало эту эффект­ную кар­тину, глядя на кото­рую оба маль­чика на минуту забыли о две­на­дца­ти­гра­дус­ном морозе и о важ­ном пору­че­нии, воз­ло­жен­ном на них мате­рью, – пору­че­нии, окон­чив­шемся так неожи­данно и так плачевно.
Стар­ший маль­чик пер­вый ото­рвался от созер­ца­ния оча­ро­ва­тель­ного зрелища.
Он дер­нул брата за рукав и про­из­нес сурово:
– Ну, Володя, идем, идем... Нечего тут...
Одно­вре­менно пода­вив тяже­лый вздох (стар­шему из них было только десять лет, и к тому же оба с утра ничего не ели, кроме пустых щей) и кинув послед­ний влюб­ленно-жад­ный взгляд на гастро­но­ми­че­скую выставку, маль­чу­ганы тороп­ливо побе­жали по улице. Ино­гда сквозь запо­тев­шие окна какого-нибудь дома они видели елку, кото­рая издали каза­лась гро­мад­ной гроз­дью ярких, сия­ю­щих пятен, ино­гда они слы­шали даже звуки весе­лой польки... Но они муже­ственно гнали от себя прочь соблаз­ни­тель­ную мысль: оста­но­виться на несколько секунд и при­льнуть глаз­ком к стеклу.
По мере того как шли маль­чики, все мало­люд­нее и тем­нее ста­но­ви­лись улицы. Пре­крас­ные мага­зины, сия­ю­щие елки, рысаки, мчав­ши­еся под сво­ими синими и крас­ными сет­ками, визг поло­зьев, празд­нич­ное ожив­ле­ние толпы, весе­лый гул окри­ков и раз­го­во­ров, раз­ру­мя­нен­ные моро­зом сме­ю­щи­еся лица наряд­ных дам – все оста­лось позади. Потя­ну­лись пустыри, кри­вые, узкие пере­улки, мрач­ные, неосве­щен­ные косо­горы... Нако­нец они достигли поко­сив­ше­гося вет­хого дома, сто­яв­шего особ­ня­ком; низ его – соб­ственно под­вал – был камен­ный, а верх – дере­вян­ный. Обойдя тес­ным, обле­де­не­лым и гряз­ным дво­ром, слу­жив­шим для всех жиль­цов есте­ствен­ной помой­ной ямой, они спу­сти­лись вниз, в под­вал, про­шли в тем­ноте общим кори­до­ром, отыс­кали ощу­пью свою дверь и отво­рили ее.
Уже более года жили Мер­ца­ловы в этом под­зе­ме­лье. Оба маль­чу­гана давно успели при­вык­нуть и к этим зако­пте­лым, пла­чу­щим от сыро­сти сте­нам, и к мок­рым отреп­кам, сушив­шимся на про­тя­ну­той через ком­нату веревке, и к этому ужас­ному запаху керо­си­но­вого чада, дет­ского гряз­ного белья и крыс – насто­я­щему запаху нищеты. Но сего­дня, после всего, что они видели на улице, после этого празд­нич­ного лико­ва­ния, кото­рое они чув­ство­вали повсюду, их малень­кие дет­ские сердца сжа­лись от острого, недет­ского стра­да­ния. В углу, на гряз­ной широ­кой постели, лежала девочка лет семи; ее лицо горело, дыха­ние было коротко и затруд­ни­тельно, широко рас­кры­тые бле­стя­щие глаза смот­рели при­стально и бес­цельно. Рядом с посте­лью, в люльке, при­ве­шен­ной к потолку, кри­чал, мор­щась, над­ры­ва­ясь и захле­бы­ва­ясь, груд­ной ребе­нок. Высо­кая, худая жен­щина, с измож­ден­ным, уста­лым, точно почер­нев­шим от горя лицом, сто­яла на коле­нях около боль­ной девочки, поправ­ляя ей подушку и в то же время не забы­вая под­тал­ки­вать лок­тем кача­ю­щу­юся колы­бель. Когда маль­чики вошли и сле­дом за ними стре­ми­тельно ворва­лись в под­вал белые клубы мороз­ного воз­духа, жен­щина обер­нула назад свое встре­во­жен­ное лицо.
– Ну? Что же? – спро­сила она отры­ви­сто и нетерпеливо.
Маль­чики мол­чали. Только Гриша шумно вытер нос рука­вом сво­его пальто, пере­де­лан­ного из ста­рого ват­ного халата.
– Отнесли вы письмо?.. Гриша, я тебя спра­ши­ваю, отдал ты письмо?
