Ночь в Лиссабоне

17

В те дни я иногда торговал кухонными принадлежностями – жестяными терками, ножами, картофелечистками и прочей мелочью, для которой не требуется чемодана, вызывающего подозрения. Дважды я возвращался в нашу комнату раньше обычного и не заставал Элен. Я ждал ее, и каждый раз меня охватывала тревога. Привратница говорила, что за ней никто не заходит и что она сама исчезает на несколько часов. Это стало происходить все чаще.Возвращалась она поздно вечером. С замкнутым лицом и стараясь не смотреть на меня. Я не знал, что мне делать. Молчать? Но это было бы еще хуже.– Где ты была, Элен? – спрашивал я.– Гуляла.– При такой погоде?– Да, при такой погоде. Не контролируй меня, пожалуйста.– Я не контролирую тебя, – отвечал я, – я только боюсь, чтобы тебя не арестовала полиция.У нее вырвался злой смех:– Полиция меня больше не арестует.– Хотел бы в это верить.Она бросила на меня изучающий взгляд:– Если ты будешь спрашивать дальше, я сейчас же уйду опять. Разве ты не понимаешь, что я не хочу, чтобы ты за мной все время следил? Дома на улице не интересуются мной. Они не испытывают ко мне никакого интереса. И люди, которые проходят мимо, равнодушны ко мне. Они меня ни о чем не спрашивают и не подсматривают за мной!Я понимал, что она имела в виду! Там никто не знал о ее болезни. Там она не была пациенткой, она была женщиной. И она хотела оставаться женщиной. Она хотела жить. А быть пациенткой означало для нее медленную смерть.Ночью она плакала во сне, а днем все забывала. Это были сумерки, которых она не могла вынести. Словно отравленная паутина лежала на ее сердце, стиснутом страхом. Я видел, что ей все больше и больше требовалось обезболивающее. Я поговорил с Левизоном, который в прошлом был врачам, а теперь промышлял гороскопами. Он сказал, что уже поздно, слишком поздно и ничем другим помочь уже нельзя. Это было то же самое, что говорил Дюбуа.Отныне она все чаще приходила домой поздно. Она боялась, что я буду ее расспрашивать. Я не стал этого делать. Однажды, когда я был дома один, принесли букет роз для нее. Я ушел, а когда вернулся, букета уже не было.Она начала пить. Нашлись доброжелатели, которые сочли необходимым сообщить мне, что они видели ее в барах. Она там бывала не одна.Я все ходил в американское консульство. Это была соломинка, за которую я хватался, как утопающий. В конце концов мне разрешили ждать в вестибюле. Не больше. Дни проходили, не принося ничего нового.Потом меня все-таки сцапали. Как-то раз, в двадцати метрах от консульства, полиция вдруг перекрыла улицу. Я попытался добежать до консульства, но при этом сразу же привлек внимание. Кто достигал консульства, был спасен. Я видел, как Лахман скрылся в дверях, бросился следом и почти прорвался, но споткнулся о выставленную ногу жандарма.– Задержать парня во что бы то ни стало, – сказал, усмехаясь, человек в штатском. – Он что-то очень торопится.Началась проверка документов. Шестерых задержали. Полицейские сняли оцепление и ушли. Нас вдруг окружили агенты в штатском. Они оттеснили нас, погрузили в крытый грузовик и отвезли в дом на окраине, который одиноко стоял в глубине сада. Все это было похоже на идиотский кинофильм, – сказал Шварц. – Но разве все девять последних лет не были одним пошлым кровавым фильмом?– Это было гестапо? – спросил я.Шварц кивнул.– Теперь мне кажется просто чудом, что они не схватили меня раньше. Я знал, что Георг не перестанет нас разыскивать. Улыбающийся молодой человек объявил мне об этом, забирая мои бумаги. К несчастью, со мной был и паспорт Элен, я взял его, идя в консульство.