Зайчик.?

Нотки заботы

Вернувшись домой, я мигом уселся рисовать. Разложил на столе белоснежные листы бумаги, наточил карандаш, серый, из качественного грифеля. С воодушевлением я сел за любимое занятие.  Рисовали не карандаш и руки — рисовало моё сердце. Каждая линия, каждый изгиб, каждая тень на бумаге... Всё было нарисовано с таким трепетом, с такой любовью... Я рисовал и чувстовал, как на душе разливается неизвестное мне тепло: мягкое, нежное и щекочущее.   Я прослеживал каждое движение карандаша — вот Ромкина шапка, вот куртка, слегка вздёрнутый нос, губы растянуты в лёгкой улыбке. Похож, но в жизни всё равно красивее.

Затем я нарисовал себя. Затем наши руки. А после картина сложилась, совпали линии и тени — на рисунке обнимались я и Рома.   Восхищаясь результатом, я повертел свою работу, меняя углы обзора. Короткая улыбка тронула губы. Никогда я не хвалил свой талант в рисовании, не хвастался им, не гордился, но сейчас чувствовал себя настоящим Ван Гогом.  Радость была яркой, правда недолгой. Этот рисунок придётся спрятать и как можно подальше.  Наши объятия на рисунке не были дружескими, как у хороших друзей, будто мы просто похлопали друг друга по плечу. Было заметно, что я изобразил более глубокие, сильные чувства...  Я поднял глаза и оглянулся, прислушался. Оля внизу смотрела мультики, прокручивая одну и ту же кассету уже в сотый раз, что было ясно по знакомым мультяшным голосам. По дребезгу тарелок из кухни я предположил, что мама моет посуду. Папа, должно быть, находился в своей комнате. Идеальный момент, чтобы спрятать запретный рисунок.  Быстро встав из-за стола, я беззвучно прошагал до кровати и присел на пол. Приподняв край простыни, я зашарил рукой по полу. Нащупал несколько одеял. Уже под этими одеялами нащупал альбомы.   Последний раз взглянув на свой рисунок, я быстро прижал его к груди — прямо туда, где бьётся сердце, кипит, сгорает от неправильных и таких бурных чувств. Зажмурил глаза на пару тяжёлых секунд, открыл и со вздохом запихнул листок вглубь мрака, что таился под кроватью.   Готово.   Ещё один рисунок, неуслышанный и полный любви рисунок летит под пыльную кровать, чтобы никто о нём не узнал. И даже не догадался. И даже не нашёл.   На следующий день я чувстовал себя немного легче. После вчерашней ситуации до сих пор осталась неловкость, но я старался побороть её, опираясь на слова Ромы "Мне даже понравилось, а ты взял и отскочил".  Должно быть, я не совершил ничего ужасного, раз Рома отреагировал так спокойно, даже усмехнулся. Эта мысль усмиряла пекущий изнутри стыд за необдуманный поступок.   В школе меня не покидало тревожное чувство, будто окружающие о чем-то догадываются. Будто смотрят с прищуром, выискивая какое-то доказательство тому, что я отличаюсь от них и как именно. Они словно знают какую-то долю происходящего между мной и Ромой.   Начинает смахивать на симптомы паранойи.   Слишком много думая о раскладах с Ромой, я совсем измотался и изнемог. На последних уроках силы были на истёке, а едва прозвенел звонок, отпускающий школьников домой, я подумал о том, что могу и вовсе свалиться на земь по пути. Медленно подняв рюкзак, я закинул его на плечо и поплёлся из класса, путаясь в ногах от усталости.   В коридоре возле окна беседовали Ромка и Бяша. Второй что-то громко рассказывал, активно жестикулируя, а первый его слушал, иногда вставляя пару слов. Заметив меня на горизонте, Рома изменился в лице, в карих глазах пропала лёгкость и веселье. Ничего не сказав Бяше, он быстрым шагом подошёл.  — Всё в порядке? — слегка хрипло и обеспокоенно спросил хулиган, заглядывая мне в глаза.   — Да, просто немного устал. — вышло не очень убедительно. Ромка поджал губы, как резко в наш разговор ворвался звонкий голос Бяши, насквозь пронзая запавшую тишину:  — Э, я не понял, на! Ты куда ушёл? На самом интересном-то! — лицо бурята выражало искреннее непонимание и недовольство. Наверное, в его рассказе и впрямь был самый интригующий момент, который так не терпелось рассказать.  — Бяша, блять, не до тебя сейчас. Шуруй! — раздражённо огрызнулся Ромка, кинув на друга гневный взгляд. Бяша передразнил его, скорчив злую гримасу, после чего обиженно буркнул:  — Ну и иди нафуй. — кинул он, уходя в другую часть коридора. Рома промолчал, ведь с кем другим, а с Бяшей он не был настроен ссориться. Просто грубил иногда, по привычке.   — Ты это, Тох, слушай... — снова обратился ко мне он, начиная задумчиво и тихо, — может, проведу до дома? Выглядишь неважно, чтоб ещё не грохнулся где-то по дороге. Потом ещё хрен отыщут тебя в сугробах.   Я резко взглянул на Рому, изнутри прикусив губу. В ответ он смотрел по-прежнему взволнованно и серьезно. Вдоль спины, будто холодным дыханием, заиграли мурашки волнения.   — Да, конечно. Спасибо. — согласившись, я моментально оглянулся по сторонам, глазами ища людей неподалёку. К моей удаче в коридорах стоял шум, и никому не было дела до нашего разговора.   Мы направились прочь из школы. Сначала под ногами стучала плитка, а затем, по мере отдаления, этот звук сменился хрустом снега. Хулиган топал рядом, задумчиво смотря под ноги, иногда отвлекаясь на метель вокруг.   — Не холодно? — обратился Рома ко мне после очередного порыва промозглого ветра.   Я отрицательно качнул головой из стороны в сторону. Слова Ромы почему-то колыхнули что-то в душе, или в животе, или в районе солнечного сплетения — я не знаю где точно, но внутри мне стало тепло и легко...  — Ну смотри. Если че — ты говори, я те куртку дам. Чтоб не заболел. — произнес он привычной хмурой интонацией, но я прочитал в его глазах заботу.  Так как мы были уже далеко от школы, я позволил себе улыбнуться, смотря на Ромку:  — С... Спасибо тебе. За всё. — искренне сказал я, остановившись.   Рома тоже сбавил шаг и застыл на месте. Повисло молчание. Смотря друг на друга без слов, мы вслушивались в метель и гул ветра. Весь мир будто замер, поблек, перестал иметь любое значение — остался только Рома. Остался только его пронизывающий, пристальный взгляд, карие глаза, блестящие в дневном свете. Остались только мы.   Это я тоже нарисую.  Обязательно. Нарисую...