– Отдал, – сип­лым от мороза голо­сом отве­тил Гриша,
– Ну, и что же? Что ты ему сказал?
– Да все, как ты учила. Вот, говорю, от Мер­ца­лова письмо, от вашего быв­шего управ­ля­ю­щего. А он нас обру­гал: "Уби­рай­тесь вы, гово­рит, отсюда... Сво­лочи вы..."
– Да кто же это? Кто же с вами раз­го­ва­ри­вал?.. Говори тол­ком, Гриша!
– Швей­цар раз­го­ва­ри­вал... Кто же еще? Я ему говорю: "Возь­мите, дяденька, письмо, пере­дайте, а я здесь внизу ответа подо­жду". А он гово­рит: "Как же, гово­рит, держи кар­ман... Есть тоже у барина время ваши письма читать..."
– Ну, а ты?
– Я ему все, как ты учила, ска­зал: "Есть, мол, нечего... Машутка больна... Поми­рает..." Говорю: "Как папа место най­дет, так отбла­го­да­рит вас, Саве­лий Пет­ро­вич, ей-богу, отбла­го­да­рит". Ну, а в это время зво­нок как зазво­нит, как зазво­нит, а он нам и гово­рит: "Уби­рай­тесь ско­рее отсюда к черту! Чтобы духу вашего здесь не было!.." А Володьку даже по затылку ударил.
– А меня он по затылку, – ска­зал Володя, сле­див­ший со вни­ма­нием за рас­ска­зом брата, и поче­сал затылок.
Стар­ший маль­чик вдруг при­нялся оза­бо­ченно рыться в глу­бо­ких кар­ма­нах сво­его халата. Выта­щив нако­нец оттуда измя­тый кон­верт, он поло­жил его на стол и сказал:
– Вот оно, письмо-то...
Больше мать не рас­спра­ши­вала. Дол­гое время в душ­ной, про­мозг­лой ком­нате слы­шался только неисто­вый крик мла­денца да корот­кое, частое дыха­ние Машутки, больше похо­жее на бес­пре­рыв­ные одно­об­раз­ные стоны. Вдруг мать ска­зала, обер­нув­шись назад:
– Там борщ есть, от обеда остался... Может, поели бы? Только холод­ный, – разо­греть-то нечем...
В это время в кори­доре послы­ша­лись чьи-то неуве­рен­ные шаги и шур­ша­ние руки, отыс­ки­ва­ю­щей в тем­ноте дверь. Мать и оба маль­чика – все трое даже поблед­нев от напря­жен­ного ожи­да­ния – обер­ну­лись в эту сторону.
Вошел Мер­ца­лов. Он был в лет­нем пальто, лет­ней вой­лоч­ной шляпе и без калош. Его руки взбухли и поси­нели от мороза, глаза про­ва­ли­лись, щеки облипли вокруг десен, точно у мерт­веца. Он не ска­зал жене ни одного слова, она ему не задала ни одного вопроса. Они поняли друг друга по тому отча­я­нию, кото­рое про­чли друг у друга в глазах.
В этот ужас­ный, роко­вой год несча­стье за несча­стьем настой­чиво и без­жа­лостно сыпа­лись на Мер­ца­лова и его семью. Сна­чала он сам забо­лел брюш­ным тифом, и на его лече­ние ушли все их скуд­ные сбе­ре­же­ния. Потом, когда он попра­вился, он узнал, что его место, скром­ное место управ­ля­ю­щего домом на два­дцать пять руб­лей в месяц, занято уже дру­гим... Нача­лась отча­ян­ная, судо­рож­ная погоня за слу­чай­ной рабо­той, за пере­пиской, за ничтож­ным местом, залог и пере­за­лог вещей, про­дажа вся­кого хозяй­ствен­ного тря­пья. А тут еще пошли болеть дети. Три месяца тому назад умерла одна девочка, теперь дру­гая лежит в жару и без созна­ния. Ели­за­вете Ива­новне при­хо­ди­лось одно­вре­менно уха­жи­вать за боль­ной девоч­кой, кор­мить гру­дью малень­кого и ходить почти на дру­гой конец города в дом, где она поденно сти­рала белье.