– Вот и пожаловала, наконец, к нам одна из наших рыбок, – сказал молодой человек. – Скоро приплывет и вторая.Он улыбнулся и ударил меня в лицо рукой, унизанной кольцами.– Как вы думаете, Шварц?Я вытер кровь, которая выступила на губах от удара колец. В комнате было еще двое в штатском.– Или, может быть, вы сообщите нам адрес сами? – спросил красавчик, улыбаясь.– Я его не знаю, – отвечал я. – Я сам ищу мою жену. Неделю назад мы поссорились, и она убежала.– Поссорились? Как нехорошо! – красавчик снова ударил меня по лицу. – Вот вам в наказание!– Сделать ему встряску, шеф? – спросил один из псов, стоявших позади.Девическое лицо красавчика расплылось в улыбке.– Объясните ему сначала, Меллер, что такое встряска.Меллер объяснил мне, что мне перетянут член проволокой, а потом вздернут.– Знакомы вы с этим? Ведь вы уже раз побывали в лагере? – спросил красавчик.Я еще не был знаком.– Мое изобретение, – сказал он. – Впрочем, для начала мы можем сделать и проще. Вашу драгоценность мы стянем проволокой так, что в нее не просочится больше ни капли крови. Представляете, как вы будете орать через час? А для того, чтобы вас успокоить, мы набьем вам ротик опилками. Не правда ли, мило?У него были стеклянные, светло-голубые глаза.– У нас много чудесных изобретений, – продолжал он. – Знаете ли вы, например, что можно сделать, используя огонь?Оба пса захохотали.– Используя тонкую раскаленную проволоку, – сказал красавчик, улыбаясь.– Медленно вводя ее в ухо или протягивая через нос, можно добиться многого, черный Шварц![21] Самое чудесное при этом состоит в том, что вы теперь находитесь в нашем полном распоряжении для проведения любых экспериментов.Он с силой наступил мне на ноги. Он стоял совсем близко, и я чувствовал запах духов, исходивший от него. Я не пошевелился; Я знал, что оказывать сопротивление бесполезно. Еще хуже было изображать из себя героя. Наибольшее удовольствие моим мучителям доставила бы возможность сломить меня. Поэтому при следующем ударе тростью я со стоном упал. Это было встречено хохотом.– Ну-ка, взбодрите его, Меллер, – сказал красавчик нежным голосом.Меллер вынул изо рта сигарету, наклонился надо мной и прижал ее к веку. Боль была такая, словно мне сунули огня в глаз. Все трое засмеялись.– Встань-ка, парнишечка, – сказал тот, что меня допрашивал.Я поднялся, шатаясь. Не успел я выпрямиться, как на меня обрушился новый удар.– Это пока все только легкие упражнения, чтобы разогреться, – сказал он. – Ведь у нас в распоряжении вся жизнь. Вся ваша жизнь, Шварц. Если вы еще будете симулировать, у нас есть для вас чудесный сюрприз. Вы сразу взлетите в воздух со всех четырех.– Я не симулирую, – сказал я. – У меня тяжелая сердечная болезнь. Может случиться так, что в следующий раз я не встану, что бы вы ни делали.Он повернулся к своим псам:– У нашего деточки болит сердце. Кто бы мог подумать?Он снова ударил меня, но я почувствовал, что мои слова произвели впечатление. Он не мог передать меня Георгу мертвым.– Ну как, не вспомнили еще адрес? – спросил он. – Проще вам сказать это теперь, чем после, когда у вас не останется зубов.– Я не знаю адреса. Я бы сам тоже хотел знать его.– Парнишечка, оказывается, хочет быть героем. Просто замечательно. Жаль только, что никто, кроме нас, не видит этого.Он бил меня ногами, пока не устал. Я лежал на полу, стараясь защитить лицо и промежность.– Так, – сказал он наконец. – Теперь мы запрем нашего парнишку в подвал. Потом отправимся поужинать и тогда уж займемся им по-настоящему. Устроим чудесное ночное заседание.