Февральский Ветер Утихнет

Двадцать первая глава

Никогда ещё снег не был настолько чист. Никогда. Он до того был непорочен и невинен, что изваянные из слепоты лучи не смели задерживаться ни на одном сантиметре бесконечной призрачной пустоты и отражались, переливались блеском, противно слепили меня, что аж щуриться приходилось. Все это место вокруг — деревья, с трудом удерживающие на корявых руках снег, которые же и лежат тут повсюду оторванные; и ручеек, булькая, пел, заливаясь не хуже свистящей где-то неподалеку от меня птички. Все это походило больше на сцену, в которой каждый герой и каждый элемент был удостоен своего внимания. Глаза разбегались от такого разнообразия акцентов бестолкового режиссера. Как хорошо, что вокруг ни единого зрителя, видимо тоскливое представление для обывателя.

Но для меня было бы грехом не постоять немного, не посмотреть в глаза природного соглядатая, не помечтать и не подивиться той не захватывающей, но успокаивающее красоте, от которой намеренно отказываются практически все люди.

— Для каждого она своя, — скажет иной.

— Ее просто нужно уметь видеть, — возражу я про себя.

Но вот и началось — передо мной вылез гигант, чистый такой, одинокий и могучий, как хозяин леса, башней посередине торчала острая несуразная голова с широким колпаком, а руки и ноги так плотно обнимали тело, что сама архитектура казалась оптической иллюзией замудреного художника. И в то же время, это настоящий образец типичного загородного домика с однотонными панельными стенами, заборчиком железным в два метра и небольшим бассейном, в этот сезон ещё замерзшим. Внутри оказалось просторно и грязно. Все как у моей сестры, только лишь помноженное в несколько раз. Я даже представить не могу, как долго тут пришлось бы убираться. Хорошо, что сестрица моя «безбашенная»…

Повсюду, под ногами и над ними валялись банки из под всякого разного пойла, от него же и бутылки, потом пакеты, лужи — прямо навевает недавнюю мою уборку... От всего этого беспорядка я не могла ходить, не смотря под ноги, и ощущала себя в танцовщицей в канкане с рюшами и кружевами в шелковом платье — всё так и норовила поднять свои одежды, оголив немного черные лодышки на радость публике, которой никогда не существовало.

Среди колонн могучих, картин великолепных я обнаружила кухню. Совсем непримечательная она была, с ярко-помадным матовым фасадом из темного дуба, шкафами с прозрачными дверцами и не менее прозрачной посудой из хрусталя — не из стекла какого-то там обычного! Посередине стояли голые столешницы, не сидели и мягкие стулья, неравномерно отодвинутые и поломанные. Люстра, ложка, ламинат — вот и все тут. Разве что ещё неоткусанный шоколад в серебряной форме обертки как вишенка на торте в образе популярного сейчас в живописи супрематизма.