Весь сего­дняш­ний день был занят тем, чтобы посред­ством нече­ло­ве­че­ских уси­лий выжать откуда-нибудь хоть несколько копеек на лекар­ство Машутке. С этой целью Мер­ца­лов обе­гал чуть ли не пол­го­рода, клянча и уни­жа­ясь повсюду; Ели­за­вета Ива­новна ходила к своей барыне, дети были посланы с пись­мом к тому барину, домом кото­рого управ­лял раньше Мер­ца­лов... Но все отго­ва­ри­ва­лись или празд­нич­ными хло­по­тами, или неиме­нием денег... Иные, как, напри­мер, швей­цар быв­шего патрона, про­сто-напро­сто гнали про­си­те­лей с крыльца.
Минут десять никто не мог про­из­не­сти ни слова. Вдруг Мер­ца­лов быстро под­нялся с сун­дука, на кото­ром он до сих пор сидел, и реши­тель­ным дви­же­нием надви­нул глубже на лоб свою истре­пан­ную шляпу.
– Куда ты? – тре­вожно спро­сила Ели­за­вета Ивановна.
Мер­ца­лов, взяв­шийся уже за ручку двери, обернулся.
– Все равно, сиде­нием ничего не помо­жешь, – хрипло отве­тил он. – Пойду еще... Хоть мило­стыню попро­бую просить.
Выйдя на улицу, он пошел бес­цельно впе­ред. Он ничего не искал, ни на что не наде­ялся. Он давно уже пере­жил то жгу­чее время бед­но­сти, когда меч­та­ешь найти на улице бумаж­ник с день­гами или полу­чить вне­запно наслед­ство от неиз­вест­ного тро­ю­род­ного дядюшки. Теперь им овла­дело неудер­жи­мое жела­ние бежать куда попало, бежать без оглядки, чтобы только не видеть мол­ча­ли­вого отча­я­ния голод­ной семьи.
Про­сить мило­стыни? Он уже попро­бо­вал это сред­ство сего­дня два раза. Но в пер­вый раз какой-то гос­по­дин в ено­то­вой шубе про­чел ему настав­ле­ние, что надо рабо­тать, а не клян­чить, а во вто­рой – его обе­щали отпра­вить в полицию.
Неза­метно для себя Мер­ца­лов очу­тился в цен­тре города, у ограды густого обще­ствен­ного сада. Так как ему при­шлось все время идти в гору, то он запы­хался и почув­ство­вал уста­лость. Маши­нально он свер­нул в калитку и, пройдя длин­ную аллею лип, зане­сен­ных сне­гом, опу­стился на низ­кую садо­вую скамейку.
Тут было тихо и тор­же­ственно. Дере­вья, оку­тан­ные в свои белые ризы, дре­мали в непо­движ­ном вели­чии. Ино­гда с верх­ней ветки сры­вался кусо­чек снега, и слышно было, как он шур­шал, падая и цеп­ля­ясь за дру­гие ветви.
Глу­бо­кая тишина и вели­кое спо­кой­ствие, сто­ро­жив­шие сад, вдруг про­бу­дили в истер­зан­ной душе Мер­ца­лова нестер­пи­мую жажду такого же спо­кой­ствия, такой же тишины.
"Вот лечь бы и заснуть, – думал он, – и забыть о жене, о голод­ных детях, о боль­ной Машутке". Про­су­нув руку под жилет, Мер­ца­лов нащу­пал довольно тол­стую веревку, слу­жив­шую ему поя­сом. Мысль о само­убий­стве совер­шенно ясно встала в его голове. Но он не ужас­нулся этой мысли, ни на мгно­ве­ние не содрог­нулся перед мра­ком неизвестного.
"Чем поги­бать мед­ленно, так не лучше ли избрать более крат­кий путь?" Он уже хотел встать, чтобы испол­нить свое страш­ное наме­ре­ние, но в это время в конце аллеи послы­шался скрип шагов, отчет­ливо раз­дав­шийся в мороз­ном воз­духе. Мер­ца­лов с озлоб­ле­нием обер­нулся в эту сто­рону. Кто-то шел по аллее. Сна­чала был виден ого­нек то вспы­хи­ва­ю­щей, то поту­ха­ю­щей сигары.
Потом Мер­ца­лов мало-помалу мог раз­гля­деть ста­рика неболь­шого роста, в теп­лой шапке, мехо­вом пальто и высо­ких кало­шах. Порав­няв­шись со ска­мей­кой, незна­ко­мец вдруг круто повер­нул в сто­рону Мер­ца­лова и, слегка дотра­ги­ва­ясь до шапки, спросил:
– Вы поз­во­лите здесь присесть?
Мер­ца­лов умыш­ленно резко отвер­нулся от незна­комца и подви­нулся к краю ска­мейки. Минут пять про­шло в обо­юд­ном мол­ча­нии, в про­дол­же­ние кото­рого незна­ко­мец курил сигару и (Мер­ца­лов это чув­ство­вал) искоса наблю­дал за своим соседом.