Все это я знал. Вместе с Шиллером и Гете, которых они присвоили, это было частью культуры поклонников кулака. Я уже прошел через это в лагере в Германии. Однако теперь со мной была ампула с ядом. Меня обыскали небрежно и не нашли ее. Кроме того, внизу, в брюках, было зашито обнаженное бритвенное лезвие, закрепленное в куске пробки. Его они тоже не нашли.Я лежал в темноте. Странно, но в таких ситуациях отчаяние питается не сознанием того, что тебя ожидает, но мыслью о том, как глупо ты попался.Лахман видел, что меня схватили. Он, правда, не знал, что это было гестапо, так как со стороны казалось, что тут орудовала французская полиция. Однако, если самое позднее через день я не вернусь, Элен попытается разыскать меня через полицию и, наверное, узнает, в чьих руках я нахожусь. Тогда она явится сюда. Весь вопрос в том, захочет ли красавчик ждать до тех пор. Мне казалось, что он немедленно должен поставить в известность Георга. Если Георг в Марселе, то он еще вечером успеет Допросить меня.Он и был в Марселе. Элен видела именно его. Он вскоре приехал и начал меня допрашивать. Мне не хочется говорить об этом. Когда я падал в обморок, меня обливали водой. Потом меня снова отволокли в подвал. Только яд, который был у меня, дал мне силы выстоять. К счастью, у Георга не было терпения заниматься изощренными пытками, которые обещал мне красавчик. Но в своем роде он тоже был не плох.– Ночью он пришел еще раз, – сказал Шварц. – Он сел передо мной на табуретку, широко расставив ноги, – олицетворение абсолютной силы, с которой, как нам казалось, мы давно покончили в девятнадцатом веке и которая, несмотря на это, стала вдруг символом двадцатого. Впрочем, может быть, это случилось именно благодаря нашему заблуждению. В тот день мне пришлось лицезреть два проявления зла: красавчика и Георга, зло – абсолют и зло – жестокость. Худшим из двух был, конечно, красавчик, если тут вообще возможны какие-то сравнения. Он мучил с наслаждением, другой же просто для того, чтобы добиться своего.Между тем я выработал один план. Мне нужно было каким-либо образом выбраться из этого дома. Поэтому, когда Георг уселся передо мной, я сделал вид, что полностью сломлен. Я готов сказать, заявил я, если он меня пощадит. На лице у него застыла сытая, презрительная гримаса человека, который никогда не был в подобном положении и потому был уверен, что в случае чего выстоял бы, как герой. Но это не так. Такие типы выстоять не могут.– Я знаю, – сказал я. – Я слышал, как один офицер-гестаповец орал во все горло. Он прибил себе палец, когда избивал стальной цепью человека. А тот, которого он бил, молчал.– В ответ Георг пнул меня, – сказал Шварц.– Ты, кажется, собираешься еще ставить какие-то условия? – спросил он.– Я не ставлю никаких условий, – сказал я. Но если вы отвезете Элен в Германию, она снова убежит или лишит себя жизни.– Чепуха! – фыркнул Георг.– Элен не очень дорожит жизнью, – сказал я. – Она знает, что больна раком и что болезнь неизлечима.Он пристально взглянул на меня.– Ты лжешь, падаль! У нее какая-то женская болезнь, а вовсе не рак!– У нее рак. Это выяснилось, когда ее первый раз оперировали в Цюрихе. Уже тогда было слишком поздно. И ей об этом сказали.– Кто?– Человек, который ее оперировал. Она хотела знать.– Свинья! – прорычал Георг. – Но я поймаю этого подлеца! Через год мы сделаем Швейцарию немецкой. Вот негодяй!– Я хотел, чтобы Элен вернулась, – продолжал я. – Она отказалась. Но я думаю, что она сделала бы это, если бы я ей сказал, что мы должны разойтись.– Смешно.