Плохие друзья

pt.1

Чтоб мир вопросами не донимал, За что при жизни ты меня приметил, Забудь меня — не стою я похвал: Забудь, как будто не жил я на свете. К чему добропорядочная Ложь, Когда скупая Правда ходит рядом? Ничем я не был для тебя хорош: Умру — и вспоминать меня не надо; И не приписывай ты мне заслуг, Дань отдавая дружбе нашей нежной, Зарой со мною мое имя, друг: Несет мне и тебе стыд неизбежный. Мой стыд — мои ничтожные творенья, Твой стыд — ко мне, ничтожному, влеченье.   Шекспир — Сонет 72.

  2020. Суббота  Чимин отворил дверь, сталкиваясь лицом к лицу с холодной темнотой. Одиночество, поселившееся в маленькой квартирке уже слишком давно, встречало его каждый вечер, погружая в свои тесные объятия прямо с порога. Его становилось чуть меньше, когда загорался свет, а в чайнике с шипением закипала вода, но оно никогда не покидало этих стен.  Он стянул с себя кроссовки, наступая на задники, и небрежно отпихнул их в сторону ногой. Работать по выходным, возвращаться домой поздно вечером, раздеваться на ходу, раскидывая вещи, ужинать в компании с телефоном, просматривая новостные ленты в соцсетях и ложиться спать на диван вместо кровати, засыпая, укутавшись в старый плед, под монотонные звуки включённого телевизора, или же сидеть до утра у монитора, редактируя фотографии чужих людей, что так старательно изображали счастье перед его камерой, уже давно вошло у него в привычку. И ничто не могло нарушить привычного хода вещей.  Чимин поднял с пола миску и, насыпав в неё немного сухого кошачьего корма, погремел им. Послышался шорох и уже через несколько секунд к ногам его ластился, переминаясь на длинных лапах, чёрный, как уголь, кот.  — Я тоже скучал, Аспи, — Пак присел, опуская на пол миску, и погладил кота.  Засвистел, закипая, чайник. По телевизору шёл старый французский фильм с плохим дубляжом. Мужчина с экрана кричал - «Je t'aime... Je t'aime...», всё громче и громче, обнимая хрупкую девушку с длинными пшеничными волосами и глазами цвета моря, а потом толкнул её в пропасть с обрыва. Пак свёл брови, хмурясь от увиденного, и мельком взглянул на автоответчик, замечая на маленьком дисплее мигающий значок об одном новом сообщении. Он нажал на кнопку «Прослушать» и отвернулся, собираясь заварить себе чай.  — Привет, Чимин, — Чимин резко развернулся обратно, выронив из рук стакан и, кажется, совсем забыл как дышать. Он сразу узнал его, с первого произнесённого им слова, но голос всё же представился. — Это Мин Юнги. На днях я встретил Тэхёна, мы немного пообщались, и он дал мне твой домашний номер, я... Послушай, я знаю, что виноват перед тобой, и ты вправе ненавидеть меня, но я хочу, чтобы ты знал, что мне очень жаль... — спокойный, глубокий голос Юнги предательски дрогнул, и послышался тяжелый вздох. — Я очень сожалею. Сожалею с того самого дня, как поступил так с тобой. Я не смею просить тебя о встрече, но если ты вдруг захочешь увидеться со мной, я буду ждать тебя в это воскресенье, вечером, в баре Эдисон. Я буду ждать тебя, Чимин.  Голос замолчал, но Пак еще с минуту оставался неподвижным. Семь лет он бежал от собственных воспоминаний, стараясь изо всех сил забыть его лицо. И вот сейчас оно снова перед ним. Юнги, чертов Мин Юнги вновь стоял перед его глазами. Стоял и смотрел на него точно так же, как в их последнюю встречу. Этот взгляд наполненный яростью и горьким сожалением одновременно никогда не исчезнет из его памяти, как не исчезнет с целованных губ яд со вкусом предательства и боль от лживых обещаний.  «Не вставай! Не вставай!» — эхом прозвучал в голове Мин. Чимин зажмурился, прижимая ладони к вискам и вслушиваясь в собственное дыхание. Вдох. Выдох. Ещё один вдох. Он распахнул глаза и, резко сорвавшись с места, подлетел к рабочему столу, бросившись судорожно перебирать беспорядочно переплетённые провода и, наконец, отыскав нужный, с силой дёрнул за него.  — Зачем ты вернулся?! — прошептал Чимин, отбрасывая в сторону оторванный телефонный кабель. — У меня почти получилось забыть тебя.  