– Ночка-то какая слав­ная, – заго­во­рил вдруг незна­ко­мец. – Морозно... тихо. Что за пре­лесть – рус­ская зима!
Голос у него был мяг­кий, лас­ко­вый, стар­че­ский. Мер­ца­лов мол­чал, не оборачиваясь.
– А я вот ребя­тиш­кам зна­ко­мым пода­рочки купил, – про­дол­жал незна­ко­мец (в руках у него было несколько сверт­ков). – Да вот по дороге не утер­пел, сде­лал круг, чтобы садом пройти: очень уж здесь хорошо.
Мер­ца­лов вообще был крот­ким и застен­чи­вым чело­ве­ком, но при послед­них сло­вах незна­комца его охва­тил вдруг при­лив отча­ян­ной злобы. Он рез­ким дви­же­нием повер­нулся в сто­рону ста­рика и закри­чал, нелепо раз­ма­хи­вая руками и задыхаясь:
– Пода­рочки!.. Пода­рочки!.. Зна­ко­мым ребя­тиш­кам пода­рочки!.. А я... а у меня, мило­сти­вый госу­дарь, в насто­я­щую минуту мои ребя­тишки с голоду дома поды­хают... Пода­рочки!.. А у жены молоко про­пало, и груд­ной ребе­нок целый день не ел... Подарочки!..
Мер­ца­лов ожи­дал, что после этих бес­по­ря­доч­ных, озлоб­лен­ных кри­ков ста­рик под­ни­мется и уйдет, но он ошибся. Ста­рик при­бли­зил к нему свое умное, серьез­ное лицо с седыми баками и ска­зал дру­же­любно, но серьез­ным тоном:
– Подо­ждите... не вол­нуй­тесь! Рас­ска­жите мне все по порядку и как можно короче. Может быть, вме­сте мы при­ду­маем что-нибудь для вас.
В необык­но­вен­ном лице незна­комца было что-то до того спо­кой­ное и вну­ша­ю­щее дове­рие, что Мер­ца­лов тот­час же без малей­шей утайки, но страшно вол­ну­ясь и спеша, пере­дал свою исто­рию. Он рас­ска­зал о своей болезни, о потере места, о смерти ребенка, обо всех своих несча­стиях, вплоть до нынеш­него дня. Незна­ко­мец слу­шал, не пере­би­вая его ни сло­вом, и только все пыт­ли­вее и при­сталь­нее загля­ды­вал в его глаза, точно желая про­ник­нуть в самую глубь этой набо­лев­шей, воз­му­щен­ной души. Вдруг он быст­рым, совсем юно­ше­ским дви­же­нием вско­чил с сво­его места и схва­тил Мер­ца­лова за руку.
Мер­ца­лов невольно тоже встал.
– Едемте! – ска­зал незна­ко­мец, увле­кая за руку Мер­ца­лова. – Едемте ско­рее!.. Сча­стье ваше, что вы встре­ти­лись с вра­чом. Я, конечно, ни за что не могу ручаться, но... поедемте!
Минут через десять Мер­ца­лов и док­тор уже вхо­дили в под­вал. Ели­за­вета Ива­новна лежала на постели рядом со своей боль­ной доче­рью, зарыв­шись лицом в гряз­ные, замас­лив­ши­еся подушки. Маль­чишки хле­бали борщ, сидя на тех же местах. Испу­ган­ные дол­гим отсут­ствием отца и непо­движ­но­стью матери, они пла­кали, раз­ма­зы­вая слезы по лицу гряз­ными кула­ками и обильно про­ли­вая их в закоп­чен­ный чугу­нок. Войдя в ком­нату, док­тор ски­нул с себя пальто и, остав­шись в ста­ро­мод­ном, довольно поно­шен­ном сюр­туке, подо­шел к Ели­за­вете Ива­новне. Она даже не под­няла головы при его приближении.
– Ну, полно, полно, голу­бушка, – заго­во­рил док­тор, лас­ково погла­див жен­щину по спине. – Вста­вайте-ка! Пока­жите мне вашу больную.