– Я мог бы это сделать так, что она возненавидела бы меня на всю жизнь,– сказал я.Я увидел, что мысль Георга усиленно работала. Я оперся на руки и наблюдал за ним. У меня даже заныл лоб, так сильно желал я навязать ему свою волю.– Каким образом? – спросил он наконец.– Она боится, что о ее болезни узнают и она станет возбуждать отвращение. Если только я скажу ей об этом, я для нее перестану существовать.Георг размышлял. Мне казалось, я следовал за каждым шагом его мысли. Он понимал, что это предложение было для него самым выгодным. Даже если бы ему удалось выпытать у меня адрес Элен, она возненавидела бы его еще больше. В то же время, если бы я повел себя с ней как подлец, ее ненависть обратилась бы против меня, а он выступил бы в качестве спасителя со словами:– Разве я не говорил тебе?– Где она живет? – спросил он.Я назвал ложный адрес.– В доме полдюжины выходов через подвалы на соседние улицы. Если явится полиция, она сможет легко ускользнуть. Она не убежит, если приеду один я.– Или я, – заявил Георг.– Она подумает, что вы меня убили. У нее есть яд.– Болтовня!Я помолчал.– А что ты хочешь за это? – спросил Георг.– Чтобы вы меня отпустили.По губам его скользнула усмешка. Словно зверь оскалил зубы. Я тотчас же понял, что он меня никогда не отпустит.– Хорошо, – сказал он затем. – Ты поедешь со мной. – Чтоб не выкинуть какого-нибудь трюка. Ты все скажешь ей при мне.Я кивнул.– Ну, давай! – он встал. – Умойся там под краном.– Я беру его с собой, – сказал он одному из псов, который слонялся с винтовкой по комнате.Тот отдал честь и распахнул дверь.– Сюда, рядом со мной, – указал мне Георг на место в машине. – Ты знаешь дорогу?– Отсюда нет. Из Каннебьера.Мы ехали сквозь холодную, ветреную ночь. Я надеялся – в то время, как машина замедлит ход или остановится, – вывалиться где-нибудь на дорогу. Однако Георг запер дверцу с моей стороны. Кричать же было бесполезно; никто бы не пришел на помощь человеку, если бы он вздумал кричать из немецкой автомашины. К тому же, прежде чем я успел бы второй раз подать голос из лимузина с поднятыми стеклами, Георг несколькими ударами лишил бы меня сознания.– Надеюсь, парень, что ты сказал правду, – прорычал он. – Иначе тебе придется отведать горячего.Я сидел, понурившись, на своем месте и почти упал вперед, когда машина вдруг неожиданно затормозила у освещенного перекрестка.– Не симулируй обморока, трус! – рявкнул Георг.– Мне плохо, – сказал я и медленно выпрямился.– Тряпка!Я разорвал нитки на обшлаге брюк. Во время второго тормоза я нащупал лезвие. В третий раз, ударившись головой о ветровое стекло, я наконец сжал его в руке. В темноте машины все это прошло незаметно.Шварц взглянул на меня. На лбу его блестели капельки пота.– Он никогда бы не отпустил меня, – сказал он. – Вы согласны с этим?– Конечно, не отпустил бы.– На одном из поворотов я резко крикнул, что было мочи:– Внимание! Слева!Неожиданный крик подействовал прежде, чем Георг успел что-нибудь сообразить. Его голова машинально метнулась влево, он нажал на тормоз и крепче вцепился в рулевое колесо. Я бросился на него. Лезвие в пробке было невелико, но я мгновенно полоснул им по шее и дальше, наискось, по горлу. Он бросил руль, потянулся руками к горлу, но вдруг обмяк и повалился влево. Он задел ручку, дверца распахнулась. Машину занесло в сторону, она въехала в кусты и остановилась. Георг вывалился из машины. Из горда у него хлестала кровь, он хрипел.Я перешагнул через него, прислушался. Меня обняла звенящая тишина, в которой шум мотора, казалось мне, отдавался громом. Я выключил мотор, и тишина сменилась шорохом ветра. Наконец, я понял, что то шумела у меня кровь в ушах.