Хотелось кричать, громко, безудержно, до хрипоты, до сорванных связок, но собственное бессилие сдавило ему горло, позволяя вырваться лишь слабому стону. Что это? Злость? Обида? А может быть тоска? Снова это странное чувство под рёбрами, будто кто-то царапает когтями ему грудь изнутри, и воспоминания, всплывающие кадр за кадром, воспоминания, заставляющие стыдливо прятать лицо в ладони и вызывающие лишь одно желание — бежать. Бежать в ночь, смешаться со мглой и исчезнуть, растворившись в темноте.  Чимин сел на пол, прислоняясь затылком к столу, и тяжело выдохнул, притягивая колени ближе к груди, интуитивно сжимаясь в комок. Он вдруг отчетливо почувствовал, как нечто, до слёз горькое, нечто, над чем он не властен и отчего так стремительно пытался избавиться, вновь ворвалось в его жизнь.   2013  Чимин хотел стать невидимкой, чтобы никогда не встречаться с этими глазами полными презрения, чтобы не наталкиваться ни на чьи локти и не спотыкаться ни о чьи ноги у школьных дверей. Чимин хотел стать невидимкой, чтобы не слышать свиста в спину, что заставлял его сердце сжиматься в ожидании очередного унижения. Чимин хотел стать невидимкой, чтобы не чувствовать тяжести руки на своём плече, руки, которая крепко прижимала его к холодному белому кафелю уборной. Но как бы он ни старался, каким бы тихим ни пытался быть, оставаться незамеченным не удавалось. И это был странный парадокс, поскольку суперспособность быть невидимкой безотказно работала против его воли где угодно, но только не здесь, когда это действительно могло бы пригодиться.  Крепкая рука сильнее прижала его к стене, сдавливая до боли плечо. Чимин смотрел на губы, что шевелились, прямо у его лица, и растягивались в улыбке после особо удачной шутки, превосходящей по своей отвратительности предыдущие. Он перевёл свой взгляд на блестящие от ненависти глаза, что прожигали его насквозь, и на мгновение задумался о том, что золотисто-карий узор их радужки напоминает паучью паутинку.  — Что ты уставился на меня? — прорычал парень.  — Может у него стокгольмский синдром, — ухмыльнулся Хосок, окидывая взглядом Чимина.  Чимин отвернулся, посмотрев на дверь, что была надёжно блокирована изнутри шваброй.  — Что замолк? А? — Хёджин тряхнул его за плечо. — У тебя стоит на меня, чёртов гомик?  Чимин ощутил, как тошнота подкатывает к горлу и глубоко задышал. Боясь, что его сейчас вывернет прямо на Хёджина. Пака мутило весь день, но именно сейчас до полной кучи ко всему его организм решил, что самое время для рвотных позывов.  — Нет, — выдавил Пак, наконец, из себя, — нет... — повторил он чуть тише, чувствуя резко нахлынувшую слабость.  — Я что, по-твоему, больной? Что ты мне по два раза повторяешь?  — Нет, не больной, — вздохнул Чимин. — Болезнь — это случайное несчастье, а жестокость это порок, — тихо закончил он.  Хёджин скривился под смешок Хосока и, склонив голову, окинул взглядом своих друзей, по всей видимости, подпитываясь от них храбростью, так как сам из себя был весьма труслив и откровенно лебезил перед остальными. А напускная смелость лопалась как мыльный пузырь, если за спиной его гулял сквозняк. Главной опорой и прикрытием Хёджина был Гэри, негласный лидер, за которым он таскался по пятам с застывшим в глазах восхищением. Отец Гэри был чистокровным ирландцем, чем сын его очень гордился и, хоть и был наполовину корейцем, предпочитал считать себя потомком скандинавов. Гэри сильно отличался от своих сверстников — был на порядок выше и здоровее, словно ему уже исполнилось все двадцать, а не шестнадцать, у него была белая кожа, соломенного цвета волосы и удивительно красивые изумрудные глаза. Однако выражение его лица было всегда таким высокомерным и ледяным, что красота их нещадно затмевалась отталкивающим холодом, в отличие от улыбки Хосока, что оставалась тёплой и светлой всегда, даже несмотря на отпускаемые им обидные шуточки. Хосоку, пожалуй, Чимин «симпатизировал» больше всех. Чон был самым искренним и самым открытым из всей этой компании, во всяком случае, ему так казалось, исходя из личных наблюдений со стороны.