И точно так же, как недавно в саду, что-то лас­ко­вое и убе­ди­тель­ное, зву­чав­шее в его голосе, заста­вило Ели­за­вету Ива­новну мигом под­няться с постели и бес­пре­ко­словно испол­нить все, что гово­рил док­тор. Через две минуты Гришка уже рас­тап­ли­вал печку дро­вами, за кото­рыми чудес­ный док­тор послал к сосе­дям, Володя раз­ду­вал изо всех сил само­вар, Ели­за­вета Ива­новна обво­ра­чи­вала Машутку согре­ва­ю­щим ком­прес­сом... Немного погодя явился и Мер­ца­лов. На три рубля, полу­чен­ные от док­тора, он успел купить за это время чаю, сахару, булок и достать в бли­жай­шем трак­тире горя­чей пищи.
Док­тор сидел за сто­лом и что-то писал на клочке бумажки, кото­рый он вырвал из запис­ной книжки. Окон­чив это заня­тие и изоб­ра­зив внизу какой-то свое­об­раз­ный крю­чок вме­сто под­писи, он встал, при­крыл напи­сан­ное чай­ным блю­деч­ком и сказал:
– Вот с этой бумаж­кой вы пой­дете в аптеку... давайте через два часа по чай­ной ложке. Это вызо­вет у малютки отхар­ки­ва­ние... Про­дол­жайте согре­ва­ю­щий ком­пресс... Кроме того, хотя бы вашей дочери и сде­ла­лось лучше, во вся­ком слу­чае при­гла­сите зав­тра док­тора Афро­си­мова. Это дель­ный врач и хоро­ший чело­век. Я его сей­час же пре­ду­прежу. Затем про­щайте, гос­пода! Дай Бог, чтобы насту­па­ю­щий год немного снис­хо­ди­тель­нее отнесся к вам, чем этот, а глав­ное – не падайте нико­гда духом.
Пожав руки Мер­ца­лову и Ели­за­вете Ива­новне, все еще не опра­вив­шимся от изум­ле­ния, и потре­пав мимо­хо­дом по щеке рази­нув­шего рот Володю, док­тор быстро всу­нул свои ноги в глу­бо­кие калоши и надел пальто. Мер­ца­лов опом­нился только тогда, когда док­тор уже был в кори­доре, и кинулся вслед за ним.
Так как в тем­ноте нельзя было ничего разо­брать, то Мер­ца­лов закри­чал наугад:
– Док­тор! Док­тор, постойте!.. Ска­жите мне ваше имя, док­тор! Пусть хоть мои дети будут за вас молиться!
И он водил в воз­духе руками, чтобы пой­мать неви­ди­мого док­тора. Но в это время в дру­гом конце кори­дора спо­кой­ный стар­че­ский голос произнес:
– Э! Вот еще пустяки выду­мали!.. Воз­вра­щай­тесь-ка домой скорей!
Когда он воз­вра­тился, его ожи­дал сюр­приз: под чай­ным блюд­цем вме­сте с рецеп­том чудес­ного док­тора лежало несколько круп­ных кре­дит­ных билетов...
В тот же вечер Мер­ца­лов узнал и фами­лию сво­его неожи­дан­ного бла­го­де­теля. На аптеч­ном ярлыке, при­креп­лен­ном к пузырьку с лекар­ством, чет­кою рукою апте­каря было напи­сано: "По рецепту про­фес­сора Пирогова".
Я слы­шал этот рас­сказ, и неод­но­кратно, из уст самого Гри­го­рия Еме­лья­но­вича Мер­ца­лова – того самого Гришки, кото­рый в опи­сан­ный мною сочель­ник про­ли­вал слезы в зако­пте­лый чугу­нок с пустым бор­щом. Теперь он зани­мает довольно круп­ный, ответ­ствен­ный пост в одном из бан­ков, слывя образ­цом чест­но­сти и отзыв­чи­во­сти на нужды бед­но­сти. И каж­дый раз, закан­чи­вая свое повест­во­ва­ние о чудес­ном док­торе, он при­бав­ляет голо­сом, дро­жа­щим от скры­ва­е­мых слез:
– С этих пор точно бла­го­де­тель­ный ангел сни­зо­шел в нашу семью. Все пере­ме­ни­лось. В начале января отец отыс­кал место, Машутка встала на ноги, меня с бра­том уда­лось при­стро­ить в гим­на­зию на казен­ный счет. Про­сто чудо совер­шил этот свя­той чело­век. А мы нашего чудес­ного док­тора только раз видели с тех пор – это когда его пере­во­зили мерт­вого в его соб­ствен­ное име­ние Вишню. Да и то не его видели, потому что то вели­кое, мощ­ное и свя­тое, что жило и горело в чудес­ном док­торе при его жизни, угасло невозвратимо.

🎉 Вы закончили чтение Чудесный доктор 🎉
Чудесный доктор Место, где живут истории. Откройте их для себя