Встретимся на рассвете

1. Покрытый пылью

Арсений никогда не любил свою обшарпанную квартирку с противными жёлтыми обоями и застоявшимся воздухом. В своём сумбурном ритме жизни он почти не бывал там. Его ничего не тянуло домой, никто его там не ждал, даже простые рыбки в аквариуме с мутной водой, и тем более не человек. Попов был всегда один, но один не значит «одинок», конечно, Арсений уверен. Все его друзья жили полной жизнью студентов, знакомились с девушками, тусили на вписках, наведывались к нему на квартиру и играли в приставку, которую Стас по уценке раздобыл, а Арсений, такая он умница, крутился между работой и учёбой и старался не поехать крышей совсем. Он мечтал много, безрассудно, но одних мечт всегда мало, а «посылы во Вселенную» без стараний не работают. Вокруг него мир словно покрылся той самой пылью, о которой вечно гундит Серёга. Только солнце могло привлечь к ней внимание, и оно вышло из-за туч с появлением Антона Шастуна.  Не потому что тот жалуется на пыль; он скорее сам её создаёт, но суть не в этом.  Впервые Арсений ощущает уют в своей постылой квартире на третье утро после заселения в пустующую комнату парня с розовыми волосами и странной фамилией. Стоит ему проснуться, как Арсений чувствует запах блинов. Из тёплой постели выползать, на минуточку, в семь утра в понедельник, чтобы снова брести на учёбу, совсем не хочется, но перспектива вкусно поесть очень соблазняет, поэтому Арсений всё же поднимает себя с постели.  Он заходит в прохладную кухню и ёжится от холода, который задувает из приоткрытого окна. Арсений давит в себе усмешку, когда видит танцующего у плиты под Уитни Хьюстон Антона в растянутых трениках. Тот изредка поскуливает под песню и изображает из себя настоящую звезду эстрады с ложкой вместо микрофона. Блинчик румянится на плите, масло потрескивает на сковороде, а миска с тестом стоит наполовину полной. А плита не горит.  — Эй, поварёныш, — со смешком говорит Арсений, — плиту-то чего выключил?  Шастун вздрагивает и неловко взгляд опускает, смущённый и пойманный будто на преступлении.  — Да я это, почти закончил, — мямлит он в ответ.  — Я вижу. У тебя теста блинов на десять ещё.  — Плита электронная же, заглючила, выключилась, — отмахивается Антон и дёргает за ручку.  Едят в тишине. Антон с упоением глядит на то, как Арсений поедает с диким аппетитом его не самые лучшие блины; тот просто очень соскучился по домашней еде, поэтому полусгоревший завтрак кажется деликатесом — Шастун всё-таки остаток блинов сжёг. Видимо, прокляла Уитни за то, что её песни не допели. Арсению на душе как-то радостно, что Антон здесь, чудный такой, удивительно неловкий и мягкий. А тот чудной и правда: часто бубнит что-то себе под нос, носит кучу побрякушек на руках, а ещё очень громко и заразительно смеётся над глупыми арсеньевскими шутками, что редкие и не меткие совершенно. Антон сверкает глазами, то есть на самом деле сверкает ими; иногда его приятно зелёный цвет радужек становится насыщенно-изумрудным всего на долю секунды. Но всё дело, наверное, в солнце, на удивление часто появляющимся в Петербурге этой осенью.  В ином случае придётся признать, что Антон всё-таки немного странноват; но зато печёт блинчики и привлекает — каким-то особенным образом.
***