Я осмотрел Георга, потом начал искать лезвие бритвы с куском пробки. Оно слабо поблескивало на подножке машины. Я схватил его и стал ждать. Может быть, он еще жив и сейчас бросится на меня. Но он только дернулся раз, другой и затих. Я отбросил лезвие, но тут же подобрал его и зарыл в землю.Я выключил фары и прислушался. Все было тихо. До этого я ничего не решил заранее и теперь должен был действовать быстро. Чем позже меня обнаружат, тем лучше.Я снял с Георга одежду и связал ее в узел. Тело я оттащил в кусты. Пройдет порядочно времени, прежде чем его найдут, а потом потребуется еще время для того, чтобы установить, кто он такой. Может быть, на мое счастье, его просто спишут как неизвестного. Я попробовал мотор автомашины. Все было в порядке. Я дал задний ход и выехал на дорогу.В машине я нашел карманный фонарь. На сиденье и дверце была кровь, но кожа отчищалась легко. Я остановился у канавы и рубашкой Георга вымыл сиденье, дверцу и подножку. Я светил фонарем и тер до тех пор, пока не стало совершенно чисто. Потом я вымылся сам и сел в машину. Сидеть за рулем там, где сидел Георг, было тяжело, и меня все время пробирала дрожь отвращения. Мне все время казалось, что он вот-вот из темноты набросится на меня сзади.Я погнал машину вперед.Я поставил машину недалеко от дома в боковом переулке. Шел дождь. Я перешел через мостовую и глубоко вздохнул. Постепенно давала знать о себе боль во всем теле. Я остановился перед витриной одного магазина, в котором была разложена рыба, и взглянул в зеркало сбоку. В его неосвещенной темно-серебристой плоскости трудно было рассмотреть что-либо, я разобрал только, что лицо у меня было в кровоподтеках и ссадинах.Я глубоко вдыхал влажный воздух. Мне казалось невероятным, что я еще под вечер был здесь: с тех пор позади легла пропасть.Мне удалось незаметно проскользнуть мимо привратницы. Она уже спала и только что-то пробормотала вслед. Ничего особенного в том, что я вернулся поздно, для нее не было. Я быстро пошел вверх по лестнице.Элен не было. Я оглядел кровать и шкаф. Канарейка, разбуженная светом, принялась петь. За окном появилась кошка с горящими глазами – словно неприкаянная душа.Я подождал, затем проскользнул по коридору к Лахману и тихо постучал.Он тотчас же проснулся. У беглецов сон чуток.– Это вы, – сказал он, взглянув на меня, и замолчал.– Вы сказали что-нибудь моей жене? – спросил я.Он покачал головой:– Ее тут не было. И раньше часа она не возвращается.– Слава тебе, господи!Он посмотрел на меня, как на сумасшедшего.– Слава тебе, господи! – повторил я. – Значит, они ее, наверно, не поймали. Она просто гуляет, как обычно.– Просто гуляет, – повторил Лахман.– Что с вами случилось? – спросил он.– Меня допрашивали. Я бежал.– Полиция?– Гестапо. Все позади. Спите.– Гестапо знает, где вы?– Если бы они знали, меня бы здесь не было. А утром уже не будет.– Минуточку! – Лахман вытащил образок и маленький веночек. – Вот, возьмите с собой. Чудо. Иногда помогает. Гиршу удалось с этим перебраться через границу. Люди в Пиренеях очень набожны, а это вещи, освященные самим папой.– В самом деле?На губах его появилась чудесная улыбка:– Если они нас спасают, значит, на них лежит благословение самого бога. До свидания, Шварц.Я вернулся к себе и начал упаковывать вещи. Я чувствовал себя опустошенным, но нервы были напряжены до предела. У Элен в столе я нашел пачку писем. Они были адресованы в Марсель, до востребования. Я не стал раздумывать и положил их в ее чемодан. Я нашел и вечернее платье из Парижа и уложил его тоже. Потом я уселся у таза с водой и сунул туда руки. Обожженные ногти горели. Каждый вздох тоже причинял мне боль. Я смотрел на мокрые крыши и ни о чем не думал.