Уже неделю не открывала шторы в квартире... Я просто не хочу видеть свет... он режет глаза, и словно пригибает меня к полу.
Бутылка коньяка и коробка конфет нужному человеку и больничный лист на десять дней у меня в кармане.
Я просто лежу на кровати... или практически ползу в ванную и на кухню. Хотя кухня... холодильник пуст. Закончился даже апельсиновый сок. Коробка до сих пор стоит, не могу её выбросить. Что говорить, если, обнаружив пустой сосуд, я практически оплакивала его, сидя прямо возле мусорки, прижимая к груди по сути картонку, и поливая её крокодильими слезами. То же и с фантиками от карамелек, которые почти по фэн-шую разбросаны по комнатам. Они тоже неприкосновенны.
Я уже не помню, когда последний раз ела. Пью воду прямо из-под крана. Хорошо, что такое состояние не видит моя мама. На столе, специально, чтобы помнила, чтобы было больнее, стоят чашки: красные и оранжевые. Я не пью из них, они – молчаливый укор, бомба замедленного действия...
И слёз больше нет... Есть только красные опухшие глаза и искусанные в кровь губы.
Вот сейчас, сидя в кресле в жёлтой толстовке и с красным шарфом, я просто смотрю в стену. Мне не жарко, меня бьёт озноб, идущий откуда-то изнутри. Организм отказывается поддерживать умирающую душу.
А оно болит. Болит исполосованное цветными кнутами сердце. Оно сжимается и нехотя толкает кровь, ухая о рёбра, и тяжело разжимается. Бедное, ему досталась хозяйка – дура. Дура, которая так хотела любить. Дура, которой так хотелось хоть чуть-чуть побыть любимой.
Спасает лишь музыка из салатовых наушников, но и от неё иногда устаёт мозг и отключается, погружая меня в какое-то цветное полузабытьё...
