Сумерки стали сгущаться. В темноте домовые чувствовали себя смелее, и стали держаться ближе. Всё же их пугал увесистый топор в моих руках. Но только я отвлекусь, подумаю не о том, они тут же среагируют и набросятся. Я шёл впереди, размахивая топором и отгоняя тварей. Одному самому смелому я раздробил плечо. Остальные домовые тут же посходили с ума от запаха крови, и бросились на сородича всем скопом, как вороны на кусок хлеба. Раненый домовой отбивался как мог, но эта битва заранее была проиграна. Одной здоровой рукой он бы не отбился. Остальные домовые повалили его наземь, запрыгнув сверху толпой. Кто-то отгрыз ему руку, кто-то ногу, кому-то достались внутренности. Пока домовые отвлеклись, мы успели сбежать из переулка, выбравшись в Центральную часть города.
Наконец мы добрались до Рынка. Путь к Верхнему городу напрямую пролегал через него. Если бы был другой путь, я бы непременно воспользовался им. Рынок - одно из владений Кукольника. Здесь нужно быть крайне осторожным, если хочешь прожить хотя бы десять минут. Чаще всего на Рынке ошивался всякий сброд и мирские отбросы по типу разбойников и продажных женщин. Но можно было наткнуться и на людей похлеще разбойников: работорговцев. Они-то точно не пройдут мимо двух деток, без присмотра разгуливающих по Рынку.
Я сказал Гретель накинуть капюшон, что сделал и сам. Мы осторожно перебирались в тенях, стараясь не привлекать внимания. Но проблемы сами находят тебя в Нижнем городе. Когда мы проходили мимо кабака "У братьев Гримм", из тени откуда не возьмись выплыл стражник. Огромный и увесистый детина с детским лицом.
- Что это вы тут делаете? - спросил он.
Я искоса посмотрел на него из-под капюшона. Мрачная чёрная форма была замызгана и засалена временем. Мелкие свиные глазки изучали нас из-под мохнатых, словно гусеницы, бровей. Я заметил, какой голодный и волчий взгляд он бросил на Гретель.
- Ты думаешь, я не понимаю, что вы задумали?
Тут он вытянул свою мерзкую лапу и сорвал с меня капюшон.
- Отвечай, мальчишка, или я отведу вас к Кукольнику. Там с вами быстро разберутся. А девчонку я, пожалуй, заберу на допрос.
Он оскалился и мерзко захохотал. Я вытащил топор так быстро, что патрульный не успел среагировать. Он уже тянулся за кинжалом на поясе, когда мой топор вонзился в его жирное брюхо. Тёплая кровь забрызгала моё лицо. Полицейский завизжал. А я вдавливал лезвие всё глубже и глубже. Потом резко дёрнул топор на себя. Кишки повалились вонючей влажной кучей прямо на тротуар. Верзила вопил, собирая внутренности под ногами в руки охапкой, и беспомощно впихивал их обратно. Я замахнулся ещё раз, и его визг смолк. На этот раз лезвие топора пришлось на его голову, раскроив череп надвое. Огромная туша грохнулась, внутренности сочились и вываливались, как конфеты из разбитой пиньяты. С мокрым звуком я выдернул топор, и вытер кровь о штанину. Я всё ещё злился. Мой взор накрыло красным туманом, а на сердце пылал бушующий ураган. Я был этим ураганом. Мне хотелось крушить всё на своём пути. Хотелось вонзать в него топор, как мясник, до тех пор, пока от туши не останется лишь мясная каша. Хотелось убить кого-то ещё. Я замахнулся для нового удара. Но тут обратил внимание на Гретель. Она маленьким комочком забилась в угол и испуганно смотрела на меня. Этот взгляд - взгляд плачущей матери. Мгновенно вспомнился последний день мамы. Она лежала в постели, говоря:
"Защищай сестру, Гензель. Всегда..."
Это были её последние слова. Затем она слегка улыбнулась краешками губ, коснувшись моей щеки. Я прижимал эту руку к лицу, боясь отпустить, до тех пор, пока она не ослабела.
Мои глаза защипало от слëз. Красный туман перед глазами рассеялся, и весь гнев сошёл на нет.
- Гретель, - произнёс я, мой голос дрожал. - Гретель, всё в порядке. Мы можем идти.
Но она молча смотрела на меня и плакала, пятясь, как от страшного зверя.
Я подошёл к ней, и упал на колени рядом, выронив топор и крепко прижав ее к себе. Она уткнулась личиком мне в грудь и тихо плакала.
- Я никому не дам тебя в обиду, - сказал я.
"Убью любого..." - подумал я, но вслух произносить не стал.
Я - преграда между ней и этим ужасным миром. Никто и никогда к ней не притронется. Пока я жив, и сердце бьётся у меня в груди.
Наконец, Гретель успокоилась, и я помог ей подняться.