Наконец я услышал ее шаги. Она появилась в дверях, как чудесное, печальное видение.– Что ты тут делаешь? – она ничего не знала. – Что с тобой?– Мы должны уехать, Элен, – сказал я. – Немедленно.– Георг?Я кивнул. Я решил, что постараюсь сказать ей как можно меньше о происшедшем.– Что с тобой было? – испуганно спросила она и подошла ближе.– Они меня арестовали. Мне удалось бежать. Меня будут искать.– Мы должны уехать?– Немедленно.– Куда?– В Испанию.– Как?– Пока в машине. Уедем как можно дальше. Ты можешь собраться?– Да.Я видел, что она колеблется.– У тебя опять боли? – спросил я.Она кивнула.«Кто эта женщина у дверей? – мелькнуло вдруг у меня. – Я ей чужой. И почему?»– У тебя есть еще ампулы?– Немного.– Мы раздобудем еще.– Выйди на минуту, – попросила она.Я вышел в коридор. Двери начали приоткрываться, и в щелях показались лица с глазами лемуров. Лица крошечных одноглазых Полифемов с перекошенными ртами. Вверх по лестнице, в серых длинных кальсонах, взбежал Лахман, похожий на кузнечика. Он сунул мне бутылочку коньяка:– Он вам понадобится! – шепнул он. – Да здравствует солидарность!Я тут же сделал большой глоток.– У меня есть деньги, – сказал я, – Вот! Дайте мне еще целую бутылку!Я взял себе бумажник Георга. Там было много денег. Лишь на мгновение у меня появилась мысль выбросить его. Я нашел и его паспорт. Он лежал у него в кармане вместе с моим и с паспортом Элен.Одежду Георга я связал в узел, сунул туда камень и выбросил в гавани в море. Паспорт его я тщательно изучил при свете карманного фонаря. Я поехал к Грегориусу, разбудил его и попросил заменить фотографию Георга моей. Сначала он с ужасом отказался. Подделка эмигрантских паспортов стала его ремеслом, и тут он чувствовал себя богом, которого он, кстати сказать; считал ответственным за все это свинство. Однако паспорта высшего гестаповского чиновника он не видел еще никогда. Я заявил ему, что для него вовсе не обязательно подписывать свою работу, как это делают художники. За все отвечаю я, и никто никогда о нем не узнает.– А если вас будут пытать?Я указал ему на свое лицо и руки.– Я еду через час, – сказал я. – С таким лицом, в качестве эмигранта, я не проеду и десять километров. Мне же надо перебраться через границу. Это мой единственный шанс. Вот мой паспорт. Сфотографируйте мое фото и этим снимком замените старую фотографию на гестаповском паспорте. Сколько это будет стоить? Деньги у меня есть.Грегориус согласился.Лахман принес вторую бутылку коньяка. Я заплатил ему и вернулся в комнату. Элен стояла у ночного столика. Ящик, в котором лежали письма, был выдвинут. Она задвинула его и подошла ко мне вплотную.– Это сделал Георг? – спросила она.– Там была целая компания.– Будь он проклят! – сказала она и отошла к окну.Кошка отпрыгнула прочь. Элен распахнула окно.– Будь он проклят! – повторила она страстно, с такой силой, словно заклинала его в таинственном ритуале. – Будь проклят на всю жизнь, навсегда!..Я взял ее за стиснутые руки, отвел от окна.– Нам нужно уезжать отсюда.Мы спустились вниз по лестнице. Из каждой двери нас провожали взглядами. Чья-то серая рука поманила меня:– Шварц! Не берите с собой рюкзак! Жандармы за ними смотрят в оба. У меня есть чемодан из искусственной кожи, вполне приличный...– Спасибо, – ответил я. – Мне не нужен теперь чемодан. Мне нужна удача.