Религия

Аллилуйя

Не принуждай меня оставить тебя и возвратиться от тебя; но куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты будешь жить, там и я буду жить; народ твой будет моим народом, и твой Бог — моим Богом; и где ты умрешь, там и я умру и погребена буду; пусть то и то сделает мне Господь, и еще больше сделает; смерть одна разлучит меня с тобою.
Книга Руфь, 1:16–17 

                                                                                                                               1
      
У Аллилуйи были красивые каштановые кудри ниже подбородка, сколько он себя помнил. Иногда они повисали сальными тонкими прядками вдоль лица, если он не хотел мыть голову, а иногда ложились расслабленными завитками, мягкими, как с картин Боттичелли. Он часто забирал их в хвост, хвост становился год от года всё длиннее. Аллилуйя был весь коричневым, будто высеченным из бидасарского мрамора. И кожа, и волосы, и глаза — всё одного цвета. Казалось, что он так изжарился под знойным солнцем Айдахо. Но сейчас он не в Айдахо. Он приехал в Лос-Анджелес, на арену Форум, не для того, чтобы таскаться со своими патлами в толпе.       
В семь часов Рут Энгель давала концерт. Играла группа «Эклиптика». Билет у Аллилуйи был на руках ещё месяц назад, с самого старта продаж. Сердце колотилось как чокнутое. Он боялся, что не сумеет попасть на концерт и не посмотрит вблизи в её лицо. Но он здесь, в Лос-Анджелесе, он всё успел, он смог. И когда она пройдёт мимо него, восемнадцать тысяч фанатов прекратят существовать. Рут будет только для него, а он — только для Рут.       
До начала концерта — два часа.       
Аллилуйя был в ванной комнате отеля «Сильвербокс», три звезды, и взял в руки опасную бритву. Он подумал, это правильно — начисто выбриться перед тем, как начать новую жизнь. Он собирался переродиться сегодня. И это было правильно тоже.       
Он начал с макушки, но перед этим посмотрел на своё отражение в маленьком зеркале над раковиной, очень долго и очень внимательно. Его коричневые обветренные губы малость скривились. Он занёс зеркалящее начищенное лезвие над головой, потом опустил его на кудри и снял первый завиток. Он остался в пальцах. В сердце сначала что-то защемило, потом стало легко. Дальше дело пошло быстрее.      
Аллилуйя брился и думал.      
Одно дело — наблюдать за ней издали, украдкой, как вор. Другое — прийти в её обитель, встать там, внизу, у её ног, и молча любоваться своим кумиром, моля, чтобы она снизошла и просто коснулась его хотя бы взглядом. Это был прощальный тур перед перерывом в долгие полтора года. Полтора! Года! Аллилуйя заплакал, когда об этом узнал. Когда-то давно Рут Энгель спасла ему жизнь, а теперь надолго покидала его. Это было неправильно. Так он подумал. И снова снял волосы лезвием бритвы.       
Очень скоро на полу у его босых ног лежала целая шапка кудрей, а он смотрел на себя в зеркало и удивлялся, как вышло, что прежде спрятанные под столькими отвлекающими деталями, мягкие черты проявились и заострились. И его лицо стало лицом хищника.       
Он не состриг ни прядки за тридцать четыре года, а теперь обрился налысо. Его взгляд обрёл яркую выразительность. Карие тёплые глаза сливались с кожей, взгляд терялся. Лысина вызывающе блестела, привлекала внимание, сделала его меченым, грубым — и он протёр мокрым полотенцем плечи и повернулся вбок. Ему казалось, что даже тело его теперь выглядело внушительнее прежнего. И ещё он знал, что его лица толком не заметят, не запомнят. Это ему и было нужно.       
Прежде незаметный, теперь Аллилуйя внушал тревогу.