Мама прихватила с работы большой перекидной календарь и скотчем приклеила его к стене в кухне, раскрыв на странице «Апрель». Толстым зеленым маркером (его она тоже прихватила с работы) она нарисовала над числом «27» пирамиду, а вокруг — рамку из значков доллара и восклицательных знаков. Потом побежала и купила модный таймер для варки яиц, который отмеряет ровно полминуты. Видно, у нее на работе не держат модных таймеров для варки яиц.
Двадцать седьмое апреля — это еще и день рожденья Ричарда. Мама все думает, хороший ли это знак. Ричард — ее друг. Теперь мы с ним каждый вечер будем готовить ее к викторине; вот почему я сейчас сижу за столом, а не пялюсь в телек, хотя это святое и неотъемлемое право ребенка с ключом на шее. Так называют детей, которые после школы слоняются без присмотра до самого вечера, пока кто-то из взрослых не придет домой и не приготовит ужин. Мама терпеть не может это выражение — «с ключом на шее». Говорит, что оно напоминает ей о тюрьмах и надзирателях и что его наверняка придумал какой-то жуткий тип, бессердечный сухарь, у которого куча денег и не болит голова о том, как обеспечить ребенка. Небось немец, говорит она и сердито зыркает на Ричарда. Ричард у нас немец (по-настоящему он Рихард), но не сухарь и не жуткий тип.
Не исключено, говорит Ричард. В Германии, добавляет он, тоже есть «шлюсселькиндер» — дети с ключами.
— Тебе везет, — говорит он мне. — У кого ключи, тот и хозяин. Некоторым приходится стучаться.
Это верно, ключа у него нет. Точнее, у него есть ключ от его собственной квартиры, но не от нашей.
Ричард похож на яхтсмена, какими я их себе представляю, — высокий, светловолосый, всегда собранный и подтянутый, даже по выходным. А может, наоборот, я представляю яхтсменов похожими на Ричарда, потому что он любит ходить под парусом. У него очень длинные ноги, под нашим кухонным столом они не помещаются, и ему приходится сидеть боком. По сравнению с мамой он кажется вообще великаном: она такая крошечная, что ей приходится покупать ремни для джинсов в детском отделе, а на ремешке для часов прокалывать еще одну дырочку, чтобы часы не свалились с руки.
Мама называет Ричарда «ваше совершенство» — из-за его внешности и еще потому, что он все знает. И каждый раз, когда она его так называет, Ричард постукивает себя по правой коленке. Это он напоминает, что правая нога у него короче левой. Ко всем его правым туфлям и ботинкам приделана платформа высотой в два дюйма, чтобы ноги получались одинаковой длины. Босиком он слегка хромает.
— Скажи спасибо своей ноге, — говорит ему мама. — Только из-за нее мы тебе и разрешаем к нам заглядывать.
Ричард «заглядывает» к нам уже почти два года.
Чтобы натренировать маму, у нас есть ровно три недели. Вот поэтому я сейчас не смотрю телевизор, а переписываю слова на белые каталожные карточки, которые она прихватила с работы; на каждой карточке — одно слово. Когда набирается семь карточек, я скрепляю их круглой резинкой; ее она тоже прихватила с работы.
Я слышу звук маминого ключа в замке и переворачиваю стопки карточек, чтобы она не подглядывала.
— Миранда? — Она громыхает по коридору — в последнее время она взяла привычку носить обувь на деревянной платформе — и заглядывает ко мне в комнату. — Ты еще с голоду не помираешь? Я вообще-то хотела подождать Ричарда.
— Могу и потерпеть. — По правде говоря, я только что схрумкала целую пачку кукурузных палочек «Чиз Дуддлз». Есть после школы вредную еду — еще одно святое и неотъемлемое право ребенка с ключом на шее. Думаю, что и в Германии тоже.
— Ты точно не голодна? Может, нарезать тебе яблоко?
— А в Германии какая бывает вредная еда? — спрашиваю я. — Венские чипсы?
Она изумленно таращится на меня.
— Понятия не имею. Откуда вдруг такой вопрос?
— Просто так, ниоткуда.
— Так ты яблоко будешь или нет?
— Нет, и брысь отсюда — я пишу для тебя слова.
— Отлично! — Она улыбается и лезет в карман пальто. — Лови! — Она с размаху что-то швыряет, я ловлю — это оказываются новенькие маркеры всех цветов радуги, перетянутые толстой канцелярской резинкой. Мама гулко топает в кухню.
Некоторое время назад до нас с Ричардом дошло, что чем больше всякого хлама мама прихватывает с работы, тем сильнее она эту работу ненавидит. Я бросаю взгляд на маркеры и снова берусь за карточки со словами.
Она должна выиграть эти деньги!