– Мы будем держать большой палец кверху, за вашу удачу...Элен шла впереди. Я услышал, как у дверей какая-то промокшая до костей уличная шлюха посоветовала ей оставаться лучше дома: дождь разогнал всю клиентуру. «Это хорошо, – подумал я. – Пустынные улицы – вот что нам нужно».Элен отшатнулась, увидев машину.– Украдена, – сказал я. – На ней мы должны удрать подальше. Садись.Было еще темно. Дождь потоками лил по ветровому стеклу. Если на подножке еще оставалась кровь, ее давно смыло. Я остановился поодаль от дома, где жил Грегориус.– Постой здесь, – сказал я Элен и указал на стеклянную витрину магазина, где были разложены принадлежности для рыбной ловли.– Мне нельзя остаться в машине?– Нет. Если кто-нибудь появится, веди себя так, словно ты ловишь клиентов. Я сейчас вернусь.У Грегориуса все было готово. Его страх сменился теперь гордостью художника.– Самое трудное было подогнать мундир, – сказал он. – Ведь вы сняты в штатском. Тогда я просто взял и отрезал ему голову.Он отклеил фотографию Георга, вырезал на ней голову и шею, наложил мундир на мое фото и сфотографировал таким образом.– Оберштурмбаннфюрер Шварц, – сказал он с гордостью.Снимок он уже высушил и наклеил на место.– Печать пришлось подделать, – сказал он. – Да если паспорт начнут проверять, вы все равно пропали, даже если бы печать была настоящей. Ваш старый паспорт цел. Вот он.Он отдал мне оба паспорта и остаток фотографии Георга. Я разорвал ее на мелкие части, спускаясь по лестнице, и на улице швырнул в воду, текущую по мостовой.Элен ждала. Еще раньше я проверил в машине горючее: бак был полон. Если все будет хорошо, бензина хватит, чтобы перебраться через границу. Мне по-прежнему везло: в машине – в ящике, возле панели управления, – лежало разрешение на переход границы. Я увидел, что им пользовались уже дважды. Я решил, что нам следует пересечь границу не в том месте, где машина была уже известна. Я нашел еще и карту, выпущенную бензиновой фирмой Мишлен, пару перчаток и автомобильный атлас дорог европейских стран.Машина мчалась под дождем. У нас еще было время до рассвета, и мы взяли курс на Перпиньян. Я решил держаться главной магистрали, пока не станет светло.– Давай я сяду за руль, – сказала Элен спустя некоторое время. – Посмотри на свои руки!– Сможешь? Ведь ты не спала.– Ты тоже не спал.Я взглянул на нее. Она выглядела совершенно спокойной, на лице не было и тени усталости. Я не знал, что и думать.– Хочешь глоток коньяку?– Нет. Я буду вести машину, пока мы не раздобудем кофе.– Лахман дал мне еще бутылку коньяку.Я вытащил ее из пальто. Элен покачала головой, улыбнулась.– Потом, – сказала она, и голос ее был тих и нежен. – Постарайся заснуть. Мы будем вести машину попеременно.Она владела рулем лучше, чем я. Через некоторое время она начала тихонько напевать какую-то монотонную, простенькую песенку. Меня все не покидало страшное напряжение. Теперь же, под шум мотора и еле слышное пение Элен, я начал засыпать. Я знал, что мне нужно спать, но я снова и снова просыпался. Мимо проносились серые тени. Мы включили фары, не заботясь о требованиях затемнения.– Ты убил его? – спросила вдруг Элен.– Да.– Тебе пришлось сделать это?– Да.Машина безостановочно мчалась вперед. Я смотрел на дорогу, а в голове проносилась вереница мыслей. Незаметно я заснул. Когда я проснулся, дождя уже не было. Начиналось утро, ровно гудел мотор. Элен вела машину, и мне вдруг показалось, что все это был сон.– То, что я сказал тебе, неправда, – проговорил я.– Я знаю, – ответила она.– Это был другой, – сказал я.– Я знаю.Она не взглянула на меня.